Часть четвертая
Время чудес. 1912 – июль 1914

20 января 1912 года Гермоген узнал, что четырьмя днями ранее его освободили от должности епископа Саратова и исключили из Святейшего синода. Он был поражен и разозлен – ведь ему было отлично известно, кто за этим стоит. Вместо того, чтобы обсудить эту проблему со своими друзьями в среде церковных иерархов, Гермоген избрал публичность и 24 января дал интервью «Биржевым ведомостям»: «Я считаю главнейшими виновниками В. К. Саблера и известнейшего хлыста Григория Распутина, вреднейшего веросовратителя и насадителя в России новой хлыстовщины. […] Это опаснейший и, повторяю, яростный хлыст. […] Он свой разврат прикрывает кощунственно религиозностью»¹.

Время подобного события действительно подозрительно. Отставка произошла через несколько недель после столкновения на Васильевском острове. Гермоген полагал, что это была месть Распутина. Он был уверен в том, что Распутин сразу же бросился к Александре, рассказал ей о произошедшем и убедил ее надавить на Николая с тем, чтобы наказать Гермогена. Но нет никаких доказательств того, что Распутин делал нечто подобное. Нет свидетельств каких-либо его контактов в то время с царственной четой или с Вырубовой. Гермоген ошибался. Причиной его падения был не Распутин, а он сам.

В 1911 году Синод предложил ряд изменений в церковной практике – одобрил создание института диаконисс и разрешил погребальные службы для неправославных христиан. Гермоген яростно выступал против реформ. 28 декабря 1911 года он отправил царю телеграмму с просьбой вмешаться и остановить «еретические» изменения и защитить Русскую православную церковь против врагов, предложивших подобные новации. Синод был в ярости – Гермоген рассказал царю о внутрицерковных делах. Было решено Гермогена отстранить. (Проблемы с Гермогеном нарастали постепенно: почти на каждом собрании Синода он вступал в стычки с другими иерархами.) Подлило масла в огонь еще и то, что 14 января полный текст телеграммы Гермогена был напечатан в газете «Новое время». Николай не мог позволить подобного. На следующий день он телеграфировал Саблеру с тем, чтобы Синод немедленно выслал Гермогена из города и запретил возвращаться. Синод собрался в тот же день. Иерархи постановили, что Гермоген и Илиодор должны вернуться в свои дома до конца следующего дня. Но Гермоген подчиниться отказался. Он потребовал аудиенции у царя, а затем сообщил журналистам, что не уедет, пока его требования не будут удовлетворены².

Скандал выплеснулся на страницы газет. Репортеры утверждали, что истинная причина увольнения Гермогена – его противодействие планам Синода сделать Распутина священником³. По городу пошли слухи. Родзянко утверждал, что член Синода рассказывал ему о тайной встрече, на которой Саблер предложил рукоположить Распутина. Синод был в ярости и отверг это предложение, хотя Саблер настаивал, что оно исходит из «высших источников». Говорили, что на этой встрече Гермоген произнес страстную речь, обличая прегрешения Распутина. В конце концов Распутин так и не стал ни священником, ни монахом, хотя пересудов это не остановило. 29 февраля «Петербургская газета» опубликовала статью, в которой приводились слова Распутина о том, что именно Гермоген хотел, чтобы он стал священником. Распутин же положил конец подобным разговорам, сказал Гермогену: «Азбуки еще не осилил. Да… Куда мне!.. Какой я священник… Священник без азбуки. Какой же это священник»⁴. Священник по имени Иван Добров писал архиерею Иоанну Восторгову в Москву, что эта идея принадлежала царю, поскольку он хотел, чтобы Распутин стал его личным духовником. Узнав об этом, Гермоген был так потрясен, что сделал эту новость публичной. В этом и заключалась истинная причина его наказания. «Невозможно даже представить», – писал расстроенный Добров⁵. Через два года газеты стали писать, что Распутин все же стал священником в Покровском. Церемонию провел епископ Тобольский Варнава. Вскоре Распутин развелся с женой и ушел в монастырь⁶. Слухи быстро не умирают.

Упоминание имени Варнавы не случайно. Епископ был верным союзником Распутина и своим возвышением в церковной иерархии был обязан его влиянию. Василий Накропин родился в крестьянской семье на северо-западе России, в Олонецкой губернии. С ранних лет его увлекала вера. Начинал он простым монахом в соседнем Клименецком монастыре, в 1898 году стал иеромонахом, а в следующем году – настоятелем монастыря, а затем архимандритом. В 1908 года по рекомендации митрополита Московского Владимира (Богоявленского) Варнава стал настоятелем Троицкого Ново-Голутвинского монастыря в Коломне, близ Москвы. Прихожане любили Варнаву за его страстные проповеди и умение просто и доходчиво говорить о вере. Он стал частым гостем в домах московской знати. Если судить по источникам, то он оказался превосходным администратором своего монастыря.

Карьера Варнавы довольно удивительна, учитывая почти полное отсутствие образования. Он никогда не учился в семинарии. Неизвестно даже, закончил ли он начальную школу. Он был еле грамотным. Говорили, что в письмах он начинает каждое слово с прописной буквы и после каждого слова ставит точку. Были и другие любопытные слухи. Говорили, что щуплый и маленький, с высоким голосом, Варнава любил одеваться в женскую одежду, устраивал в монастыре настоящие оргии и заманивал к себе в постель мальчиков. Отец Георгий Шавельский, последний протопресвитер Императорской русской армии и морского флота, в письме к отцу Востокову называл Варнаву хитрым и грязным типом с нездоровым честолюбием. Он писал, что Варнава был духовником «этого масона, графа Витте, и сам является атеистом и масоном». Шавельский даже утверждал, что Варнава изнасиловал и убил красивого юного алтарника в Коломне, и его тело было спрятано под мельничным колесом⁷.

Варнава и Распутин познакомились в одном из столичных салонов. Хотя они не стали друзьями, но в силу сходного происхождения отлично поняли, что могут быть полезны друг другу: Распутин мог способствовать развитию карьеры Варнавы, Варнава мог защищать Распутина от нападок внутри церкви. Распутин познакомил Варнаву с Николаем и Александрой, внушив им, что только этот человек сможет вдохнуть новую жизнь в русскую церковь. Александре Варнава показался слишком вкрадчивым и двуличным человеком, но Распутин сумел убедить ее и Николая, что Синод должен сделать Варнаву епископом. Николай велел обер-прокурору Саблеру вынести этот вопрос на собрание Синода и проследить за исполнением его воли. Саблер был потрясен. Он прекрасно знал, что Синод ни за что не примет такого человека, как Варнава.

Саблер неохотно предложил кандидатуру Варнавы, не упоминая, по чьей рекомендации он это делает. Архиепископ Антоний (Храповицкий), не зная, кто и что стоит за этим выдвижением, попросил Саблера снять этот вопрос – и это было сделано. Спустя какое-то время царь спросил у Саблера, почему Варнава до сих пор не епископ. Когда Саблер все объяснил, Николай пришел в ярость и заявил, что Господь поставил его над Синодом, а не наоборот. Вскоре Саблер вновь выдвинул кандидатуру Варнавы. Удивленный Антоний спросил, чья же это рекомендация. На сей раз обер-прокурор нарушил молчание и сказал, что таково желание царя. Одиннадцать членов Синода ушам своим не поверили. Епископ Херсонский Дмитрий спросил: «А потом мы должны будем рукоположить Распутина?»

Саблер был к этому готов. Он открыл портфель и достал прошение об отставке, адресованное царю. Он сказал, что, если Синод не утвердит Варнаву, ему придется уволиться, так как он более не может быть посредником между императором и Синодом. Боясь публичного скандала и еще больше опасаясь, что Саблера заменят еще более худшей фигурой, прелаты отступили. «Мы черного борова даже поставили бы в епископы, лишь бы вас сохранить», – сказал Антоний. В 1911 году Синод сделал Варнаву епископом Каргополя и викарием Олонецкой епархии. Антоний и другие члены Синода отнеслись к этому назначению с отвращением. «Совершенно ясно, что именно Распутин сделал Варнаву епископом, – писал Антоний митрополиту киевскому Флавиану. – В низком поведении Святейшего синода виновен Распутин. Он хлыст и участвует в их ритуалах»⁸.

Синод дал Гермогену двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть столицу, но тот отказывался уезжать, не поговорив с царем. Он отправил Николаю еще одну телеграмму, клянясь в своей преданности и верности и повторяя свою просьбу. Преодолеть нежелание царя встречаться с ним он пытался, обещая «раскрыть ему тайну». Царь был непреклонен. 30 января Николай написал Саблеру: «Ни о какой тайне я знать не желаю. Николай». Тогда Гермоген обратился к Александре. Он жаловался на слабое здоровье и просил приостановить его изгнание, но и она отказалась встречаться с ним и приказала подчиниться «властям, от Бога поставленным»⁹. Николай снова приказал Саблеру отослать Гермогена подальше от Петербурга и Москвы. Гермоген понял, что козырей у него больше нет. 22 января генерал Дедюлин и Саблер приехали к министру внутренних дел Макарову с приказом о немедленной высылке Гермогена. Дедюлин передал министру слова царя о том, что он не потерпит новых отсрочек. При необходимости Макаров может применить силу. Примерно в 23.30 Гермоген в сопровождении Мити Козельского, доктора Петра Бадмаева и нескольких полицейских прибыл на Варшавский вокзал. Он замешкался, садясь на поезд, словно пытаясь избежать своей судьбы, но Митя сказал ему: «Царя нужно слушаться, воле его повиноваться». С этим Гермоген и уехал. Он направился в Свято-Успенский монастырь в Жировичах в Минской губернии, где и пробыл до 1915 года. Он жил в двух маленьких комнатках, служил в церкви и читал проповеди местным прихожанам¹⁰.

Этот скандал глубоко обеспокоил сестру императрицы, Эллу. Ее московский друг писал иеромонаху Герману в Сергиев Посад: «Ее горе и тревога не поддаются описанию. Она плакать готова, и я не сомневаюсь, что молитвы ее залиты слезами». Элла говорила, что кто-то пытался открыть царю глаза на Распутина, но достаточно было слова императрицы, сказанного «властным и уверенным тоном», и царь тут же отступил под ее влиянием. Говорить с императрицей тоже слишком поздно: «Говорить с ней – пустая трата времени и нервов: гипноз мистической хлыстовщины настолько силен, что подавляет любую логику». Поэтому Элла не стала ничего говорить. «Ситуация действительно трагическая».

Элла попросила своего старого друга, архимандрита Гавриила, молиться за царя в это «очень трудное, можно даже сказать, грозное время для всей России». Нападки Новоселова 1910 года и недавний скандал стали последней каплей.

Но на такой исход Элла не надеялась. Она боялась, что царь и царица будут продолжать защищать «Гришку» и тем самым еще более увеличат пропасть между собой и своими подданными, «к зловещей радости врагов России и православной веры»¹¹.

Судьба Гермогена вызвала возмущение общественности, и в течение нескольких недель пресса раздувала пламя. Очень типична статья Новоселова в газете «Голос Москвы»:

2 марта в «Новом времени» появилась статья «У Григория Распутина». За подписью «И. М-в» скрывался Иван Манасевич-Мануйлов. Еврей Манасевич в детстве был усыновлен богатым русским купцом Мануйловым, который оставил ему значительное состояние. Впрочем, Манасевич быстро спустил деньги на пьянки и азартные игры. Обратившись впоследствии в лютеранство, он приехал в столицу и стал протеже (а некоторые утверждали, и любовником) престарелого князя Владимира Мещерского, открытого гомосексуала. С его помощью Манасевич сделал блестящую карьеру агента, полицейского информатора и журналиста в России и за рубежом. Невысокий пухлый черноволосый Мануйлов был настоящим хамелеоном, двойным и даже тройным агентом, действовавшим под псевдонимом «Маска» и «Русский Рокамболь» (Рокамболем звали знаменитого авантюриста из романов французского писателя XIX века Пьера Алексиса Понсон дю Террайля). Несмотря на то что все считали его обычным журналистом, Мануйлов тайно работал на охранку и министерство внутренних дел, специализируясь на контрразведывательных операциях. Он добился значительных успехов и за службу государству был награжден орденом Святого Владимира 4-го класса. Беспринципный, нечистоплотный, продажный Мануйлов вызывал одновременно и восхищение, и страх. Александр Блок называл его «омерзительным»¹³. Позже Мануйлов сблизился с Распутиным, но поначалу он сотрудничал с его врагами. По поручению директора департамента полиции с 1912 по 1914 год Степана Белецкого Мануйлов писал негативные статьи о Распутине для газет, в частности для «Нового времени». Он гонялся за Распутиным по улицам Петербурга с фотокамерой настолько открыто, что Распутин даже пожаловался полиции¹⁴.

Статья «У Григория Распутина» читается так, словно это ответ самого Распутина на кризис. В ней содержатся длинные цитаты, приписываемые ему, в которых он и защищается, и нападает на Гермогена и Илиодора: «Что же я за чудовище… По духу я действительно ближе к Богу, и они, враги мои, знают, что лгут… Пока человек во власти лжи, ничего доброго из этого не выйдет… Это погубит его. Бог закрыл разум епископа Гермогена и Илиодора… […] Злоба овладела их сердцами». Статья была неубедительная и нелестная. Она изобиловала выдуманными автором цитатами: «Я грешник… Великий грех мучил меня не раз и был сильнее меня»¹⁵. Статью Мануйлова перевели на английский и французский языки, она была опубликована за границей. Распутин был страшно зол. Идея статьи принадлежала Евгению Богдановичу, и именно он подкинул ее Белецкому.

В феврале Богданович написал письмо Льву Тихомирову, чтобы распространить сплетни еще дальше: «Что творится! Во всем виновата эта ужасная Анютка [Вырубова]. Гришка – их хозяин, а кем еще он может быть? Она (императрица) сидит с ним за закрытыми дверями. Император входит и стучится. Она не впускает его… Сидит с Гришкой… Она не впускает царя к себе даже по ночам. И Гришка укладывает детей в постель, накрывает их одеялом. Что творится в мире!» Стенания Богдановича не останавливаются: «Только подумайте, это престол, в конце концов, русский царь, могущество, чистота, святость… А что происходит? Где возвышенность? Могущество? Грязь. Грязь. Грязный Гришка правит». Богданович был настолько выведен из себя, что в том же месяце написал царю с требованием избавиться от Распутина. Он зашел настолько далеко, что заявил: Распутин должен исчезнуть с лица земли. Николай на письмо не рассердился, а просто выбросил и забыл о словах безумного старика. Но в октябре 1913 года Богданович вновь написал царю, и на этот раз Николай поставил его на место, сообщив, что не потерпит более писем о Распутине. Он добавил, что ему уже сорок шесть лет, и он более не нуждается ни в каких наставниках¹⁶.

А Распутин, казалось, более не испытывает дурных чувств по отношению к Гермогену. Белецкий заявил Комиссии, что несколькими годами позже присутствовал на обеде, где были Распутин и архиепископ Тверской Серафим (Чичагов). Когда речь зашла о Гермогене, Распутин сказал лишь: «Один Господь нас рассудит». Серафим был тронут таким добросердечием Распутина. А вот Гермоген прощать Распутина не спешил. В том же году он заявил, что Распутин – «враг всего доброго»¹⁷.