Я вошла в кухню, и туман с протоки вполз следом. Констанция готовила поднос с завтраком для дяди Джулиана. Вместо горячего молока она наливала чай – значит, дяде Джулиану лучше; он, видно, уже проснулся и сам попросил чаю. Я подошла к Констанции сзади и обняла ее, она обернулась и обняла меня.

– С добрым утром, Маркиска.

– С добрым утром, Констанция. Дяде Джулиану лучше?

– Лучше, немного лучше. И дождь сменился солнышком. А тебе, моя хорошая, я сделаю на ужин шоколадный мусс.

– Я люблю тебя, Констанция.

– И я люблю тебя. Что ты хочешь на завтрак?

– Оладьи. Маленькие-маленькие и горячие-горячие. И яичницу из двух яиц. Сегодня прилетит мой крылатый конь, и я забираю тебя на Луну; там мы будем есть лепестки роз.

– У некоторых роз лепестки ядовиты.

– Но не на Луне. А верно, что можно сажать листья?

– Не всякие. Только с пушистыми ворсинками. Такие листья ставят в воду, и они пускают корни, потом их высаживают, и получается новое растение. Не какое-нибудь, разумеется, а то, от которого взят лист. Любое не вырастишь.

– А жалко. С добрым утром, Иона. По-моему, ты похож на лист с пушистыми ворсинками.

– Ты глупышка, Маркиска.

– Мне нравятся только такие листья, из которых вырастет совсем другое растение. В пушистых ворсинках с головы до ног.

Констанция засмеялась:

– Я так заслушаюсь, и дядя Джулиан останется без завтрака. – Она взяла поднос и пошла к нему в комнату. – Горячий чай прибыл.

– Констанция, дорогая. Чудесное утро, по-моему. Я прекрасно поработаю.

– И на солнышке погреешься.

Иона умывался на залитом солнцем пороге кухни. Я проголодалась; положу-ка я перышко на лужайку, где проедет на кресле дядя Джулиан, – просто положу, ведь хоронить сокровища тут не разрешается, а как иначе быть доброй к дяде Джулиану? Зато на Луне мы носим перышки в волосах, а на запястьях – браслеты с рубинами. Едим мы на Луне золотыми ложками.

– Констанция, как ты думаешь, не пора ли начать новую главу?

– Что-что, дядя Джулиан?

– Как думаешь, не начать ли мне сегодня сорок четвертую главу?

– Конечно, начни.

– И отдельные предыдущие главы надо подправить. Тут работы на века.

– Тебя причесать?

– Спасибо, попробую сам. В конце концов, мужчина должен о своей голове заботиться сам. Ты не дала мне джема.

– Принести?

– Нет, я уже, оказывается, весь гренок съел. Констанция, я мечтаю о жареной печенке на обед.

– Договорились. Можно забрать поднос?

– Да-да, спасибо. А я пока причешусь.

Констанция вернулась с подносом на кухню.

– Теперь тебя, Маркиса, буду кормить.

– И Иону.

– Твой Иона позавтракал давным-давно.

– Ты для меня посадишь листик?

– Хорошо, только не сегодня.

Она, склонив голову, прислушалась и сказала:

– Он еще спит.

– Кто еще спит? А я увижу, как он растет?

– Спит брат Чарльз, – ответила Констанция, и день вокруг меня рассыпался на части. Вон сидит Иона на пороге, вон Констанция у плиты, но они вдруг поблекли, сделались как тени. Я не могла вздохнуть, накрепко стянутая проволокой, все вокруг стало мертвяще холодным.

– Он же призрак, – сказала я.

Констанция засмеялась – где-то очень, очень далеко.

– Значит, на папиной кровати спит призрак. А вчера вечером призрак весьма плотно поужинал. Когда ты ушла.

– Мне же просто приснилось, что он приходил! Я лежала на земле и заснула, и мне приснилось, будто он пришел, но потом – в этом же сне – я его прогнала. – Я все еще не могла вздохнуть, я вздохну, когда Констанция мне поверит.

– Мы вчера долго разговаривали.

– Пойди посмотри, – сказала я не дыша. – Пойди же, увидишь, его там нет!

– Маркиса, ты глупышка.

Убегать нельзя, надо спасать Констанцию. Я взяла свой стакан и швырнула об пол.

– Теперь он исчезнет, – сказала я.

Констанция подошла к столу и села напротив меня, очень серьезная. Мне хотелось обойти стол и обнять ее, но как обнимешь тень?

– Маркиса, девочка моя, – заговорила она медленно. – Брат Чарльз здесь. Он и вправду наш брат. Пока был жив его отец – Артур Блеквуд, папин брат, – Чарльз к нам не мог приехать, не мог нам ничем помочь, отец запретил. – Она слегка улыбнулась. – Его отец относился к нам очень плохо. И представляешь, даже не взял тебя к себе, пока шел суд. В его доме о нас нельзя было упоминать.

– Тогда зачем ты упоминаешь о нем в нашем доме?

– Пытаюсь тебе все объяснить. Сразу после смерти отца Чарльз поспешил нам на помощь.

– Чем он нам поможет? Мы и так счастливы, правда, Констанция?

– Очень счастливы, Маркиса. Но будь, пожалуйста, помягче с братом Чарльзом, прошу тебя.

Я уже чуть-чуть могла дышать: все-таки все обойдется. Брат Чарльз призрак, но этого призрака можно выгнать.

– Он исчезнет, – сказала я.

– Он и не намерен тут навеки поселиться, он просто приехал к нам в гости.

Надо найти, придумать какое-то средство против него.

– А дядя Джулиан его видел?

– Дядя Джулиан знает, что он здесь, но вечером ему нездоровилось, он не выходил. Я отнесла ему ужин на подносе, и он съел только супа – совсем чуть-чуть. Я утром так обрадовалась, когда он попросил чаю.

– Нам сегодня дом убирать.

– Только попозже, когда брат Чарльз проснется. И давай-ка я подмету осколки стакана, пока он не пришел.

Я смотрела, как она подметает; сегодня будет день осколков, маленьких сверкающих осколков. С завтраком торопиться нечего, мне все равно не уйти, пока мы не уберем дом; я засиделась за столом – потягивала молоко и наблюдала за Ионой. Дядя Джулиан позвал Констанцию: захотел пересесть на каталку; она вывезла его на кухню, к письменному столу, заваленному бумагами.

– Я решительно принимаюсь за сорок четвертую главу, – сказал дядя Джулиан, потирая руки. – И, начав с небольшого преувеличения, перейду затем к откровенной лжи. Констанция, дорогая!

– Что, дядя Джулиан?

– Я начну с утверждения, что моя жена была красавицей.

И тут мы все замолчали: наверху неожиданно послышались шаги. Непривычно – ведь там давно тишина. И неприятно – ходят будто по голове. Констанция не ступает, а летает, дядя Джулиан не ходит вовсе, а эти шаги были тяжелые, мерные, зловещие.

– Брат Чарльз проснулся, – Констанция взглянула на потолок.

– Вот и хорошо, – дядя Джулиан аккуратно положил перед собой чистый лист и взял карандаш. – Я надеюсь приятнейшим образом провести время в обществе сына моего брата. И надеюсь с его помощью восстановить все оттенки поведения наших родственников во время суда. Признаюсь честно, у меня есть наброски их возможных разговоров, но… – Он потянулся за какой-то тетрадкой. – Боюсь, все же не удастся начать сегодня сорок четвертую главу.

Я взяла Иону на руки и уселась в своем уголке, а Констанция вышла к лестнице – встретить Чарльза.

– Доброе утро, братец Чарльз, – сказала она.

– Здравствуй, Конни. – Голос тот же, что вчера. Они вошли на кухню, и я забилась поглубже в уголок; дядя Джулиан положил руки на свои записи и повернулся лицом к двери.

– Дядя Джулиан! Рад наконец познакомиться с вами.

– Чарльз. Ты сын Артура, а похож на моего брата Джона, он умер.

– Артур тоже умер. Поэтому я и приехал.

– Полагаю, он умер в достатке? Я, в отличие от братьев, умел только сорить деньгами.

– Честно говоря, дядя Джулиан, отец ничего не оставил.

– Какая жалость. А вот его отец оставил изрядную сумму. Даже разделив ее на троих, мы получили немало. Я знал, разумеется, что мои деньги уйдут меж пальцев, но Артур меня удивил. Быть может, твоя мать была мотовкой? Я ее помню смутно. Знаю только, что Констанция написала Артуру письмо во время суда, но его жена потребовала, чтобы мы прервали с ними всякие родственные отношения.

– Мне очень давно хотелось приехать, дядя Джулиан.

– Допускаю. Юные отличаются любопытством. И столь печально известная особа, как твоя кузина Констанция, представляется молодому человеку весьма романтичной. Констанция?

– Что, дядя Джулиан?

– Я уже завтракал?

– Да.

– Ну ничего, выпью еще чашечку чая. Нам с молодым человеком надо многое обсудить.

Я все еще не могла его толком разглядеть: то ли оттого, что он призрак, то ли оттого, что слишком велик. Огромное круглое лицо, так похожее на папино, поворачивалось от Констанции к дяде Джулиану и обратно, лицо улыбалось, открывался рот. Я совсем вжалась в стенку, но в конце концов огромное лицо повернулось и ко мне.

– Ба, и Мари здесь! – сказало лицо. – Здравствуй, Мари.

Я уткнулась в Ионину спину.

– Стесняется? – спросил он Констанцию. – Не страшно. Меня все дети любят.

Констанция засмеялась.

– К нам редко заходят люди. – Она вела себя так естественно, так спокойно, будто всю жизнь ждала, что приедет брат Чарльз, будто заранее продумала, что и как говорить, будто в ее доме всегда была готова комната для брата Чарльза.

Он встал и подошел ко мне.

– Какая красивая кошка. У нее есть имя?

Мы с Ионой посмотрели на него, и я подумала, что имя Ионы – самое надежное, что есть на свете, его имя и произнести не страшно.

– Иона, – ответила я.

– Иона! Кот? Это твой любимый кот?

– Да. – Мы с Ионой смотрели на него, не смея моргнуть или отвести взгляд. Огромное белое лицо так близко и так похоже на папино, а огромный рот улыбается.

– Мы скоро станем большими друзьями – мы с тобой и с Ионой, – сказал он.

– Что ты хочешь на завтрак? – спросила его Констанция и улыбнулась мне: обрадовалась, что я сказала ему имя Ионы.

– Все, что приготовишь. – Он наконец отвернулся от меня.

– Маркиса ела оладьи.

– Оладьи – это великолепно. Вкусный завтрак в приятном обществе чудесным утром – чего еще желать?

– Оладьи, – вступил в разговор дядя Джулиан, – в этой семье пользуются особым почетом, хотя сам я их ем очень редко: желудок принимает лишь легкую, необременительную пищу. В тот последний день к завтраку подавали оладьи…

– Дядя Джулиан, – прервала его Констанция, – твои бумаги падают на пол.

– Позвольте, я подниму, сэр. – Брат Чарльз встал на колени и принялся подбирать бумаги, а Констанция сказала:

– После завтрака я покажу тебе сад.

– Обходительный молодой человек, – похвалил дядя Джулиан, принимая у Чарльза бумаги. – Я тебе благодарен, сам я не в состоянии перескочить через комнату и встать на колени; отрадно, что хоть кому-то это под силу. Ты, вероятно, старше моей племянницы на год или два?

– Мне тридцать два.

– А Констанции лет двадцать восемь. Мы уже давно не отмечаем дни рожденья, но ей, должно быть, около двадцати восьми. Констанция, мне вредно столько разговаривать на пустой желудок. Где мой завтрак?

– Дядя, ты съел его час назад. Сейчас налью тебе чаю, а братцу Чарльзу сделаю оладьи.

– Чарльз – отважный человек. Твоя стряпня, хоть и высшего качества, все же не лишена определенных недостатков.

– Я безбоязненно съем все, что приготовит Констанция.

– В самом деле? – сказал дядя Джулиан. – Рад за тебя. Я-то имел в виду, что для слабого желудка оладьи – тяжелая пища. А ты, полагаю, подумал про мышьяк.

– Садись завтракать, – сказала Констанция Чарльзу.

Я смеялась, спрятавшись за Ионой. Добрых полминуты Чарльз собирался с духом, чтобы взять вилку, и непрерывно улыбался Констанции. Все смотрели на него – и Констанция, и дядя Джулиан, и Иона, и я, – поэтому он отрезал, наконец, кусочек оладьи и поднес ко рту, но в рот положить не хватило духа. Кончилось тем, что он положил вилку с наколотым кусочком обратно на тарелку и обратился к дяде Джулиану:

– Знаете, а ведь… пока я здесь, я бы мог чем-то помочь: вскопать грядки или сбегать в магазин. Я с любой тяжелой работой справлюсь.

– Чарльз, ты же вчера ужинал и проснулся живым поутру, – сказала Констанция; я засмеялась, хотя Констанция говорила почти сердито.

– Что-что? – переспросил Чарльз. – Ах да! – Он взглянул на будто бы позабытую вилку, схватил ее, быстро сунул кусочек оладьи в рот, прожевал, проглотил и посмотрел на Констанцию. – Очень вкусно. – И Констанция улыбнулась.

– Констанция?

– Что, дядя Джулиан?

– Я думаю, что все-таки не начну сегодня сорок четвертую главу. Лучше вернусь к семнадцатой – там, помнится, вскользь упомянуты твой двоюродный брат и его семейство, как они отреклись от нас во время суда. Чарльз, ты разумный молодой человек. Я жажду услышать твою версию.

– Сколько уж лет прошло, – сказал Чарльз.

– Надо было все записывать, – укорил его дядя Джулиан.

– Нет, я не о том. По-моему, стоит все забыть. Какой смысл вспоминать об этом снова и снова?

– Какой смысл? – воскликнул дядя Джулиан. – Смысл?

– Это было печальное и ужасное время. И нечего беспрестанно напоминать о нем Конни, ей только во вред.

– Молодой человек, вы, насколько я понимаю, презрительно отзываетесь о моей работе. А людям свойственно свою работу уважать. Дело есть дело. Запомни это, Чарльз.

– Я просто сказал, что не хочу ничего вспоминать.

– Этим ты толкаешь меня на вымысел, выдумки, игру воображения.

– Хватит об этом.

– Констанция?

– Что, дядя Джулиан? – Она была очень серьезна.

– Ведь это вправду было? Я же помню, – дядя Джулиан уже потянул пальцы в рот.

Констанция, помолчав, сказала:

– Ну, конечно же было, дядя Джулиан.

– Мои записи… – проговорил он угасшим голосом и бессильно простер руку к бумагам.

– Конечно, дядя Джулиан. Все было на самом деле.

Я разозлилась: Чарльз не смеет так обращаться с дядей Джулианом. Вспомнив, что сегодня день сверкающих осколков, я решила положить что-нибудь сверкающее возле кресла дяди Джулиана.

– Констанция?

– Что?

– Можно мне на улицу? Я тепло одет?

– Можно, дядя Джулиан. – Констанция тоже жалела его. Дядя Джулиан печально качал головой, карандаш он отложил. Констанция принесла из комнаты шаль и заботливо укутала ему плечи. Чарльз, ни на кого не глядя, уплетал оладьи; неужели не понял, что обидел дядю Джулиана?

– Вот теперь пойдем на улицу, – тихонько сказала Констанция. – Там припекает солнышко, и все расцветает, а на обед я поджарю тебе печенку.

– Может, не стоит? – сказал дядя Джулиан. – Съем лучше яйцо. – Констанция бережно покатила его к двери и аккуратно свезла по ступеням. Чарльз оторвался было от оладий и привстал, собираясь помочь, но Констанция покачала головой.

– Я посажу тебя в твой любимый уголок, – сказала она дяде Джулиану, – буду все время на тебя посматривать и часто-часто махать из окошка.

Ее голос доносился до кухни все время, пока она везла дядю Джулиана. Иона соскочил с моих колен и уселся на пороге, глядя им вслед.

– Иона, – позвал Чарльз. Иона обернулся. – Сестрица Мари меня не любит.

Мне не понравилось, как он говорит с Ионой и как Иона его слушает.

– Как сделать, чтоб сестрица Мари меня полюбила? – спросил Чарльз; Иона метнул взгляд на меня и снова повернулся к Чарльзу. – Я приехал навестить двух моих милых сестричек, милых сестричек и старого дядюшку, я не видал их столько лет, а сестрица Мари обходится со мной так скверно. Как тебе это нравится, Иона?

Под краном искрилась и набухала капля, вот-вот упадет в раковину. Не буду дышать, покуда капля висит, – и Чарльз исчезнет; но нет, не поможет, задержать дыхание легче легкого.

– Ну, да ладно, – говорил Чарльз Ионе. – Зато меня любит Констанция, а это самое главное.

Констанция стояла у крыльца и дожидалась, пока Иона уступит ей дорогу, но он и ухом не повел – пришлось через него перешагнуть.

– Хочешь еще оладий? – спросила она Чарльза.

– Нет, спасибо. Я тут пытаюсь завязать знакомство с младшей сестренкой.

– Она к тебе скоро привыкнет. – Констанция смотрела прямо на меня. Иона принялся умываться, а я наконец надумала, что сказать:

– Нам сегодня дом убирать.

Дядя Джулиан проспал в саду все утро. Констанция то и дело отрывалась от уборки и подходила к окну взглянуть на него, порой она замирала там с тряпкой в руке, точно позабыв, что надо протирать мамину шкатулку; в шкатулке покоились жемчужное ожерелье, перстень с сапфиром и бриллиантовая брошь. Я выглянула из окна лишь однажды: дядя Джулиан сидел, закрыв глаза, а Чарльз стоял поодаль. Ужасно противно, что он расхаживает там, среди грядок, и под яблонями, и по лужайке, где спит дядя Джулиан.

– Папину комнату сегодня пропустим, – сказала Констанция. – Там теперь живет Чарльз. – Потом она задумчиво сказала: – Может, надеть мамино ожерелье? Я еще никогда не носила жемчуг.

– Но его место в шкатулке. Придется вынимать.

– Вынимать – не вынимать, кому это интересно?..

– Мне интересно – с ожерельем ты станешь еще красивее.

Констанция рассмеялась и сказала:

– Что-то я поглупела. Вздумала зачем-то жемчуг надевать.

– Пускай лучше ожерелье в шкатулке лежит, на законном месте, – сказала я.

Чарльз закрыл дверь в папину комнату – не заглянешь; интересно – трогал он папины вещи? Может, положил шляпу, платок или перчатку на комод около папиных серебряных расчесок? И в шкаф, верно, заглядывал, и ящики все выдвигал. Папина комната – над парадным входом, Чарльз глядел из окна вниз, на длинную аллею, что ведет к воротам, – не мечтал ли поскорей дойти до них и убраться отсюда подальше?

– Сколько времени Чарльз сюда ехал? – спросила я.

– Часа четыре. Или пять. До поселка на автобусе, а оттуда пешком.

– Значит, до дома ему тоже четыре-пять часов?

– Ну, конечно. Но пока он не уезжает.

– И сперва ему придется идти пешком в поселок?

– Если ты не подвезешь его на крылатом коне.

– Нет у меня никакого коня.

– Ох, Маркиса. Чарльз вовсе не плохой человек.

В зеркалах играли блики света, а в сумраке маминой шкатулки мерцали бриллианты и жемчужины. Тень Констанции плясала на стене, когда она шла к окну взглянуть на дядю Джулиана, а там, на улице, трепетала и переливалась под солнцем молодая листва. Чарльз проник сюда, потому что порвалась охранная сеть; вот восстановлю эту сеть, и Констанция окажется внутри, а Чарльз снаружи, и он непременно уедет. Надо смыть, стереть его следы по всему дому.

– Чарльз – призрак, – сказала я. Констанция вздохнула.

Я отполировала дверную ручку в папиной комнате – и один из следов Чарльза исчез.

Наверху все было убрано, и мы спустились с тряпками, помелом, мусорным ведром и шваброй – словно ведьмы с прогулки. В гостиной мы протерли золоченые ножки стульев, арфу, и все засияло, даже мамино голубое платье на портрете. Я нацепила тряпку на швабру и смахнула пыль с лепного свадебного пирога на потолке; я слегка пошатывалась, задирая голову, но представляла, будто потолок – это пол, и я просто подметаю и смотрю вниз, на щетку, а сама – невесомая – парю в пространстве; комната раскачивается, кружится… И вот я снова стою на полу, глядя вверх.

– Чарльз еще не видел этой комнаты, – сказала Констанция. – Мама ею так гордилась, и почему я сразу не показала?

– Можно, я вместо обеда бутерброды возьму? Хочу пойти на протоку.

– Рано или поздно тебе придется сесть с ним за стол, Маркиса.

– Вечером, за ужином. Честное слово!

В столовой мы протирали все: и высокие деревянные спинки стульев, и серебряный чайный сервиз. Констанция поминутно бегала на кухню – взглянуть на дядю Джулиана; один раз я услышала, как она засмеялась и воскликнула: «Осторожно, там сплошная грязь!» Она говорила с Чарльзом.

– А куда ты посадила Чарльза вчера за ужином?

– На папино место, – ответила она и добавила:

– У него есть полное право: он гость и к тому же очень похож на папу.

– Он и сегодня там сядет?

– Да, Маркиса.

Я тщательно протерла папин стул, хотя что толку, если Чарльз сядет сюда снова? И все столовое серебро заново перетирать…

Закончив уборку, мы вернулись на кухню. Чарльз курил трубку за столом, и они с Ионой смотрели друг на друга. Табачный дым чужд нашей кухне, и плохо, что Иона опять смотрит на Чарльза. Констанция пошла в сад за дядей Джулианом; я услышала, как он сказал:

– Дороти? Нет, Дороти, я не сплю.

– Сестрица Мари меня не любит, – снова сказал Чарльз Ионе. – Как думаешь, Иона, знает сестрица Мари, как я расправляюсь с теми, кто меня не любит? Тебе помочь с каталкой, Констанция? Что, дядюшка, славно поспали?

Констанция сделала нам с Ионой бутерброды, мы ушли и забрались на дерево: я жевала, примостившись на нижней развилке, а Иона залез на ветку потоньше и караулил птиц.

– Иона, – выговаривала я ему, – не смей больше слушать брата Чарльза.

Иона удивленно таращился на меня: к приказам он не привык.

– Иона, – сказала я. – Он призрак. – Иона прикрыл глаза и отвернулся.

Надо выбрать надежное средство, чтобы прогнать Чарльза. Слабое или неверное колдовство навлечет на наш дом новые беды. Я вспомнила о маминых драгоценностях – недаром сегодня день сверкающих предметов, – но вдруг они бессильны в пасмурный день? Да и Констанция рассердится, если я выну их из шкатулки, – ведь она и сама решила их не трогать. Я вспомнила о книгах: книги обычно обладают недюжинной охранной силой; но папина-то книжка свалилась с дерева, вот и удалось Чарльзу к нам проникнуть; наверно, над Чарльзом книги не властны. Прислонившись к стволу дерева, я размышляла о колдовстве: если Чарльз не исчезнет через три дня, я разобью зеркало в прихожей.

За ужином он сидел напротив меня, на папином стуле, и огромное белое лицо заслоняло серебряный сервиз за его спиной. Он внимательно смотрел, как Констанция нарезает курицу дяде Джулиану, как раскладывает на тарелке – чтобы тому было сподручнее; он пялился на дядю Джулиана, когда тот взял кусочек и принялся перекатывать во рту.

– Вот тебе булочка, дядя Джулиан, – сказала Констанция. – Съешь мякиш.

Констанция забыла, что я не ем заправленный салат; впрочем, я и незаправленный не стала бы есть, пока нависает над столом это огромное белое лицо. Ионе курица не полагалась, он просто сидел на полу, возле меня.

– Он всегда с вами ест? – Чарльз кивнул на дядю Джулиана.

– Когда хорошо себя чувствует.

– И как ты только выдерживаешь?

– Джон, я тебе вот что скажу, – неожиданно обратился к Чарльзу дядя Джулиан, – теперь уж деньги так выгодно не вложишь, как папа вкладывал. Он был человеком проницательным, но так и не понял, что времена меняются.

– С кем он разговаривает? – спросил Чарльз у Констанции.

– Он думает, что ты его брат Джон.

Чарльз долго смотрел на дядю Джулиана, а потом, покачав головой, принялся за курицу.

– Слева от вас, молодой человек, стул моей покойной жены, – произнес дядя Джулиан. – Я отлично помню, как она сидела здесь в последний раз, мы тогда…

– Об этом ни слова. – Чарльз погрозил пальцем дяде Джулиану; палец блестел от жира, потому что Чарльз ел курицу руками. – Мы об этом больше не говорим.

Констанция была мною довольна – ведь я пришла к ужину – и взгляды мои встречала улыбкой. Она знала, что я не ем при чужих, она оставит мне все на тарелке, а потом даст поесть на кухне; про заправленный салат она явно забыла.

– Я утром заметил: ступенька на заднем крыльце сломана. – Чарльз взял блюдо с курицей и стал присматривать еще кусок. – Давай-ка я починю. Надо свой хлеб отрабатывать.

– Очень будет мило с твоей стороны, – отозвалась Констанция. – Мы без ступеньки давно мучаемся.

– Я завтра сбегаю в поселок за табаком для трубки, могу купить все, что надо.

– Но в поселок по вторникам хожу я! – Я испугалась.

– Ты? – Он глядел на меня через стол: огромное белое лицо повернулось и глядело на меня в упор. Я притихла, вспомнив, что поселок – первый шаг на пути Чарльза домой.

– Маркиса, дорогая, я думаю, мысль отличная, если Чарльза это не затруднит. Мне всегда тревожно, когда ты уходишь в поселок. – Констанция засмеялась. – Чарльз, я дам тебе денег, список, и ты станешь мальчиком на посылках.

– Ты хранишь деньги в доме?

– Конечно.

– Не слишком разумно.

– Но они у папы в сейфе.

– Все равно неразумно.

– Уверяю вас, сэр, – произнес дядя Джулиан. – Я внимательнейшим образом просмотрел их конторские книги, а уж потом согласился иметь с ними дело. Меня не проведешь.

– Значит, я лишаю работы сестрицу Мари? – Чарльз опять посмотрел на меня. – Придется подыскать ей другую работу, Конни.

Я заранее, задолго до ужина, решила, что скажу ему.

– Amanita phalloides, – сказала я, – содержит три ядовитых вещества. Во-первых, аманитин, он действует медленно, но чрезвычайно сильно. Затем фаллоидин – действует мгновенно; и, наконец, фаллин, он растворяет красные кровяные тельца, хотя сильным действием не обладает. Первые признаки отравления проявляются через сорок часов. Признаками являются резкие острые боли в животе, холодный пот, рвота…

– Послушай, – Чарльз положил кусок курицы на тарелку, – ты это брось.

А Констанция смеялась:

– Ой, Маркиса, – она захлебывалась от смеха, – какая же ты глупышка! Это я ее научила, – пояснила она Чарльзу. – У протоки и в поле растут грибы, и я заставила ее выучить все о ядовитых грибах. Ой, Маркиска!

– Смерть наступает спустя пять – десять дней после отравления, – продолжала я.

– Ничего смешного, – сказал Чарльз.

– Глупышка-Маркиска! – повторила Констанция.