Элинор проснулась и увидела, что синяя комната из-за дождя стала серой и бесцветной. Сбитое одеяло лежало в ногах. На часах было уже больше восьми. Какая ирония, подумала Элинор: впервые за много лет я крепко проспала ночь напролет – и надо же, именно в Хилл-хаусе. Она лежала на синей постели и полусонно разглядывала лепнину в тусклой глубине потолка. Что я говорила вчера? Выставила ли я себя дурой? Смеялись ли надо мной?

Торопливо перебирая в памяти прошлый вечер, она вспомнила только, что была – наверняка была – какой-то по-детски довольной, почти счастливой. Насмешила ли я их своей наивностью? Я говорила глупости, и, конечно, они это заметили. Сегодня я постараюсь быть сдержанней, не буду столь явственно показывать, как благодарна, что меня приняли в компанию.

Тут она окончательно проснулась, тряхнула головой и со вздохом сказала себе, как говорила каждое утро: ах, Элинор, Элинор, какая же ты глупая девочка.

Пространство вокруг нее явственно оживало: она была в синей комнате Хилл-хауса, на окнах легонько колыхались синие шторы, из ванной доносился громкий плеск: очевидно, Теодора уже встала, наверняка голодна и спешит одеться раньше других. «Доброе утро!» – крикнула Элинор, и Теодора ответила, отдуваясь: «Доброе утро! Я уже сейчас вылезаю. Оставлю тебе воду в ванне. Небось умираешь с голода? Я так точно умираю».

Неужто Теодора воображает, будто я не приму ванну, если не оставить ее налитой? – подумала Элинор и тут же устыдилась. Я не для того сюда приехала, чтобы так думать, одернула она себя и, соскочив с постели, подошла к окну. Перед ней была крыша террасы и лужайка внизу с кустами и купами окутанных туманом деревьев. Дальше угадывалась тропка к ручью, хотя мысль о веселом пикнике на берегу сегодня утром уже не казалась такой заманчивой. Дождик явно зарядил на весь день, но это был летний дождь, от которого трава и деревья становятся зеленее, а воздух – свежее и чище. Тут прелестно, подумала Элинор, удивляясь собственным ощущениям, любопытно, кто-нибудь до меня находил Хилл-хаус прелестным?

И тут ее словно обдало холодом: может быть, все находили. В первый день.

Она поежилась, чувствуя в то же время необъяснимое радостное волнение, мешавшее вспомнить, почему в Хилл-хаусе странно просыпаться счастливой.

– Я умираю от голода! – Теодора замолотила в дверь ванной, и Элинор быстро схватила халат. – Учти, сегодня ты должна быть как солнечный лучик! – крикнула Теодора из своей комнаты. – День ужасно хмурый, мы просто обязаны его озарить!

Кто до завтрака поет, тот заплачет перед сном, напомнила себе Элинор, заметив, что вновь вполголоса напевает «полно медлить, счастье хрупко».

– Я считала себя лентяйкой, – самодовольно продолжала Теодора через дверь, – но до тебя мне как до Луны. Ты просто исключительная копуша. Сколько можно намываться? Уже чистая, идем есть.

– Миссис Дадли подает завтрак в девять. Что она подумает, когда мы заявимся довольные и сияющие?

– Она будет рыдать от обиды. Как ты думаешь, кто-нибудь звал ее ночью на помощь?

Элинор критически оглядела намыленную ногу.

– Я спала как убитая.

– И я. Если через три минуты не будешь готова, я приду и утоплю тебя в ванне. Я хочу завтракать!

Элинор думала, что очень давно не наряжалась так, чтобы выглядеть солнечным лучиком, не испытывала голода перед завтраком, не просыпалась с таким ясным ощущением себя и таким желанием за собой ухаживать; даже зубы чистить было на удивление приятно. Все потому, что я выспалась, сказала она себе; только сейчас я по-настоящему поняла, как плохо спала после маминой смерти.

– Еще рассусоливаешь?

– Иду-иду! – Элинор подбежала к двери, вспомнила, что заперла ее с вечера, и тихонько повернула ключ.

Сегодня Теодора была в клетчатом платье – яркое пятно на фоне темных панелей. У Элинор мелькнула мысль: наверняка она получает удовольствие от каждой минуты – когда одевается, или моется, или ест, или спит, или разговаривает. Возможно, ей вообще безразлично, что думают про нее окружающие.

– Ты хоть понимаешь, что мы можем еще час искать столовую? – сказала Теодора. – Хотя вдруг нам оставили карту… Люк и доктор давным-давно встали. Я говорила с ними через окно.

Ну вот, все интересное начали без меня, подумала Элинор, завтра я проснусь раньше и тоже буду разговаривать через окно.

Они спустились по лестнице и прошли через вестибюль. «Здесь», – сказала Теодора, уверенно дергая ручку, но за дверью была сумрачная гулкая комната, которой девушки еще ни разу не видели. «Здесь», – сказала Элинор, но за выбранной ею дверью оказался узкий коридор в маленькую гостиную, где они сидели вчера вечером.

– Это другой конец вестибюля. – Теодора ошарашенно повернулась. – Черт! – Она запрокинула голову и крикнула: – Люк! Доктор! Ау!

Издалека донеслись ответные голоса, и Теодора шагнула к следующей двери.

– Если они думают, – бросила она через плечо, – что я буду вечно метаться по этому гадкому вестибюлю, дергая одну ручку за другой, голодная, как зверь…

– По-моему, сюда, – сказала Элинор. – Там темная комната, а за ней столовая.

Теодора снова аукнула, налетела на какую-то мебель и чертыхнулась. Тут дверь в другом конце комнаты растворилась, и доктор сказал:

– Доброе утро.

– Гадкий, мерзкий дом, – проворчала Теодора, потирая колено. – Доброе утро.

– Конечно, вы теперь не поверите, – сказал доктор, – но три минуты назад мы оставили все двери открытыми, чтобы вам не искать дорогу. Они захлопнулись у нас на глазах за миг до того, как мы услышали ваш голос. Что ж. Доброе утро.

– Копченая селедка, – подал голос Люк из-за стола. – Доброе утро. Надеюсь, дамы, вы любите копченую селедку на завтрак.

Они прошли сквозь тьму ночи и встретили утро в Хилл-хаусе; теперь они были одна семья и здоровались как близкие люди, садились на те же стулья, что вчера вечером, – за этим столом у каждого из них было свое место.

– Обильный и сытный завтрак в девять часов утра – явно одно из условий миссис Дадли, – продолжал Люк, размахивая вилкой. – Мы уже начали гадать, не предпочитаете ли вы кофе с булочкой в постель.

– В любом другом доме мы добрались бы до столовой куда быстрее, – сказала Теодора.

– Вы правда оставили двери открытыми? – спросила Элинор.

– Потому мы и поняли, что вы идете, – ответил Люк. – Двери вдруг захлопнулись у нас на глазах.

– Сегодня мы приколотим их гвоздями, чтобы не закрывались, – объявила Теодора. – Я буду ходить взад-вперед по дому, пока не научусь находить еду десять раз из десяти. Я всю ночь спала со светом, – поведала она доктору, – но ничего не произошло.

– Было очень тихо, – кивнул доктор.

– Вы караулили всю ночь? – спросила Элинор.

– Почти до трех, пока «Памела» меня не усыпила. Около двух начался дождь, а до тех пор я не слышал ни звука. Кто-то из девушек один раз вскрикнул во сне…

– Наверное, я, – сказала Теодора без смущения. – Мне приснилась злая младшая сестра у ворот Хилл-хауса…

– Мне тоже. – Элинор посмотрела на доктора, и у нее вырвалось: – Это так стыдно. Я имею в виду, бояться.

– Мы все боимся одинаково, – ответила Теодора.

– Если прятать страх, будет еще хуже, – назидательно произнес доктор.

– Советую до отвала наесться селедкой, – предложил Люк. – Тогда вообще никаких мыслей не останется.

Элинор чувствовала, что разговор, как и вчера, тщательно уводят от темы страха. Возможно, ей позволят иногда высказывать общую боязнь, чтобы другие, успокаивая ее, успокаивались сами и могли больше об этом не говорить. Возможно, ее страхов, которым она так подвержена изначально, хватает на всех. Они как дети, сердито подумала Элинор, каждый подбивает другого идти первым, все готовы обозвать обидными словами того, кто плетется в хвосте. Она отодвинула тарелку и вздохнула.

– Сегодня я не лягу, – говорила Теодора доктору, – пока не обследую здесь все углы. Невозможно полночи гадать, что надо мной и что подо мной. И еще надо открыть часть окон и подпереть двери, чтобы больше не ходить ощупью.

– Повесить таблички, – откликнулся Люк. – Стрелки с надписью: «ВЫХОД».

– Или «ТУПИК», – сказала Элинор.

– Или «ОСТОРОЖНО, МЕБЕЛЬ», – поддержала ее Теодора. Она повернулась к Люку. – Мы обязательно их сделаем.

– Прежде мы все исследуем дом, – сказала Элинор; возможно, чересчур быстро, потому что Теодора взглянула на нее удивленно. – Не хочу, чтобы меня бросили на чердаке или в каком-нибудь таком месте.

– Никто не собирается тебя бросать, – ответила Теодора.

– Тогда я предлагаю, – сказал Люк, – первым делом допить то, что осталось в кофейнике. Затем отправимся нервно бродить по комнатам, силясь отыскать в них какую-нибудь разумную систему и оставляя по пути все двери открытыми. Вот уж не думал, – он скорбно покачал головой, – что мне предстоит унаследовать дом, в котором без табличек можно заблудиться.

– Надо придумать названия для комнат, – сказала Теодора. – Предположим, я назначу Люку тайное свидание в малой парадной гостиной. И как он будет меня искать?

– Придется тебе свистеть, пока я не найду, – ответил Люк.

Теодора поежилась.

– Я буду свистеть и звать, а ты – ходить от двери к двери, все время открывая неправильные. Я буду метаться, не зная, где выход…

– Голодная, – мстительно подсказала Элинор.

Теодора вновь на нее поглядела.

– Голодная, – согласилась она. – Это просто какой-то ярмарочный павильон ужасов. Комнаты за комнатами без конца, двери захлопываются перед твоим носом… Могу поспорить, где-нибудь есть зеркала, которые сбивают с пути, и воздушные шланги, чтобы у тебя взлетели юбки, и что-нибудь такое, что выскакивает из темного коридора и хохочет в лицо…

Она внезапно умолкла и так быстро схватила чашку, что пролила кофе.

– Все не настолько плохо, – спокойно проговорил доктор. – Вообще-то первый этаж выстроен по плану, который я могу назвать почти концентрическим. В центре – будуар, где мы сидели вечером. Второе «кольцо» составляют несколько комнат – бильярдная, например, и тоскливейший кабинет, целиком отделанный розовым атласом…

– Где мы с Элинор каждое утро будем сидеть за вышиванием…

– Эти комнаты я называю внутренними, потому что у них, как вы помните, нет окон. Их окружает кольцо внешних комнат: гостиная, библиотека, оранжерея…

– Нет, – замотала головой Теодора. – Я все еще в атласном кабинете и чувствую, что заблудилась.

– Терраса опоясывает весь дом. На нее есть выход из гостиной, из оранжереи, из музыкального салона. Есть еще галерея…

– Хватит-хватит, – со смехом взмолилась Теодора. – Ужасный, гадкий дом.

Отворилась дверь в углу гостиной, и вошла миссис Дадли. Придерживая дверь рукой, чтобы не захлопнулась, она без всякого выражения оглядела стол.

– Я убираю в десять, – заявила она.

– Доброе утро, миссис Дадли, – сказал Люк.

Миссис Дадли скосила на него глаза.

– Я убираю в десять. Тарелки должны стоять на полках. Для ланча я их снимаю. Ланч я подаю в час, но перед этим посуда должна стоять на полках.

– Конечно, миссис Дадли. – Доктор встал и положил на стол салфетку. – Все доели?

Под взглядом экономки Теодора нарочито медленно поднесла к губам чашку, допила кофе, вытерла рот салфеткой и откинулась на стуле.

– Очень вкусный завтрак, – светски произнесла она. – Тарелки из фамильных запасов?

– Тарелки с полок, – ответила миссис Дадли.

– А бокалы, серебро, скатерть? Все такое красивое и старинное.

– Скатерть, – сказала миссис Дадли, – из комода в столовой. Серебро – из буфета. Бокалы – с полок.

– Наверное, вам от нас куча хлопот, – заметила Теодора.

После долгого молчания миссис Дадли ответила:

– Я убираю в десять и подаю ланч в час.

Теодора рассмеялась и встала.

– Вперед! – воскликнула она. – Вперед, вперед! Идемте открывать двери!

Для начала они – весьма разумно – приперли тяжелым креслом дверь из столовой в игровую. То, на что налетела Теодора по пути сюда, оказалось инкрустированным шахматным столиком («И как я его вчера проглядел?» – раздраженно пробормотал доктор); в дальнем конце комнаты стояли карточные столы со стульями и высокий шкаф, из которого доктор накануне доставал шахматы. Там же лежали крокетные шары и доска для криббиджа.

– Лучшее место для беспечных забав, – заметил Люк, с порога обозревая сумрачное помещение. Зеленое сукно неприятно отражалось в темной облицовке камина, серия охотничьих гравюр, целиком посвященная различным методам убийства диких животных, отнюдь не оживляла темные панели, а со стены над камином в явном смущении смотрела оленья голова.

– Сюда они приходили развлекаться. – Голос Теодоры слабым эхом отразился от высокого потолка. – Отдыхать от гнетущей атмосферы всего остального дома. – Оленья голова смотрела на нее скорбно. – Девочки, – пояснила Теодора. – А нельзя ли как-нибудь снять это жуткое чучело?

– По-моему, оно в тебя влюбилось, – сказал Люк. – Просто не сводит глаз. Идемте отсюда.

Они придвинули дверь креслом и вышли. Вестибюль тускло поблескивал в свете из открытых дверей.

– Как только найдем комнату с окном, откроем его, – заметил доктор, – а для начала распахнем входную дверь.

– Ты вот все время думаешь о девочках, – сказала Элинор Теодоре, – а я не могу забыть бедную одинокую компаньонку, как она бродила по комнатам, гадая, кто тут еще в доме.

Люк с усилием открыл тяжелую парадную дверь и подкатил каменную вазу, чтобы ее подпереть.

– Свежий воздух, – с удовлетворением произнес он.

В вестибюле повеяло теплым ароматом дождя и мокрой травы; с минуту все четверо стояли у порога, отдыхая от атмосферы Хилл-хауса, потом доктор сказал:

– А вот этого никто из вас не ждет. – Он открыл узенькую невысокую дверь рядом с большой парадной и, улыбаясь, отступил в сторону. – Библиотека. В башне.

– Я не могу туда войти.

Элинор сама удивилась своим словам, но это была правда. Струя холодного воздуха, пахнущего сыростью и землей, заставила ее отступить к стене.

– Моя мама… – начала Элинор, не понимая толком, что собирается сказать.

– Вот как? – Доктор взглянул на нее с интересом, потом спросил: – Теодора?

Теодора пожала плечами и шагнула в библиотеку. Элинор поежилась.

– Люк?

Однако Люк был уже внутри.

Со своего места Элинор видела только полукруглую стену и узкую чугунную лестницу, уходящую, надо думать – раз это башня, – вверх и вверх. Элинор зажмурилась. Издалека до нее донесся голос доктора, приглушенный каменными стенами библиотеки.

– Видите вот здесь, сверху, маленький люк? – говорил доктор. – Он ведет на балкон. И разумеется, по наиболее распространенной версии, именно здесь она и повесилась – девушка то есть. Самое подходящее место; на мой взгляд, более подходящее для самоубийства, чем для книг. Считается, что она закрепила веревку на чугунных перилах и шагнула в…

– Спасибо, – ответила Теодора. – Спасибо, я представила во всех подробностях. Сама бы я повесилась на оленьей голове в бильярдной, но, думаю, компаньонка была нежно привязана к башне. Как мило выглядит слово «привязана» в этом контексте, не правда ли?

– Очаровательно. – Голос Люка прозвучал громче: они вышли из библиотеки в вестибюль, где стояла Элинор. – В этой комнате я устрою ночной клуб. Оркестр будет стоять на балконе, хористки – спускаться по чугунной лестнице. Бар…

– Элинор, – спросила Теодора, – теперь тебе лучше? Комната совершенно ужасная, правильно ты туда не пошла.

Элинор отступила от стены. Руки у нее были ледяные, ей хотелось плакать. Она решительно повернулась спиной к библиотечной двери, которую доктор подпер стопкой книг.

– Вряд ли я стану тут много читать, – проговорила Элинор как можно беспечнее. – Во всяком случае, если книги пахнут так же, как библиотека.

– Я не заметил никакого запаха. – Доктор вопросительно взглянул на Люка, тот мотнул головой. – Странно, – продолжал доктор, – и очень похоже на то, что нас интересует. Запишите все, моя дорогая, и постарайтесь как можно подробнее изложить свои ощущения.

Теодора озадаченно повернулась, глянула на лестницу, потом вновь на входную дверь.

– Здесь две парадные двери? – спросила она. – Я просто запуталась?

Доктор радостно улыбнулся; очевидно, он с нетерпением ждал подобного вопроса.

– Парадная дверь только одна. Та, через которую вы вчера вошли.

Теодора нахмурилась.

– Тогда почему мы с Элинор не видим башню из своих окон? Наши спальни выходят на фасад, и все же…

Доктор рассмеялся и хлопнул в ладоши.

– Наконец-то, – сказал он. – Умница, Теодора. Вот почему я хотел, чтобы вы осматривали дом при свете дня. Ну, садитесь на лестницу, я вам объясню.

Они послушно уселись на ступеньки, а доктор вновь принял лекторскую позу и начал официально:

– Одна из странностей Хилл-хауса заключается в его планировке…

– Ярмарочный павильон ужасов.

– Совершенно точно. Вы не задумывались, почему тут так сложно отыскать путь? В обычном доме мы бы освоились куда быстрее, а здесь то и дело открываем не те двери, нужные комнаты ускользают. Даже я испытываю определенные трудности. – Он вздохнул и кивнул. – Полагаю, старый Хью Крейн рассчитывал, что со временем Хилл-хаус будут показывать за деньги, как дом Винчестеров или многие восьмиугольные здания. Вспомните, что он сам проектировал дом и, как я уже говорил, был со странностями. Каждый угол, – доктор указал на дверь, – слегка отклоняется от прямого. Хью Крейн, видимо, презирал обычных людей с их прямоугольными домами и выстроил собственный на свой вкус. Углы, которые вы по привычке считаете прямыми, поскольку имеете полное право этого ожидать, в действительности больше или меньше на долю градуса. Например, я уверен, что вы считаете горизонтальными ступени, на которых сидите, потому что не готовы к тому, что лестница будет наклонной…

Все беспокойно заерзали, а Теодора даже схватилась рукой за столбик перил, как будто боялась упасть.

– …слегка наклонены к середине колодца. Двери повешены с небольшим перекосом – возможно, кстати, потому-то они и захлопываются сами собой. Возможно, сегодня утром ваши шаги нарушили хрупкое равновесие дверей. Все эти мелкие погрешности усугубляют куда большее отклонение от прямоугольного плана, свойственное дому в целом. Теодора не видит башню из своего окна, потому что на самом деле башня расположена на углу дома. Из Теодориного окна она совершенно невидима, хотя отсюда кажется, будто она стоит прямо напротив ее спальни. В действительности спальня Теодоры находится пятнадцатью футами левее того места, где мы стоим.

Теодора беспомощно развела руками.

– Жуть, – сказала она.

– Я поняла, – заговорила Элинор. – Нас сбила с толку крыша террасы. Я вижу ее из окна, а поскольку лестница находится напротив входной двери, я думала, что дверь прямо подо мной, хотя…

– Вы видите только крышу террасы, – подтвердил доктор. – Дверь и башню видно из детской – большой комнаты в конце коридора; мы там сегодня побываем. Это, – голос его стал печальным, – шедевр архитектурной дезориентации. Двойная лестница в Шамборе…

– Так все немного перекошено? – неуверенно начала Теодора. – Поэтому мы и чувствуем себя такими потерянными?

– А что будет, когда попадешь в настоящий дом? – спросила Элинор. – Я про… э-э… настоящий дом.

– Наверное, будет как на суше после морского путешествия, – сказал Люк. – От пребывания здесь чувство равновесия настолько исказится, что ты не сразу утратишь привычку к качке, то есть к Хилл-хаусу. А не может быть так, – обратился он к доктору, – что якобы наблюдаемые здесь сверхъестественные феномены – на самом деле следствия легкого расстройства вестибулярного аппарата? Это в ухе, – важно пояснил он Теодоре.

– Безусловно, определенное воздействие есть, – ответил доктор. – Мы слепо доверяем чувству равновесия и разуму, и я вижу, как мозг может вопреки очевидности отчаянно бороться за сохранение привычной картины. Впрочем, нас ждут еще чудеса. Идемте.

Они встали с лестницы и, осторожно проверяя ногами пол, двинулись вслед за доктором по коридору в маленький салон, где сидели вечером, а оттуда – во внешнее кольцо комнат. Они припирали двери стульями и отдергивали тяжелые шторы, впуская в Хилл-хаус свет. В музыкальном салоне арфа не отозвалась на их шаги даже легким треньканьем струн. Рояль стоял плотно закрытый и увенчанный канделябром со свечами, ни к одной из которых никогда не подносили спичку. На мраморном столике помещались восковые цветы под стеклянным колпаком, стулья были золоченые, тонюсенькие, на гнутых ножках. Дальше располагалась оранжерея. Сквозь высокие стеклянные двери они видели дождь снаружи и садовую мебель в густых зарослях папоротника. Здесь было неприятно сыро. Они быстро прошли через сводчатую дверь в гостиную и замерли, не веря своим глазам.

– Ущипните меня, – слабым голосом проговорила Теодора, трясясь от смеха. – Такого не может быть. – Она замотала головой. – Элинор, ты тоже видишь?..

– Что это?.. – беспомощно выдохнула Элинор.

– Я знал, что вам понравится, – довольно произнес доктор.

Одну сторону гостиной целиком занимала скульптурная группа; на фоне розовато-сиреневых полосатых обоев и ковра с цветочным рисунком мраморная нагота огромных фигур казалась особенно гротескной. Элинор закрыла лицо руками, Теодора повисла у нее на плече.

– По-моему, это должно изображать Венеру, встающую из вод, – заявил доктор.

– А вот и неправда, – обрел голос Люк. – Это святой Франциск исцеляет прокаженных.

– Нет-нет, – сказала Элинор. – Один из них – дракон.

– Ничего подобного, – решительно вмешалась Теодора. – Это же семейный портрет! С первого взгляда видно, что высокая обнаженная – мамочка родная! – мужская фигура в центре – старый Хью. Видите, какой довольный: он поздравляет себя с тем, что выстроил Хилл-хаус. Нимфы – его дочери. Та, что справа потрясает кукурузным початком, на самом деле рассказывает про свой судебный иск. Маленькая с краю – компаньонка, а на другом краю…

– Миссис Дадли, портрет с натуры, – объявил Люк.

– Трава, на которой они стоят, изображает ковер в столовой, немного подросший. Кто-нибудь обратил внимание на этот ковер? Он похож на нескошенное поле и все время щекочет ноги. На заднем плане – развесистая яблоня, которая…

– Без сомнения, символизирует защиту дома, – сказал доктор Монтегю.

– Страшно подумать, что она может на нас упасть, – проговорила Элинор. – Не может этого случиться, доктор, раз дом такой неуравновешенный?

– Я читал, что скульптура была тщательно и с большими затратами сконструирована нарочно, чтобы уравновесить наклон пола, на котором она стоит. Во всяком случае, ее поставили при строительстве дома, и она до сих пор не упала. И знаете, вполне возможно, что Хью Крейну она даже нравилась. Что он ею восхищался.

– Или пугал детей, – сказала Теодора. – А без скульптуры комната была бы очень даже мила. – Она крутанулась на месте. – Бальная зала для дам в длинных юбках. Места хватит для контрданса. Хью Крейн, позвольте пригласить вас на танец?

И она сделала перед статуей реверанс.

– Думаю, он согласится. – Элинор невольно отступила на шаг.

– Смотрите, чтобы он не наступал вам на ноги, – рассмеялся доктор. – Вспомните судьбу Дон Жуана.

Теодора осторожно тронула пальцем выставленную руку одной из фигур.

– Мрамор всегда пугает. Всегда не такой, как ждешь. Фигуры в полный рост так похожи на людей, что думаешь, они и на ощупь такие.

Она в одиночку завальсировала по комнате – переливчатое светлое пятно в тусклой полутьме – и, обернувшись, поклонилась статуе.

– В другом конце, – сказал доктор Люку и Элинор, – за портьерами, двери на террасу. Если Теодора разгорячится от танца, она может выйти на холодок.

Он пересек комнату, отодвинул тяжелые портьеры и распахнул двери. И вновь в комнату ворвались теплый запах дождя и ветер. Словно легкий вздох пробежал по мраморным фигурам, на полосатые стены легли прямоугольники света.

– Ничто в этом доме не движется, пока не отведешь взгляд, – сказала Элинор, – а как отведешь, сразу что-нибудь происходит. Вот статуэтки на полках – пока мы стояли к ним спиной, они танцевали с Теодорой.

– Я движусь, – объявила Теодора, приближаясь к ним в танце.

– Цветы под стеклом, – сказал Люк. – Бахрома. Мне положительно нравится этот дом.

Теодора дернула Элинор за волосы.

– Давай наперегонки по террасе! – крикнула она и метнулась наружу.

Элинор, не успев ни ответить, ни задуматься, выбежала следом. Смеясь, она обогнула угол дома и увидела, что Теодора входит в другую дверь. Элинор догнала ее и остановилась, запыхавшись. Они были в кухне, и миссис Дадли, отвернувшись от мойки, смотрела на них молча.

– Миссис Дадли, – вежливо сказала Теодора, – мы осматриваем дом.

Миссис Дадли взглянула на часы над плитой.

– Сейчас половина двенадцатого, – сообщила она. – Я…

– Вы подаете ланч в час, – закончила Теодора. – Мы просто хотели посмотреть кухню. Во всех остальных комнатах внизу мы, кажется, побывали.

С минуту миссис Дадли стояла неподвижно, затем покорно кивнула и нарочито медленно прошла через кухню к дальней двери. Девушки успели разглядеть черную лестницу; в следующее мгновение миссис Дадли закрыла за собой дверь. Теодора, выждав немного, кивнула ей вслед и заметила:

– Подозреваю, что у миссис Дадли ко мне слабость.

– Наверное, она отправилась вешаться в башенку, – сказала Элинор. – Давай, пока мы здесь, посмотрим, что будет на ланч.

– Только ничего не трогай, – предупредила Теодора. – Ты прекрасно знаешь, что тарелки должны стоять на полке. Слушай, неужто она и впрямь собралась готовить нам суфле? Тут совершенно точно форма для суфле, яйца и сыр…

– Чудесная кухня, – сказала Элинор. – У мамы в доме кухня была темная и тесная, а вся еда получалась бледная и безвкусная.

– А твоя кухня? – рассеянно спросила Теодора. – В твоей квартирке? Элинор, погляди на двери.

– Я не умею готовить суфле, – сказала Элинор.

– Смотри. Вот дверь на террасу, вот на лестницу, ведущую вниз – надо полагать, в погреб. Следующая опять на террасу, потом на лестницу, по которой поднялась миссис Дадли, и…

– Опять на террасу, – сообщила Элинор, открывая дверь. – Три двери на террасу из одной кухни.

– А дальше еще две: в буфетную и в столовую. Наша добрейшая миссис Дадли любит двери, а? И уж точно, – тут их глаза встретились, – здесь с каждой стороны по выходу. Очень удобно, если спешишь убраться с кухни.

Элинор резко повернулась и вышла на террасу.

– Интересно, не поручила ли она Дадли прорубить для нее лишнюю дверь? И насколько ей спокойно в кухне, когда дверь за спиной может в любую минуту открыться? И вообще, что за гости ее там навещают, если ей нужна дверь везде, куда она может метнуться?

– Заткнись, – дружелюбно попросила Теодора. – Всем известно, что у нервной кухарки суфле не получится, а она наверняка подслушивает на лестнице. Давай выйдем через любую из дверей. И придвинем что-нибудь, чтобы не закрылась.

Люк с доктором стояли на террасе и смотрели на лужайку. Парадная дверь была неожиданно близко, в нескольких шагах от них. Холмы, серые и блеклые за дождем, казалось, нависали прямо над головой. Идя вдоль террасы, Элинор подумала, что впервые видит дом, полностью взятый в кольцо. Как будто стянутый очень тугим поясом. Интересно, если убрать террасу, дом развалится? Она сделала почти полный круг и тут увидела башню. Серая каменная громада, плотно вжатая в дощатую стену и притиснутая вездесущей террасой, словно выпрыгнула из-за угла без всякого предупреждения. Ужасно, мелькнула у Элинор первая мысль, и тут же пришла вторая: если дом сгорит, башня останется стоять над руинами, серая и неприступная, напоминая людям, что к Хилл-хаусу, даже разрушенному, приближаться нельзя. Возможно, кое-где камни выпадут, так что летучие мыши и совы будут залетать внутрь и гнездиться среди книг. Примерно на середине высоты начинались окна со скошенными проемами-бойницами, и Элинор гадала, какого это, смотреть из них, и еще – почему она не смогла войти в башню. Я никогда не посмотрю из этих окон, подумала она, и попыталась вообразить узкую винтовую лестницу, уходящую кругами вверх и вверх. Башня заканчивалась конической деревянной крышей, увенчанной деревянным же шпилем. В другом доме она выглядела бы смешно, однако здесь, в Хилл-хаусе, была неотъемлемой частью общего замысла. Башня злорадно ждала, пока кто-то маленький выберется через окошко на покатую крышу, ухватится за шпиль, привяжет веревку…

– Ты упадешь, – сказал Люк.

Элинор ойкнула. Она с трудом оторвала взгляд от башни и обнаружила, что сильно отклонилась назад, держась за перила террасы.

– Не доверяй своему чувству равновесия в моем очаровательном Хилл-хаусе, – продолжал Люк.

Она глубоко вдохнула, и тут доски ушли у нее из-под ног. Люк подхватил Элинор и держал, покуда она силилась восстановить равновесие в мире, где лужайка и деревья как будто стояли под углом, а небо шло кругом и заваливалось вбок.

– Элинор? – произнесла рядом Теодора. Слышались быстрые шаги доктора – он бежал к ним по террасе.

– От этого подлого дома только и жди подвоха, – сказал Люк.

– Элинор? – спросил доктор.

– Все хорошо. – Элинор тряхнула головой. Ее еще немного шатало. – Я откинулась, чтобы разглядеть крышу башни, и у меня поплыло перед глазами.

– Она стояла почти под сорок пять градусов, когда я ее подхватил, – сказал Люк.

– У меня сегодня раз или два было такое чувство, – сообщила Теодора, – будто я иду по стене.

– Отведите ее в дом, – распорядился доктор. – Внутри на самом деле гораздо легче.

– Правда, все уже прошло, – смущенно забормотала Элинор.

Она медленными, неуверенными шагами добралась до парадной двери, которая оказалась закрытой.

– Мы вроде бы ее подперли. – Голос Элинор дрогнул.

Доктор вышел вперед и толкнул тяжелую дверь. Вестибюль за время их отсутствия вернулся в исходное состояние: все двери, которые они оставили нараспашку, были аккуратно закрыты. Когда доктор распахнул дверь в бильярдную, то стало видно, что и дверь в столовую захлопнута, а стул, которым они ее придвинули, стоит на прежнем месте у стены. В будуаре и в гостиной, в салоне и в оранжерее двери и окна были закрыты, шторы задернуты. Повсюду вновь воцарилась тьма.

– Это миссис Дадли, – сказала Теодора, плетясь за доктором и Люком, которые быстро переходили из комнаты в комнату, распахивая и припирая двери, рывком отодвигая шторы и впуская в дом теплый сырой воздух. – Вчера миссис Дадли закрыла дверь, как только мы с Элинор отошли, потому что предпочитает закрывать их, не дожидаясь, пока они захлопнутся беспричинно. Двери должны быть закрыты, и окна должны быть закрыты, и тарелки должны быть на полках…

Она залилась дурацким смехом. Доктор обернулся к ней и раздраженно нахмурил брови.

– Миссис Дадли надо запомнить свое место. Иначе я сам приколочу двери гвоздями, чтобы не захлопывались.

Доктор свернул к проходу, ведущему в будуар, и с грохотом шваркнул дверью о стену.

– Главное, не выходить из себя, – добавил он, злобно пиная дверь.

– Херес в салоне перед ланчем, – дружески предложил Люк. – Дамы, прошу.