Книга: Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит
Назад: Наоми Новик Выгодное предложение[3]
Дальше: Мария Дэвана Хэдли Самая высокая красотка Нью-Йорка[6]

Элизабет Бир
Ужас крыльев величавых

«Кстати о печени, – ответила Она. – Настоящий маг не предлагает чужую печень. Ты должна вырвать свою собственную и научиться обходиться без нее. Настоящие ведьмы это знают».
Питер Бигл, «Последний единорог»
Мама не знает о гарпии.
Вообще-то Элис мне не родная мама, приемная. Она ни капли на меня не похожа. А может, это я не похожа на нее. Мама Элис пухленькая, мягкая, кожа у нее как у сливы – темная и блестящая, словно покрытая глазурью. Кажется, проведешь по ней пальцем – и сотрешь. А у меня кожа желтушная, хоть мама Элис и говорит, что оливковая. Еще у меня прямые черные волосы, кривые зубы, а подбородка вообще нет. Впрочем, это не беда – я давно решила, что никому никогда даже в голову не придет меня поцеловать.
А еще у меня липодистрофия – так доктор зовет жировой горб на шее и над лопатками, который вырос у меня от антиретровиральных препаратов. Моя попа, бедра и щеки висят, как у старой бабули, а лицо похоже на бульдожью морду, хотя все зубы у меня на месте.
До поры до времени. В этом году, пока у меня еще есть льготы, мне нужно будет удалить зубы мудрости. После того, как мне исполнится восемнадцать, я эти льготы потеряю, и если с зубами начнутся проблемы – то пиши пропало.
Денег на их лечение мне в жизни не сыскать.

 

Гарпия живет в переулке за домом, где стоят мусорные контейнеры и ночуют бомжи-алкоголики.
Я навещаю ее утром перед школой, после того, как позавтракаю и приму таблетки (невирапин, ламивудин, эфавиренз). К таблеткам я давно привыкла. Принимаю их всю жизнь. В моей школьной анкете стоит специальная пометка, и благодаря этому у меня есть отговорка на любой случай.
Друзей я домой не привожу.

 

Ложь – это грех. Но отец Альваро считает, что моя болезнь – достаточное наказание за любые грехи. Отец Альваро классный, но не настолько, как гарпия.

 

Гарпию не волнует, что я некрасивая. Она сама не то что не красавица, а самая настоящая уродина – страшная, как прыщавая задница. Зубы у нее кривые, желтые и черные. Когти поломанные, тупые, и воняют тухлой курицей. Лицо вытянутое, обвисшее, покрытое пятнами и морщинами, как у того рокера, папаши Лив Тайлер. Волосы болтаются черно-рыжими космами, свисая до покрытых перьями плеч. Перья у нее черные, но тусклые, особенно в пасмурную погоду. Однако если в вонючий переулок пробиваются солнечные лучи, отражаясь от грязных окон, то перья приобретают бронзовый отлив.
Они и в самом деле из бронзы.
Если дотронуться, можно почувствовать пальцами теплый металл.

 

Еду для гарпии я не таскаю. Мама Элис следит за нашими запасами – денег-то у нас мало, – да и сама гарпия совершенно спокойно питается отбросами. Чем гаже, тем лучше: она ест кофейную гущу, заплесневелые пироги, кишащее личинками мясо, дохлых помоечных крыс.
Гарпия любую дрянь превращает в бронзу.
Гарпия ест все, что воняет. Вытягивает по-птичьи длинную красную шею, и заглатывает кусок за куском своим широченным ведьминым ртом. Я как-то видела голубей, которые точно так же глотали слишком крупные куски хлеба. С одной разницей – у голубей шеи не голые, и не оторочены снизу белым пухом, как платья для миропомазания.

 

Поэтому по утрам я притворяюсь, что иду в школу пораньше – мама Элис всегда говорит: «Дезири, поцелуй меня в щечку!» – и как только оказываюсь вне зоны видимости, то прокрадываюсь в переулок и подхожу к мусорному контейнеру, на котором гнездится гарпия. У меня лишь десять-пятнадцать свободных минут, не больше. Я морщусь от вони. Присесть здесь негде, да если б и было где, в школьной форме лучше этого не делать.
Мне кажется, что гарпии нравится компания. Она ей не нужна – думаю, что гарпии вообще ничего особенно не нужно, – но, по-моему, ей нравлюсь я.
Гарпия говорит «ты мне нужна».
Не уверена, что мне нравится гарпия, но мне безусловно нравится быть кому-то нужной.

 

Гарпия рассказывает мне истории.
Мама Элис тоже когда-то рассказывала, когда не слишком уставала от работы и от забот со мной, Луисом и Ритой. Потом Рита умерла.
Но истории гарпии куда интереснее. Она рассказывает о волшебстве, о героях и нимфах. О похождениях дев-богинь вроде Афины и Артемиды, об их волшебных приключениях, о том, как Афина обхитрила Посейдона, чтобы в ее честь назвали город. О западном ветре Зефире и о его сыновьях, волшебных говорящих конях. Она рассказывает об Аиде, боге Подземного царства, и о своей матери Келено – тоже гарпии, ужасной и свирепой. Когда гарпия рассказывает о ней, перья на ее крыльях звенят от счастья, словно бронзовые колокольчики.
Она рассказывает о своих сестрах, названных в честь могучей бури, и о том, как небо темнело и разражалось грозой, когда они втроем отправлялись в полет. Да, именно так она и сказала – «разражалось грозой».

 

Гарпия говорит «мы все одиноки».

 

На часах полседьмого утра, и я кутаюсь в новое зимнее пальто, полученное на бесплатной раздаче в пожарной охране. Облачка пара вырываются над связанным мне мамой Элис кусачим оранжевым шарфом. Я скрещиваю ноги, левую под правую, словно хочу в туалет, потому что, когда твоя юбка едва доходит до колен, от холода не спасают даже леггинсы. Я бы постучала нога о ногу, чтобы согреться, но эти леггинсы у меня последние, и я не хочу их порвать.
Когда я наклоняю голову, шарф царапает верхнюю губу. За мусорным контейнером темно. До рассвета еще полчаса. Впереди на улице видны круги света от фонарей, но в них не заметно ничего теплого – лишь темный колкий снег, убранный в кучу и утрамбованный у поребрика.
– Я никому не нужна, – говорю я. – Мама Элис получает деньги за то, что заботится обо мне.
Мои слова несправедливы – мама Элис вовсе не обязана была брать опеку надо мной и моим сводным братом Луисом. Но иногда быть несправедливой приятно. Я принюхиваюсь к водостоку и задираю подбородок, притворяясь, что глотаю мусор, как делает гарпия.
– Никому не приятно со мной жить. Но выбора нет. Я такая как есть.
– Выбор есть всегда, – возражает гарпия.
– Верно, – отвечаю я, – но самоубийство – грех.
– А общаться с гарпиями – не грех? – парирует гарпия.
– Не знаю. Разве что ты сам дьявол…
Гарпия пожимает плечами. Ее перья пахнут плесенью. Что-то блестящее и липкое ползет по ее спутанным волосам. Гарпия хватает это когтями и отправляет в рот.
– Я нечестивая тварь, – говорит она. – Как Келено и ее сестры, Аэлла и Окипета. Сестры бури. Твоя церковь, наверное, назовет меня демоном. Да, пожалуй.
– Ты недооцениваешь отца Альваро.
– Я не доверяю священнослужителям, – отвечает гарпия и принимается чистить сломанные когти.
– Ты никому не доверяешь.
– Этого я не говорила, – отвечает гарпия.
Перебивать гарпий – не самая лучшая идея, но в тот момент я об этом забываю.
– Я давно решила никогда никому не доверять. Моя кровная мать кому-то доверилась, и что из этого получилось? Сначала она залетела, потом родила меня и умерла.
– Как бесчеловечно, – говорит гарпия, и для меня это комплимент.
Я дотрагиваюсь до теплого крыла гарпии, но не чувствую тепла через рукавицу. Рукавицы тоже достались мне от пожарных.
– Гарпия, мне пора в школу.
– Там ты тоже одинока, – говорит гарпия.
Мне хочется доказать ее неправоту.

 

Лекарства сейчас хорошие. Когда я родилась, четверть детей, чьи матери были больны СПИДом, тоже оказывались инфицированы. Теперь это случается один раз из ста. У меня может быть собственный, здоровый ребенок, и тогда я больше не буду одинока.
Что бы ни утверждала гарпия.
Идея, конечно, дурацкая. Когда мне исполнится восемнадцать, мама Элис не будет больше обязана ухаживать за мной. Что я буду делать с ребенком? Мне придется найти работу, добиться от государства пособия на лекарства. Они ведь дорогие.
Если забеременеть сейчас, то ребенок родится до того, как мне будет восемнадцать. Рядом со мной будет кто-то, кого мне не придется ни с кем делить. Кто-то, кто будет меня любить. Насколько легко забеременеть? У других девушек это нередко выходит случайно.
Или «случайно».
Проблема в том, что я не смогу скрыть от потенциального отца ребенка, что я ВИЧ-положительна. Поэтому я дала клятву хранить невинность – чтобы не быть вынужденной об этом рассказывать.
Клятва была самой настоящей, мне даже дали символическое кольцо.
Интересно, сколько девушек действительно сдержали эту клятву? Я честно собиралась ее хранить. Не только до брака, а всю жизнь. Чтобы ничего никому не рассказывать.
Я не считаю, что совершила ошибку. Тогда это казалось правильным. Я думала, что лучше всю жизнь быть одинокой, чем что-то объяснять. К тому же рожать ребенка нужно ради самого ребенка, а не ради себя.
Верно, мама?

 

У гарпии есть свое царство. Маленькое царство, занимающее переулок за моим домом, но у нее есть и трон (мусорный контейнер), и подчиненные (бомжи). И я. Я знаю, что бомжи тоже видят гарпию, и порой даже с ней говорят. Но гарпия прячется от других жильцов дома и мусорщиков.
Интересно, умеют ли гарпии летать?
Она расправляет крылья во время дождя, чтобы смыть с них грязь, и когда злится. Если она злится, то шипит – и этот звук я слышу, в отличие от ее слов, что звучат прямо в моей голове.
Подозреваю, что если гарпия волшебная, то летать она может. Моя бывшая учительница биологии, мисс Ривера, говорила, что некоторые существа, достигшие определенного размера, становятся неспособны поднимать себя в воздух с помощью крыльев. А некоторые крупные животные могут лишь парить, пользуясь воздушными потоками при встречном ветре.
Прежде я об этом не задумывалась. Вдруг гарпия не в состоянии улететь, но чувство собственного достоинства не позволяет ей попросить о помощи?
Может, спросить при случае, не нужна ли ей помощь?

 

Гарпия большая. Но кондоры тоже большие, и могут летать. Не могу сказать, кто больше – гарпия или кондор. По картинкам сложно судить, а уж измерить гарпию рулеткой, чтобы выяснить размах ее крыльев, и вовсе невозможно.
Можно, конечно, ее попросить, но я этого делать не стану.
Наверное, ужасно иметь крылья, которые не работают. А иметь крылья, которые работают, но быть неспособным ими воспользоваться, наверняка и того хуже.

 

Иногда после школы я работаю. Вечером я снова навещаю гарпию и возвращаюсь в квартиру. Когда я вхожу в кухню, то вижу маму Элис за столом. Перед ней какие-то письма. Она замечает меня и хмурится. Я закрываю дверь на замок и цепочку. Луис должен быть дома, я слышу, как из его комнаты доносится музыка. Ему пятнадцать. По-моему, я не видела его уже три дня.
Я подхожу и, не снимая рабочей униформы, сажусь на железный стул с потрепанной виниловой обивкой.
– Плохие новости?
Мама Элис качает головой, но в ее глазах я вижу слезы. Я беру ее за руку. Сложенный вдвое лист бумаги шуршит в ее пальцах.
– Тогда в чем дело?
Она показывает мне бумагу.
– Дезири, тебе дают грант на обучение.
Я не верю своим ушам. Тупо смотрю то на маму Элис, то на наши руки, то на листок бумаги. Мама Элис сует письмо мне в руку, я разворачиваю его и трижды перечитываю, опасаясь, что слова расползутся червями и изменятся, стоит мне только отвернуться.
Слова и правда похожи на червей, буквы расплывчаты, но я вижу слова «усердие», «высокая оценка» и «государственный». Я осторожно складываю листок, разглаживая пальцами смятые уголки. Эта бумага дает мне возможность стать кем угодно.
Я буду учиться в государственном колледже бесплатно.
Я пойду в колледж, потому что прилежно училась. Ну и потому, что власти знают, что я ходячая зараза, и им меня жалко.
Гарпия никогда меня не обманывает. Мама Элис – тоже.
Вечером она заходит ко мне в комнату и садится на край кровати – на самом деле раскладного дивана с торчащими пружинами, но этот диван мой и спать на нем лучше, чем на полу. Прежде чем мама Элис включает свет, я успеваю спрятать письмо под подушку, чтобы она не заметила, что я сплю с ним в обнимку.
– Дезири, – говорит она.
Я киваю и жду продолжения.
– Возможно, я смогу добиться субсидии на липосакцию. Доктор Моралес сказал, что это необходимо.
– Липосакция? – я хватаю с прикроватного столика свои уродливые пластмассовые очки, чтобы лучше видеть маму Элис, и хмурюсь так, что прищемляю ими нос.
– Чтобы убрать горб, – отвечает она, дотрагиваясь до шеи, как будто у нее самой такой же горб. – Чтобы ты снова могла держаться прямо, как когда была маленькой.
Я тут же жалею, что надела очки, потому что замечаю, что мои пальцы измазаны чернилами от письма.
– Мама Элис, – говорю я, но с языка срывается совсем не тот вопрос, что я хотела задать. – Почему ты до сих пор меня не удочерила?
Она вздрагивает, словно я ткнула в нее вилкой.
– Потому что я думала… – она запинается, мотает головой и разводит руками.
Я киваю. Мне и так известен ответ. Потому что мои лекарства оплачивает государство. Потому что она думала, что я столько не проживу.
Мы все не должны были прожить так долго. Все инфицированные дети. Два года, может, пять. СПИД убивает детей быстро, потому что их иммунная система еще недоразвита. Но лекарства стали лучше, и мы стали жить дольше. Теперь мы можем жить хоть вечно… Почти вечно. Сорок лет, пятьдесят.
Я все равно умираю, только медленно. Если бы процесс шел быстрее, мне не о чем было бы беспокоиться. А так мне приходится раздумывать о том, как жить дальше и чем заниматься в будущем.
Я дотрагиваюсь пальцами до мягкого жирового купола на шее и жму на него, пока он не проминается. Мне кажется, что на нем должны оставаться вмятины от пальцев, как на пластилине, но когда я отнимаю руку, горб как ни в чем не бывало принимает прежнюю форму.
Мне не хочется идти в колледж лишь потому, что кто-то меня пожалел. Жалость мне не нужна.

 

На следующий день я иду поговорить с гарпией. Встаю рано, быстро умываюсь, натягиваю леггинсы, юбку, блузку и свитер. Сегодня после школы мне не нужно на работу, поэтому я оставляю униформу на вешалке за дверью.
Стоит мне выйти, как я слышу собачий лай. Громкий лай множества собак, доносящийся из переулка. И шипение. Так, словно самая большая и злая кошка, может шипеть только гарпия.
Кругом валяется мусор и хлам, но нет ничего, что можно использовать в драке. Я хватаю несколько кусков льда. Мои школьные ботинки скользят на заледеневшем асфальте, и я падаю. Леггинсы рвутся.
В переулке темно, но мрак не кромешный, а городской. Мне хорошо видно собак. Их три, они подпрыгивают на задних ногах, стремясь забраться в мусорный контейнер. Одна псина светлая, на ее шкуре отчетливо видны следы былых драк. Две другие – темные.
Гарпия склоняется с края контейнера, расправив крылья, будто мультяшная орлица, и пытается клевать собак.
Глупое создание не понимает, что без клюва это вряд ли получится. Я швыряю ледяной осколок в светлую собаку, самую крупную из трех. Она скулит. И тут гарпия изливает на собак поток рвоты. На всех трех сразу.
Боже, какая вонь!
Полагаю, что в конечном итоге клюв гарпии не нужен. Собаки мгновенно перестают рычать и скалиться, и убегают, скуля и поджав хвосты. Я скидываю с плеча рюкзак и хватаю за одну лямку рукой, в которой нет льда.
Рюкзак тяжелый, им можно больно ударить, но я не успеваю стукнуть собаку прежде, чем та на полном ходу врезается в меня. Рвота гарпии попадает мне на ногу, и жжется как кипяток даже сквозь леггинсы. Я едва удерживаюсь, чтобы не схватиться за место ожога. Измазать в рвоте еще и рукавицу, а заодно обжечь руку – просто отличная идея. Вместо этого я принимаюсь тереть обожженное место грязным куском льда, одновременно ковыляя к гарпии.
Услышав мои шаги, гарпия шипит, таращась на меня горящими, будто зеленые факелы, глазами. Узнав меня, она успокаивается. Складывает крылья – аккуратно, словно монашка, поправляющая юбки прежде чем сесть на скамейку – и обращает на меня уже привычный тусклый взгляд.
– Потри ногу снегом, – говорит гарпия. – Или хорошенько промой водой. Жжение должно ослабнуть.
– Это же кислота!
– Учитывая, что мы едим, – отвечает гарпия, – чем еще, по-твоему, это могло быть?
Мне не хватает находчивости, чтобы придумать умный ответ, и вместо этого я спрашиваю:
– Ты можешь летать?
Вместо ответа гарпия вновь расправляет бронзовые крылья. Их размах – от одного края контейнера до другого, и даже чуть больше.
– По-твоему, с такими крыльями летать невозможно? – спрашивает гарпия.
И почему она всегда отвечает вопросами на вопросы? Так обычно делают маленькие дети, и меня это бесит.
– Вовсе нет, – говорю я. – Но я ни разу не видела тебя в полете. Ни разу.
Гарпия осторожно складывает крылья.
– В моем царстве нет ветра. Но сейчас я легка, я пуста. Если бы ветер поднялся, если бы я могла забраться выше…
Я опускаю рюкзак у мусорного контейнера. На него тоже попала рвота гарпии, и надевать его я не собираюсь.
– А если я тебя подниму?
Крылья гарпии едва заметно вздрагивают, словно она опять хочет их расправить. Но она отступает и щурится, подозрительно улыбаясь мне кривозубым ртом.
– А что тебе с этого?
– Мы же подруги, – отвечаю я.
Гарпия смотрит на меня прямо, по-человечески, а не по-птичьи. Она долго молчит, и мне начинает казаться, что она хочет, чтобы я ушла, но за мгновение до того, как я уже готова развернуться и зашагать прочь, она кивает.
– Отнеси меня на пожарную лестницу, – говорит гарпия.

 

Я забираюсь на мусорный контейнер и взваливаю гарпию на плечи, чтобы отнести на пожарную лестницу. Гарпия тяжелая, спору нет, особенно когда я поднимаю ее над головой, чтобы перебраться через перила. Чтобы ухватиться за лестницу, мне приходится подпрыгнуть и раскачаться, как на трапеции на уроке физкультуры.
Леггинсам конец. Нужно будет придумать разумное оправдание для мамы Элис. Что-нибудь, что не будет откровенной ложью.
Наконец мы добираемся до платформы. Я приседаю, и тяжелая, вонючая гарпия выпрямляется, цепляясь за мои плечи поломанными, грязными когтями. Даже думать не хочу, чем она может меня заразить, если поцарапает. Здравствуй больница, капельница, антибиотики и прочие приятные вещи. Но гарпии удается балансировать на мне так, словно она всю жизнь этим занималась, и ее большие чешуйчатые пальцы проминают жировую прослойку, не пронзая кожу.
Я хватаюсь обеими руками и подтягиваюсь к пожарному выходу. Это тяжело, даже несмотря на то, что мой рюкзак остался внизу. Гарпия весит значительно больше рюкзака и, кажется, с каждым шагом становится все тяжелее. Моя задача усложняется тем, что мне приходится балансировать на цыпочках, чтобы не перебудить весь дом.
После каждого пролета я останавливаюсь перевести дух, но, когда мы добираемся до верха, мои лодыжки трясутся, как выхлопные трубы у «харлей-дэвидсона». Я представляю, что и шума от меня столько же, и смеюсь. То есть, тихо хихикаю – смеяться в полный голос нет сил. Я переваливаюсь через последние перила, и гарпия спрыгивает.
– Достаточно высоко?
Гарпия даже не смотрит на меня. Она глядит на темную, пустынную улицу, и расправляет крылья. Гарпия права: я одинока. Всегда была и всегда буду одинока.
Теперь и она меня покинет.
– Я умираю! – кричу я, когда гарпия срывается с площадки.
Я никогда никому этого не говорила. Мама Элис рассказала мне, когда мне было пять, но с тех пор я никому этого не говорила.
Гарпия устремляется вперед, сильно хлопает крыльями, и возвращается на площадку, усаживаясь на перила. Она вытягивает кривую шею и склоняет голову, уставившись на меня.
– У меня ВИЧ, – говорю я, прикладывая руку к тому месту на теле, где остался шрам от гастростомической трубки. Этот шрам у меня с раннего детства.
Гарпия кивает и снова отворачивается.
– Я знаю, – говорит она.
Наверное, мне стоило бы удивиться тому, что гарпия это знает, но я не удивляюсь. Гарпии много чего знают. Я задумываюсь, не любит ли меня гарпия лишь за то, что я, по сути, тоже мусор. Вдруг я нужна ей только потому, что моя кровь ядовита?
Мой шарф разматывается, и я замечаю, что на новом зимнем пальто оторвалась пуговица.
Мои слова кажутся мне странными, и я повторяю их. Пытаюсь осмыслить их и почувствовать, как они звучат на языке.
– Гарпия, я умираю. Я умру не сегодня и не завтра, но, вероятно, раньше срока.
– Немудрено, ты ведь не бессмертна, – отвечает гарпия.
Я широко развожу руки. Они замерзли даже в рукавицах. Была не была.
– Возьми меня с собой.
– Тебе не хватит сил, чтобы стать гарпией, – отвечает гарпия.
– Хватит, – я скидываю свое новое зимнее пальто, подаренное пожарной охраной, и бросаю на лестницу. – Я устала быть одна.
– Если хочешь отправиться со мной, тебе придется перестать умирать. И перестать жить. Менее одинокой ты не станешь. Ты человек, и, если останешься, твое людское одиночество рано или поздно пройдет. А если полетишь со мной, оно останется с тобой навеки, – говорит гарпия.
У меня кружится голова, и не только от недостатка воздуха.
– Меня приняли в колледж, – говорю я.
– Хороший старт для будущей карьеры, – отвечает гарпия.
– Ты ведь тоже одинока. Но я, в отличие от тебя, сама решила быть одна. Так будет лучше.
– Я же, в конце концов, гарпия, – говорит гарпия.
– Мама Элис говорит, что Бог никогда не посылает нам испытаний, с которыми мы не сможем справиться.
– А когда она это говорит, то смотрит тебе в глаза? – спрашивает гарпия.
– Забери меня с собой, – прошу я.
Гарпия улыбается. Улыбка гарпии выглядит жутко, даже когда смотришь на нее вполоборота.
– Дезири, не в твоей власти лишить меня одиночества, – говорит гарпия.
Она впервые называет меня по имени. Я и не подозревала, что она его знает.
– Келено, у тебя есть сыновья, сестры и возлюбленный. Далеко, во дворце Западного ветра. Разве ты можешь быть одинокой?
Гарпия оборачивается и смотрит зелеными-презелеными глазами.
– Я не называла тебе своего имени, – произносит она.
– Твое имя – Тьма. Ты назвала мне его. Ты сказала, что я нужна тебе, Келено.
От холода мне больно, я с трудом могу говорить. Я отступаю и поеживаюсь. Без пальто я замерзаю, мои зубы стучат друг о друга, словно несмазанные шестеренки какого-то механизма. Я обхватываю себя руками, но толку мало.
Я не хочу быть как гарпия. Она мерзкая. Это ужасно.

 

– Под покровом грязи я сияю. Я спасаюсь. Решила всегда быть одна? Так докажи, что готова на это.
Я не хочу быть как гарпия, но быть собой мне тоже не хочется. Мне никуда от себя не деться.
Если я отправлюсь с гарпией, то уже никогда не сбегу от себя.
Небо светлеет. Когда солнечный свет упадет на гарпию, ее грязные перья засияют металлическим блеском. Я уже могу различить отдельные облака на горизонте, будто чернильные пятна на бледном листе зари. Зарю, конечно, среди высотных зданий не увидишь. Прогноз не обещал ни снега, ни дождя, но буря все равно надвигается.
– Я нужна тебе лишь из-за своей гнилой крови. Лишь потому, что от меня все отказались.
– Я способна превращать мусор в бронзу, – отвечает гарпия. – Гниль я превращаю в силу. Если хочешь отправиться со мной, тебе придется стать такой, как я.
– А это всегда настолько трудно?
– Дитя, я не лгу. Чего тебе хочется на самом деле?
Я открываю рот, еще не зная ответа, но, когда он слетает с губ, я понимаю, что этого мне не может дать ни мама Элис, ни учебный грант.
– Волшебства.
Гарпия переминается с ноги на ногу.
– Я не могу тебе этого дать. Тебе придется научиться самой.
Внизу, под подушкой, лежит письмо. На другом конце города, в доме с кирпичными стенами, живет доктор, который тоже пишет мне письма.
Дальше по улице – школа и церковь, где мне обещают рай после смерти, если я буду хорошо себя вести.
Вдали – рассвет и буря.
Мама Элис будет переживать. Мне ее жалко. Она такого не заслуживает. Когда я стану гарпией, буду ли я переживать за других? Если буду, то всегда или нет?
Я представляю, как из-под жирового горба прорастают перья.
Цепляюсь пальцами за перила и взбираюсь на них. Они покрыты ржавчиной и льдом, и мои школьные ботинки скользят. Я на высоте шестого этажа, подо мной – уличные фонари. Я раскидываю руки.
Упаду – ну и пусть.
История любви, возможная только в Нью-Йорке.
Назад: Наоми Новик Выгодное предложение[3]
Дальше: Мария Дэвана Хэдли Самая высокая красотка Нью-Йорка[6]