15 февраля, всего через несколько дней после приезда в Новосиль, Илиодор отправил Распутину в Петербург через Сазонова слезную телеграмму: «Дорогой друг, приезжай ко мне как можно быстрее; очень трудно»¹. Но телеграмма опоздала. Распутин уже уехал в Святую землю. И тогда Илиодор обратился к другим. С помощью Лохтиной и своего брата Аполлона, бывшего студента Московской духовной академии, он спланировал бегство. Илиодор снял крест, надел темные очки и большую меховую шапку и выехал из Новосиля в Москву, где они сели на скорый поезд и отправились на юг, в Царицын². Как Илиодору удалось добраться до Царицына незамеченным, остается загадкой. Саратовский губернатор Петр Стремоухов в мемуарах писал, что во всем виноват товарищ министра внутренних дел Курлов. Курлов тайно приказал своим агентам (занимая второе место в министерстве, он отвечал за работу полиции) позволить Илиодору вернуться в Царицын. Сделал он это для того, чтобы навредить Столыпину и укрепить собственное положение в министерстве. По словам Стремоухова, Курлов считал, что Илиодор и Распутин могли бы стать ему полезными при дворе³.

Добравшись до Царицына, Илиодор 25 марта забаррикадировался в своем монастыре, окруженном десятками тысяч его сторонников. В тот же день он отправил телеграмму Распутину: «Минуя патрули, сотни сыщиков, покрываемый Божией Матерью, благополучно прибыл в храм. Народ радостно стекается ко мне толпами. В городе полиция, жандармы и гвардия покрыты стыдом; заканчиваю это дело». В тот же день он отправил вторую телеграмму: «Избегай великого бедствия»⁴.

В действительности же Илиодор намеревался спровоцировать великое бедствие, которого должен был избежать Распутин, и продолжал свои подстрекательские проповеди. Он твердил, что император находится в руках «жидомасонских» министров, и самый опасный из них – Столыпин. Он призывал всех их сечь, а Столыпина – особо, чтобы изгнать его «масонский дух». Стремоухову приказали не позволять сторонникам Илиодора присоединяться к толпам, но не пытаться бороться с Илиодором до получения особых распоряжений. Столыпин обратился к обер-прокурору Синода с просьбой направить Гермогена для разрешения ситуации. Попытки провалились. Тогда Курлов приказал Стремоухову направить полицию для ночного штурма монастыря и захвата Илиодора. Понимая, что это приведет к кровопролитию, Стремоухов отказался. Возможно, Курлов как раз и стремился устроить кровопролитие, чтобы возложить ответственность за него на Столыпина. Илиодор разжигал страсти своих сторонников, твердил, что только они могут спасти его и тем самым обеспечить себе место в Царствии Небесном. Он превратил свой монастырь в крепость. Его сторонники, многие из которых были вооружены ружьями и дубинками, окружили здание и приготовились дать отпор любым попыткам полиции арестовать Илиодора.

По словам Курлова, полиция перехватывала телеграммы Илиодора и присоединившегося к нему Гермогена к Распутину с просьбами обратиться к царю в их защиту. Но Распутин находился слишком далеко, чтобы помочь им. Во время паломничества он не получил ни одной их телеграммы. (Илиодор не знал об отъезде Распутина в Святую землю, и это подтверждает предположение о том, что решение было принято в последнюю минуту.) Но Илиодор писал, что Распутин ответил на его призывы о помощи и дал царю телеграмму в защиту непокорного священника, а также написал самому Илиодору о том, что спасет его⁵. 9 апреля в газете «Русское слово» писали, что Распутин прислал Илиодору телеграмму из Иерусалима: «Одна надежда на Бога. Молитесь Скорбящей Божией Матери. Всем благословение отца Григория. За нарушение спокойствия в Петербурге сердятся. Хотели дать просимые тобой деньги. Говорят – почему не просил у них отпуск?»⁶ Позже Гурко утверждал, что Распутин послал телеграмму Александре, в которой писал, что, если Илиодора не простят и не позволят ему остаться в Царицыне, царевичу грозит «великая опасность». Гурко писал, что Илиодора спасли Распутин и Вырубова, хотя никаких доказательств тому он не привел⁷. Спустя много лет в «Святом черте» Илиодор писал, что Распутин отправил Николаю такую телеграмму: «Мое желание, чтобы Илиодор остался в Царицыне». Впрочем, полагаться на слова Илиодора нельзя. В своей книге он утверждал, что никогда не просил Распутина помогать ему во время этого кризиса и не знал, что Распутин вступился за него, – телеграммы Илиодора, сохранившиеся в русских архивах, доказывают, что это ложь⁸. Кроме того, это противоречит длинному письму, написанному им в январе 1912 года, где он пишет, что, хотя Лохтина и другие умоляли Распутина помочь Илиодору, он ничего не сделал⁹.

11 марта Столыпин написал царю о своих соображениях касательно этого скандала и тех опасностях, которые могут быть с ним связаны. Для премьер-министра дело Илиодора стало печальным доказательством слабости Церкви и царящего в ней беспорядка. Нужно было что-то делать, а для этого следовало уволить Сергея Лукьянова с поста обер-прокурора Синода. Но делать это сейчас было нельзя, поскольку все, и главным образом Илиодор, истолкуют подобные действия как победу непокорного священника и других противников Церкви и государства, что еще более ослабит авторитет этих институтов. Нужно было всеми силами не допустить наихудшего развития событий. «Я первый нашел, – писал Столыпин царю, – что если правительство не остановит этого явления, то это будет проявлением того, что в России опаснее всего, – проявлением слабости». И это касалось не только Церкви, но и самого царя, авторитет которого Илиодор так откровенно подрывал¹⁰.

Противостояние продолжалось всю весну. В конце мая Стремоухов вернулся в Петербург, чтобы обсудить ситуацию со Столыпиным. Он просто не понимал, как царь позволяет Илиодору и дальше так откровенно подрывать авторитет самодержавия. Многие начали верить слуху, который, по-видимому, распустил сам Илиодор, что Николай боится его тронуть, потому что Илиодор является его сводным братом, незаконнорожденным сыном Александра III. Стремоухов хотел знать, почему Столыпин не предпринимает никаких мер, но премьер ответил, что сделал все, что мог. Он сказал, что у него связаны руки, что любой шаг против Илиодора разворошит осиное гнездо, вызовет гнев и правых, и левых, что повредит его положению при дворе. Было решено, что Стремоухов переговорит с Николаем – и не только об Илиодоре, но и о его союзниках, Гермогене и Распутине. Но за день до царской аудиенции Стремоухову позвонили и приказали не упоминать имя Распутина, ограничившись только Илиодором и Гермогеном. Стремоухов спросил, кто звонит, но трубку уже повесили. Удивленный Стремоухов не был уверен точно, но ему показалось, что это был Столыпин, который решил предупредить его заранее.

Стремоухов сказал царю, что подготовил доклад о проблеме Илиодора, но прежде хочет сказать несколько слов. Николай же сказал, что это неважно и что он уже его простил. Стремоухов ушам своим не верил¹¹. Николай отступил и решил позволить Илиодору остаться в Царицыне. Непокорный монах победил царя, царских министров и Синод. Решение Николая стало тяжелым ударом по престижу Синода и самодержавия. Пытаясь скрыть то, что произошло в действительности, Синод 15 апреля выпустил официальный документ, в котором говорилось, что Илиодору было позволено покинуть Новосиль и вернуться в Царицын, где он будет служить под началом Гермогена. Царь якобы узнал о желании народа и прислушался к нему. Конечно, все знали, что Илиодор уже несколько недель находится в Царицыне. Несколько видных священнослужителей предпочли винить во всем не царя, как это следовало сделать, но Распутина, хотя не было никаких доказательств, что он хотя бы косвенно повлиял на это решение¹². Илиодора спасла не сила Распутина, но слабость Николая. Вне зависимости от роли Распутина победу Илиодора, учитывая их близкие отношения, все рассматривали как победу Распутина. Но настоящим победителем из этой ситуации вышел Илиодор. Он это понимал, и это кружило ему голову.

Этот скандал обеспокоил всю большую семью Романовых. 26 февраля, в тот же день, когда Столыпин написал царю, в Александровский дворец приехала вдовствующая императрица. Она хотела предостеречь сына и невестку – Распутин слишком опасен, и его нужно отослать прочь. Александра возмутилась и принялась яростно защищать Распутина. Николай же сидел молча. Марии Федоровне было больно видеть, как невестка помыкает ее сыном. В письмах к матери Николай ни разу не упомянул имя Распутина. Эта тема была для него абсолютным табу. Мария Федоровна была в ужасе: «Моя бедная невестка не осознает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость этого авантюриста, и мы бессильны предотвратить несчастье, которое несомненно придет». Возможно, она вспомнила, что, когда приехала в Россию из Дании в 1866 году, старуха предсказала ей, что ее сын будет править Россией в богатстве и силе, но его свергнет «рука мужика»¹³.

За обедом 2 июня Мария Федоровна имела долгий разговор о Распутине с дядей царя, К. Р. Он записал в дневнике: «Она расстроена тем, что они продолжают тайно принимать некоего блаженного, Гришу, который приказывает императрице А. и детям сохранять это в тайне и не говорить, что они виделись с ним. Подобное притворство не пойдет на пользу детям. Столыпин уже говорил императору, что этот Гриша мошенник, но в ответ ему было сказано оставить Гришу в покое»¹⁴.

Победа Илиодора означала поражение Лукьянова. 15 мая он ушел в отставку, а его место занял Владимир Саблер. Сразу же пошли слухи, что выбор был сделан под влиянием Распутина. Некоторые даже утверждали, что перед официальным назначением Саблер был «помазан» в квартире Распутина¹⁵. Это было бы затруднительно, поскольку Распутин еще даже не вернулся в Россию. Вскоре после отставки Лукьянова торжествующий Илиодор приехал в Петербург. Его тепло принимали в салоне графини Софьи Игнатьевой. Для реакционеров – врагов Столыпина – он был настоящим героем. Позже Илиодор писал, что его принимал даже сам Николай в Царском Селе ¹⁶. Но такая аудиенция имела место лишь в его воспаленном воображении.

После встречи с Николаем и Александрой 17 июня Распутин поспешил в Царицын, чтобы встретиться с Илиодором. Туда он приехал 27 июня и провел там две недели. Журналисты ни на минуту не выпускали его из виду¹⁷. 1 июля Распутин прочел проповедь двумстам женщинам – рассказал им о своем паломничестве в Святую землю. 8 июля он, Илиодор и Гермоген в сопровождении сорока женщин по воде отправились в дубровский Свято-Вознесенский монастырь. Журналисты рассказывали, как на монастырском поле Илиодор сжал серпом немного овса, а затем передал серп Распутину. Тот сделал несколько неловких движений, а потом серп вонзился в землю и сломался. Смысл написанного был совершенно ясен: Распутин – не настоящий крестьянин. Основной упор в статье делался на теплом приеме, какой Распутину оказали сестры: они следовали за ним по пятам и ловили каждое его слово. Илиодор был этим очень недоволен, начал злиться, и им пришлось уехать. Большая толпа видела, как они отплывают в обратный путь. Более двухсот женщин отправилось с ними на пароходе обратно в Царицын. Вечером 11 июля после проповеди Илиодора Распутин тоже сказал несколько слов. Затем он принял нескольких женщин – он уединялся с ними в углу церкви, предсказывал будущее и давал советы¹⁸. В большом дворе возле церкви Илиодор сообщил толпе, что завтра Распутин их покидает и на верфи будет особая молитва и шествие. На следующее утро после литургии Илиодор произнес перед многотысячной толпой еще одну речь. Все превратилось, скорее, в политический митинг, чем в религиозную службу. Все восхваляли Распутина за то, что он защитил Илиодора от евреев и продажных журналистов. Илиодор назвал Распутина «нашим возлюбленным другом и братом во Христе».

«Когда атеисты и жиды тебя поносили, – кричал Илиодор, – все твои друзья прятались. Только мы не могли и не хотели прятаться от врагов. И мы начали громко кричать о тебе, чтобы мир услышал и поднялся на твою защиту. И надо мной, и над тобой в последние дни сгустились черные тучи, но мы победили их». При расставании Илиодор назвал Распутина «великим человеком с прекрасной ангельской душой» и «истинным посланником Бога», покинувшим свою семью и отправившимся в странствия, чтобы «учить людей умеренности, любви и смирению». Распутин, держа в руках икону, благожелательно отозвался об Илиодоре, сказав, что был удивлен, что в таком «развращенном городе, как Царицын», ему встретилась «такая чистота, как в Илиодоре». Сторонники Илиодора преподнесли Распутину дорогой чайный сервиз и проводили его как героя. Распутин и Илиодор выехали из монастыря и проехали через весь город в экипаже, украшенном искусственными цветами и зеленью, в сопровождении толпы женщин и девушек, распевавших патриотические песни и кричавших: «Ур-р-р-р-ра!!!!». На груди у многих были значки местного отделения Союза русского народа. Несколько фотографов прибыли, чтобы снимать сцены проводов Распутина. Распутин поднялся на борт парохода «Император Николай II». Репортер газеты «Церковь» писал:

Репортер продолжал:

Толпа пропела Распутину традиционный гимн «Многая лета», а он махал им на прощание букетом. Женщины сумели прорваться через оцепление матросов, бросились к нему, целовали его руки и край одежды. Ему совали хлеб и пакеты. Он кланялся и всех благодарил. Когда пароход наконец отчалил, Илиодор в последний раз вскричал: «Григорий! Будь стоек! И ничего не бойся!»¹⁹

Через несколько дней Илиодор отправился в необычное паломничество – своего рода победное турне – по Волге на специальном пароходе. Его сопровождала Ольга Лохтина и около 1700 сторонников. Он одержал полную победу над Церковью и государством. В пути Илиодор держал при себе чемодан, в котором находились три тысячи рублей – деньги, которые императрица передала Распутину на эту поездку Илиодора²⁰. Зрелище было безобразное. Молодчики Илиодора бежали по берегам, крича людям, чтобы они снимали шапки и кланялись Илиодору. Тех, кто не подчинялся, избивали. С парохода кричали: «Проклятые жиды! Анафема!» Илиодор остановился в Нижнем Новгороде, где его тепло принимал местный губернатор, Алексей Хвостов. Вместе они вышли на балкон губернаторского особняка, чтобы приветствовать толпу. Пути Хвостова и Илиодора пересекутся вновь при более зловещих обстоятельствах в начале 1916 года. Илиодор находился на пике карьеры. Ему казалось, что для него нет ничего невозможного. Как летом писал один журналист, единственным, что для него существовало, было «собственное эго»²¹.