Упорство

Принесение обета

Когда мне было лет шестнадцать, я дала обет стать писателем.

То есть буквально – так девушка с иным складом характера дала бы обет стать монахиней. Конечно, мне пришлось придумать для этого собственную церемонию, потому что до сих пор никто не создал соответствующего обряда для подростка, мечтающего стать литератором. Но я включила воображение, страстно взялась за дело – и все получилось. Однажды вечером я ушла к себе и выключила в комнате весь свет. Потом зажгла свечу, встала на колени и поклялась, что буду хранить верность выбранному делу и писать до конца своего земного бытия.

Это был весьма своеобразный обет, но вместе с тем, я уверена, достаточно разумный. Я не обещала, что добьюсь успеха, поскольку уже тогда чувствовала, что успех не будет зависеть от меня. Не обещала я и того, что стану талантливым писателем – откуда я знаю, есть у меня талант или нет. Я не поставила никаких временных ограничений и условий вроде: «Если к тридцати годам не издам ни одной книги, то откажусь от своей мечты и найду себе другую работу». По сути, я не ставила себе вообще никаких условий или ограничений. Никакого предельного срока.

Нет, я просто дала слово миру, что буду всегда писать, независимо от результата. Я пообещала, что постараюсь не трусить, буду благодарной и по возможности не стану ныть и жаловаться. Еще я обещала, что никогда не буду требовать от своих литературных занятий, чтобы они обеспечивали меня финансово. Наоборот, это я всегда буду о них заботиться – и в случае необходимости всегда смогу прокормить нас обоих, так или иначе. Я не просила никаких наград и поощрений за свое призвание: я просто хотела прожить жизнь, по возможности занимаясь писательским трудом – всегда находясь в непосредственной близости к этому источнику интереса и всяческой радости, – а следовательно, готова была выполнить любые условия и пойти на определенные ограничения, чтобы этого добиться.

Учеба

Любопытно, что я сдержала слово и исполнила свои обещания. Я исполняла их годами. Я и сейчас их исполняю. За свою жизнь я нарушила множество обещаний (включая брачный обет), но эту клятву не нарушала никогда.

Я пронесла верность этому слову даже сквозь бури и хаос своей молодости – тогда, лет в двадцать с чем-то, я была до того постыдно безответственной, что трудно представить. Но несмотря на всю свою незрелость, беззаботность и бесшабашность, я, тем не менее, с твердостью святого праведника хранила верность обету писать.

Все те годы я упорно ежедневно писала. В какой-то момент у меня появился парень – он был музыкантом и занимался каждый день. Он играл гаммы, я сочиняла небольшие рассказики. Идея за этим стоит одна и та же: чтобы лучше освоить свое ремесло, надо постоянно набивать руку. Были скверные деньки, когда я совсем не ощущала вдохновения, тогда я ставила кухонный таймер на тридцать минут и заставляла себя сидеть и писать – царапать на бумаге хоть что-нибудь. Когда-то я прочитала интервью с Джоном Апдайком, где он говорит, что некоторые, самые блестящие романы писались по одному часу в день. Вот я и решила, что всегда могу выделить в день хоть полчасика, чтобы посвятить своему делу, и неважно, что там происходит вокруг, и неважно, если мне кажется, что пишу я из рук вон плохо.

По большому счету, работа и впрямь шла плохо. Я правда не понимала, что делаю. Иногда возникало ощущение, что, надев рабочие рукавицы, я занимаюсь тонкой резьбой по слоновой кости. На каждую мелочь уходила бездна времени. Ничего не получалось. На написание крохотного рассказика я могла ухлопать целый год. В основном я занималась подражанием любимым авторам. Прошла стадию Хемингуэя (у кого ее не было?), проходила весьма серьезный этап Энни Пру и довольно щекотливую стадию Кормака Маккарти. Но вообще-то вначале так бывает со всеми: все подражают, пока не почувствуют, что могут создать что-то свое, новое.

Некоторое время я пыталась писать в стиле южной готики, так как чувствовала, что в этом куда больше новизны и своеобразия, чем в моих собственных новоанглийских впечатлениях. Впрочем, в качестве бытописателя американского Юга я оказалась не слишком убедительна, но это лишь потому, что никогда не жила на Юге – ни одного дня. (Моя подружка, а она родом с Юга, прочтя один из моих рассказов, в сердцах бросила: «Расписываешь всех этих людей, как они сидят на крылечке, да щелкают арахис, а ведь сама-то в жизни не сидела на крыльце, жуя арахис! Да, девушка, нахальства тебе не занимать!» Да уж, что есть, то есть. Стараемся.)

Все это было непросто, но не в том суть. Я никогда не мечтала, чтобы писать было просто, я мечтала только, чтобы писать было интересно. И мне всегда было интересно этим заниматься. Даже когда я толком не знала, с какой стороны за это взяться, мне все равно было интересно. И мне интересно этим заниматься до сих пор. Нет ничего, что было бы мне интереснее. Это неиссякаемое ощущение заинтересованности помогало мне в работе, даже когда что-то не клеилось и не было видимых успехов.

И дело мало-помалу шло на лад.

Таков простой и великодушный закон жизни: чем-то упорно занимаясь, ты в этом совершенствуешься. Представьте, что лет с двадцати я каждый божий день играла бы в баскетбол, пекла на кухне печенье или возилась с автомобилями. Наверное, сейчас я бы лучше всех забрасывала мяч в корзину, была экспертом по круассанам или коробкам передач.

Ну а я вместо этого училась писать.