Я исследую тайные тропки сердца, вполне серьезно подумала Элинор и тут же удивилась, что бы это могло значить и с чего ей пришла в голову такая мысль. Был послеполуденный час, они вместе с Люком сидели рядом на ступеньках летнего флигеля. Укромные тропки сердца, думала Элинор. Она знала, что все еще бледна и под глазами у нее круги, однако солнце приятно грело, ветерок колыхал листья над головой, а Люк привольно разлегся рядом на ступеньках.

– Люк, – неуверенно начала она, боясь показаться смешной, – почему люди хотят друг с другом говорить? В смысле, что они вечно пытаются о других выяснить?

– Например, что ты хочешь узнать обо мне? – рассмеялся Люк. Элинор подумала: а почему не ты обо мне? до чего же он тщеславен – и тоже рассмеялась:

– Что я могу о тебе узнать кроме того, что и так вижу?

«Вижу» было самым нейтральным из всех слов, какие она могла бы употребить, зато и самым безопасным. Скажи мне что-нибудь, о чем никто, кроме меня, никогда не узнает, возможно, хотела попросить она. Или: чем ты хочешь мне запомниться? Или даже: со мной еще никогда не делились ничем по-настоящему важным, так может, ты? И тут же она удивилась собственным мыслям. Что это? Глупость? Наглость? Однако Люк только сдвинул брови, разглядывая лист, который держал в руке, как будто целиком погрузился в решение сложной задачи.

Он пытается сформулировать так, чтобы произвести наибольшее впечатление, подумала Элинор. По его ответу я пойму, что он обо мне думает. Каким он захочет выглядеть в моих глазах? Сочтет, что с меня хватит и легкой загадочности, или расстарается, чтобы предстать особенным? Проявит ли галантность? Это будет совсем унизительно – ведь он покажет, что раскусил меня, что моя слабость к галантному обращению для него не секрет. Захочет ли напустить туману? Выставить себя чуточку сумасшедшим? И как мне следует принять от него нечто очень личное – а уже понятно, что это будет нечто очень личное, – пусть даже неискреннее? Дай бог, чтобы Люк оценил меня правильно, или хотя бы не дай мне увидеть его лицемерие. Хоть бы он оказался умен или я слепа; лишь бы не понять слишком хорошо, как он ко мне относится.

Тут он быстро глянул на нее и улыбнулся той улыбкой, в которой Элинор уже научилась читать самоуничижение; интересно, подумала она (и мысль эта была неприятна), интересно, знает ли его Теодора настолько же хорошо?

– У меня не было матери, – сказал он.

Потрясение было неимоверное. Так вот что он обо мне думает, вот как оценивает, что я хочу от него услышать. Надо ли ответить откровенностью на откровенность, чтобы показать себя достойной такого доверия? Вздохнуть? Что-нибудь пробормотать чуть слышно? Встать и уйти?

– Никто не любил меня просто за то, что я свой, родной, – сказал Люк. – Ты ведь понимаешь?

Ну нет, подумала Элинор, меня так дешево не купить, я не приму пустые слова в обмен на мои чувства; он попугай. Я скажу, что никогда такого не понимала, что плаксивая жалость к себе нисколько меня не трогает; я не позволю делать из меня дуру.

– Да, понимаю, – сказала она.

– Так я и думал, – ответил Люк, и ей захотелось влепить ему пощечину. – Ты очень чуткий человек, Нелл, – продолжал он и тут же испортил все, добавив: – Ты добрая и честная. Потом, когда ты вернешься домой…

Люк не закончил фразу, а Элинор подумала: либо он хочет сказать мне нечто чрезвычайно важное, либо потянет время и вежливо переведет разговор на другую тему. Он не стал бы говорить так без причины, он не из тех, кто добровольно чем-нибудь о себе делится. Считает ли он, будто я размякну от проявления человеческой приязни и брошусь ему на шею? Будто я не умею прилично себя вести? Что он обо мне знает, о моих мыслях и чувствах? Жалеет ли он меня?

– Все пути ведут к свиданью, – проговорила она.

– Да. Как я сказал, я рос без матери. А теперь я вижу, что у всех было то, чего недоставало мне. – Люк улыбнулся. – Я законченный эгоист, – горько произнес он, – и все надеюсь, что кто-нибудь научит меня жить правильно. Что какая-нибудь женщина возьмется за то, чтобы сделать меня взрослым.

Он безнадежный эгоист, подумала Элинор с некоторым даже удивлением, единственный мужчина, с которым я разговаривала наедине. Мне скучно; он просто малоинтересный человек.

– Почему бы тебе не повзрослеть самостоятельно? – спросила она и немедленно подумала: сколько людей – сколько женщин – задавали ему тот же вопрос?

– Какая ты умная.

И скольким женщинам он так отвечал?

Мы говорим не думая, мысленно улыбнулась Элинор, а вслух сказала ласково:

– Тебе, наверное, очень одиноко.

Я хочу заботы и нежности, а вместо этого веду с эгоистом дурацкий бессмысленный разговор.

– Да, наверное, тебе очень одиноко, – повторила она.

Люк тронул ее руку.

– Тебе так повезло, – сказал он. – У тебя была мама.