Элизабет Нуребэк
Скажи, что ты моя

Стелла

Я все еще лежу на полу.

Лежу, обхватив руками колени.

Вдох. Выдох.

От биения сердца шумит в ушах, острая боль в животе сменилась дурнотой, дрожь прекратилась.

Меня зовут Стелла Видстранд, а не Стелла Юханссон. Мне тридцать девять, а не девятнадцать. И у меня больше не случаются панические атаки.

В комнату падает серый осенний свет. Я слышу шум дождя, льющегося за окном. Мой кабинет выглядит как обычно. Высокие окна, болотно-зеленые стены. Привольный пейзаж в раме на стене, ковер ручной работы на деревянном полу. Мой старый добрый стол, два кресла в углу у двери. Помню, как я сама обставляла кабинет, продумывая каждую деталь. Теперь уже не скажу, почему это казалось таким важным.

Я всегда представляла себе, что сама найду ее. Не думала, что она разыщет меня. Возможно, она сделала это из любопытства – желая посмотреть, кто же я. Или для того, чтобы упрекнуть меня, – чтобы я никогда не забыла.

Может быть, из чувства мести.

Мне понадобились десятилетия, чтобы заново построить свою разрушенную жизнь, прийти к тому, чем я занимаюсь сегодня. Но даже если я оставила позади все, что произошло тогда, – я ничего не забыла. Такое не забывается.

Я лежу на полу.

Колени к груди.

Вдох. Выдох.

Хенрик поцеловал меня в щеку, уходя на работу. Я позавтракала вместе с Эмилем, высадила его у школы и поехала дальше в сторону Кунгсхольмена. Все было как обычно. Запотевшие стекла в машине, пробка на мосту Транебергсбрун, туман над серой гладью воды озера Меларен, нехватка парковочных мест в центре города.

Она пришла на прием за час до обеда. Я открыла, услышав стук в дверь, и тут же узнала ее. Мы пожали друг другу руки. Она представилась как Изабелла Карлссон.

Знает ли она свое настоящее имя?

Я взяла у нее из рук мокрую от дождя куртку. Сказала что-то о погоде, пригласила в свой кабинет. Изабелла Карлссон улыбнулась и устроилась в одном из кресел. Когда она улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки.

Как обычно, когда пациент приходит ко мне впервые, я задала вопрос, что заставило ее обратиться за помощью. Изабелла Карлссон хорошо подготовилась. Свою роль она сыграла прекрасно: рассказала, что после смерти отца ее мучает бессонница. Ей нужна помощь, чтобы справиться со своим горем. Добавила, что испытывает растерянность и неуверенность в себе, что у нее возникают трудности в общении.

Все было тщательно отрепетировано.

Зачем?

Она с таким же успехом могла сказать все как есть. Не было никакой необходимости скрывать истинные причины своего появления.

Ей недавно исполнилось двадцать два. Среднего роста, стройная фигурка с тонкой талией. Коротко подстриженные ногти без маникюра. Ни татуировки, ни пирсинга, даже дырочек в ушах нет. Черные прямые волосы спадали до середины спины. Мокрые от дождя, они казались особенно блестящими и подчеркивали белизну кожи, и тут я подумала – какая же она красивая. Гораздо красивее, чем я могла себе представить.

Наш дальнейший разговор прошел как в тумане. Задним числом я даже не вспомню, что говорила. Вероятно, что-то про динамику групповой терапии, возможно, что-то о коммуникации и о том, как наш образ-Я влияет на наше отношение к другим.

Казалось, Изабелла Карлссон внимательно слушает меня. Движением головы она откинула назад волосы, снова улыбнулась. Однако она все время была начеку. Напряжение не спадало.

Сначала на меня накатила тошнота, потом закружилась голова, грудь сдавило так, что стало трудно дышать. Все эти симптомы мне хорошо знакомы. Извинившись, я вышла из кабинета и закрылась в туалете в конце коридора. Сердце отчаянно колотилось, холодный пот стекал по спине, а в голове стучало так, что искры сыпались из глаз. В животе все перевернулось, я встала на четвереньки перед унитазом, пытаясь вызвать рвоту. Не получилось. Тогда я села на пол, прислонившись к кафельной стене, и закрыла глаза.

Прекратить думать о ней.

Прекратить думать.

Прекратить.

Через несколько минут я вернулась, сказала, что жду ее на сеансе групповой терапии в среду в час дня. Изабелла Карлссон накинула куртку, приподняла волосы на затылке и встряхнула ими. Мне захотелось протянуть руку и прикоснуться к ее прядям, но я сдержалась.

Она заметила это.

Конечно, она обратила внимание на мои сомнения, на стремление к контакту.

Возможно, именно этого она и добивалась? Выбить меня из равновесия?

Она повесила сумку на плечо, я открыла перед ней дверь, и она ушла.

Как долго я мечтала об этом дне! Представляла себе, как все это будет, что я буду говорить. Все должно было произойти совсем не так. И оказалось, что это куда больнее, чем я думала.

Я лежу на полу.

Лежу, притянув колени к груди.

Вдох. Выдох.

Она вернулась.

Она жива.

Изабелла

– Изабелла!

Я обернулась на голос Юханны. Снова я оказалась в корпусе М, в самом дальнем конце кампуса, где располагалось кафе. В разгар обеденного перерыва в зале яблоку негде было упасть, все столы и стулья были заняты. В обед тут всегда толпились студенты. Я повертела головой, но Юханну не увидела. Наконец она поднялась со своего места и помахала мне рукой.

– Иди сюда! – крикнула она.

Я совершенно не хотела присоединяться к ней. Всю последнюю лекцию я сидела как на иголках. Казалось, я сейчас взорвусь от переполнявших меня чувств.

Горе. Гнев. Ненависть. Попытки все это скрыть. Улыбаться, казаться милой. Изображать из себя кого-то другого, не быть собой.

Более всего на свете мне хотелось бы съесть свой бутерброд в одиночестве, пока не началась очередная лекция. Еще раз обдумать то, что произошло в кабинете Стеллы. Однако мне трудно сказать «нет». Закинув сумку на плечо, я начала прокладывать себе путь среди человеческих тел, валяющихся на полу сумок, зеленых столов и красных стульев, и наконец добралась до их столика.

Юханна – самый близкий мне человек. Никогда у меня не было подруги ближе нее. С самых первых ужасных дней в Королевском технологическом институте, когда она взяла меня под свое покровительство и предложила мне переехать к ней. До сих пор не знаю, почему она так поступила. Мы с ней такие разные. Она человек опытный, много всякого повидала в жизни, путешествовала почти по всему миру. Волосы у нее выкрашены в лиловый цвет, в ушах дырочки, в носу кольцо, татуировка на пояснице и еще одна на запястье. Единорог, дышащий огнем. Она крутая и уверенная в себе. И прекрасно знает, чего хочет.

Сюзи и Марьям, сидящие возле нее, тоже очень милые. Но только с Юханной я могу расслабиться, быть собой.

– Куда ты пропала? – спросила Марьям. – Что-то я тебя на матане не видела.

– А меня и не было, – ответила я.

– Случилось что-то страшное? – воскликнула Сюзи, прикладывая руку к груди. – Ты же никогда не прогуливаешь!

– Мне пришлось уйти, сделать одно дело.

Я придвинула себе стул, повесила на спинку промокшую куртку и села. Меня до сих пор удивляет, что люди меня замечают, что кто-то обращает внимание на мое отсутствие. И даже скучает без меня. Я привыкла казаться невидимой.

Раскрыв сумку, я достала из нее завернутый в пластик бутерброд, купленный в супермаркете по дороге. Бутерброд уже потерял вид, и я кинула его обратно в сумку.

– Там все еще идет дождь? – спросила Юханна.

– Как с утра зарядил, так и льет, – ответила я.

– Тоска! – вздохнула Сюзи, перелистывая учебник по механике. – Ты хоть что-нибудь понимаешь?

– В последний раз я записала кучу всего про вращательные моменты, – ответила Юханна. – Но я не уверена, что все это относится к тому, к чему нужно.

Они засмеялись. Я тоже. Но какая-то часть моего существа словно бы сидела в прозрачном стеклянном аквариуме и смотрела наружу. Во мне живут два разных человека, я знаю. Один – это тот, кого все видят. Второго, настоящего, вижу только я. Между ними – пропасть. Внутри меня – бездна и тьма. (У меня есть склонность к мелодраматичности).

– Изабелла, ты же понимаешь, – воскликнула Марьям, поворачиваясь ко мне. – У меня уже паника. Пора начинать готовиться к экзамену!

– Если прочитать учебник, то там все понятно, – ответила я.

– Ну да, некоторым понятно. Если бы мы сидели и зубрили, как ты, вместо того чтобы ходить на вечеринки, мы бы тоже секли, – усмехнулась Сюзи и толкнула меня кулачком в бок.

– Признайся, что она права!

Скомканная салфетка Юханны полетела мне в голову.

– Признайся, Изабелла!

– Вы считаете меня зубрилкой? – спросила я. – Занудой, которая не умеет отрываться? Да не будь меня, у вас вообще не было бы никаких шансов, бездельницы хреновы!

Я швырнула скомканный шарик обратно в Юханну и расхохоталась, когда мне в голову тут же устремились два новых. Снова кинула смятой салфеткой в Сюзи и Марьям, и вскоре за нашим столом началась настоящая салфеточная война. Мы смеялись, вопили, а все остальные, сидящие в кафе, подскочили и начали болеть за нас, и тут…

У меня зазвонил мобильный телефон.

Слишком часто я так поступаю. Переношусь в мир вымысла и мечтаний. Мысленно проигрываю в голове маленькие смешные клипы. Сцены, где я такая же спонтанная и раскованная, как и все остальные.

Порывшись в сумочке, я нашла телефон и взглянула на дисплей.

– Кто это? – спросила Марьям. – Ты не хочешь ответить?

Я сбросила звонок и положила телефон обратно.

– Да нет, это неважно.

После лекции я поехала домой одна. Юханна отправилась к Акселю, своему парню. Строго говоря, я с удовольствием поехала бы прямиком домой после визита к Стелле, настолько тяжело мне далась встреча с ней, однако боялась пропустить что-нибудь важное в институте.

И вот я сижу в метро. Одна в толпе незнакомых людей. Когда я переехала сюда, мне поначалу казалось, что это полный кошмар, но сейчас я привыкла к такой анонимности. Прожив год в Стокгольме, я неплохо ориентируюсь. Поначалу я панически боялась запутаться в метро. Не различала поезда на Хессельбю и Хагсетру, трижды проверяла, правильно ли я еду, чтобы попасть туда, куда мне надо. Несмотря на все это, я довольно много перемещалась по городу. Посетила все торговые центры, до которых можно добраться на метро.

По каждой ветке я проехала на электричках до конца, освоила все линии метро, ездила на городском автобусе. Обошла пешком Сёдер, Васастан, Кунгсхольмен, Норрмальм, но больше всего гуляла по центру.

Я разглядываю исподтишка своих спутников, воображая, что мне все про них известно. Вот эта пожилая дама с лиловыми волосами и очками в красной оправе… Два раза в неделю она ходит в зал, обтянутая в яркие леггинсы по моде 80-х, и откровенно заглядывается на мужиков.

Парочка напротив меня – сидят, держась за руки, и время от времени целуются. Он студент-медик, она учительница начальной школы. И едут они домой в свою однокомнатную квартирку у Броммаплан. Вместе приготовят ужин и посмотрят кино, заснут на диване перед телевизором. Потом она уйдет и ляжет в постель, а он усядется за компьютер и начнет смотреть порнуху.

Длинный тощий мужчина в костюме. Он кашляет так, что сгибается пополам. Умирает от рака легких. Никто не знает, сколько он еще продержится.

Сколько времени каждому из нас осталось? Жизнь может оборваться в любой момент. Возможно, прямо сегодня.

Мне не хватает папы. Четыре месяца прошло с того майского дня. Четыре долгих пустых месяца. Задним числом я узнала, что он плохо чувствовал себя в течение нескольких недель. Само собой, к врачу он не пошел. Я ничего не знала. Папа никогда не болел. И в этот раз решил меня не беспокоить.

Сказать, что меня мучает совесть, – значит ничего не сказать. Слишком редко я бывала дома. В последний раз я видела его на Пасху. Но уехала на следующий день.

Что мною двигало, когда я уехала жить в другой город, – не чистейший ли эгоизм? Папа хотел, чтобы я воспользовалась выпавшим шансом. Он поддерживал меня в том, чтобы оставаться в большом городе, общаться с новыми друзьями, оторваться от родительского дома.

Всю правду я узнала только после его смерти. И я никогда не прощу ей того, что она сделала. Всей душой желаю ей смерти. Ненавижу ее.

Ненавижу ее.

Стелла

Я проснулась в своем доме в Бромме. Заснула я на кровати поверх покрывала, укрывшись пледом. Такое ощущение, что я проспала несколько дней.

Вчера, сославшись на мигрень, я попросила Ренату обзвонить оставшихся пациентов и отменить прием. Под проливным дождем остановила такси на Санкт-Эриксгатан. Дальше не помню. Должно быть, я расплатилась с шофером, когда мы приехали, вышла из машины и вошла в дом. Сняла обувь и пальто и поднялась наверх, в спальню. Ничего этого я не помню.

Жжение в глазах, тупая головная боль – на мгновение у меня возникла надежда, что все это мне привиделось. Мне просто приснилось, что девушка по имени Изабелла Карлссон посетила мой кабинет.

Как мне хотелось, чтобы так и оказалось.

Избегать боли – основополагающий человеческий инстинкт. Лучше бежать, чем столкнуться с тем, что причиняет боль.

Если бы я могла сбежать.

Я услышала, как «рендж ровер» Хенрика въезжает на дорожку перед домом. Встала с постели, подошла к окну. Дождь все лил. Сосед стоял у забора в непромокаемом плаще со своей тявкающей собачонкой. Эмиль выпрыгнул из машины и побежал к дому. Хенрик поздоровался с соседом и двинулся следом. Входная дверь открылась, и я услышала, как Хенрик окликает меня. На мгновение я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и направилась вниз.

Эмиль пробежал мимо меня, спрашивая на ходу, что на ужин. Я ответила, что понятия не имею, – тем временем он вбежал в гостиную и бросился на диван. Хенрик поднял мое пальто, лежащее на полу в прихожей, повесил его на крючок и сказал, что пытался дозвониться мне.

Я ответила, что мобильник наверняка остался в сумке. Хенрик посмотрел на пол – трубка лежала возле моих туфель. Он поднял ее и протянул мне.

– Мы хотели спросить, не купить ли нам чего-нибудь по дороге, – произнес он. – Ты не приготовила ужин.

Это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта.

– Я не успела.

– Что-нибудь случилось?

– Почему ты так думаешь?

– А твоя машина?

Об этом я совсем забыла. Моя «ауди» осталась стоять на Кунгсхольмене.

– Я взяла такси.

Хенрик внимательно посмотрел на меня. Я быстро поцеловала его в щеку, избегая встречаться с ним взглядом, и поспешила в кухню. Он последовал за мной.

– Эмилю нужно поесть, – сказал он. – Ему скоро ехать.

У меня совсем вылетело из головы, что у Эмиля сегодня тренировка по баскетболу. В обычном состоянии я никогда бы этого не забыла. Я села к столу, проверила телефон. Два пропущенных звонка и одно сообщение. Хенрик достал что-то из морозилки, крикнул Эмилю, что еда скоро будет.

– Как у тебя прошел день? – спросил он после паузы.

– Хорошо.

– Все в порядке?

– Да, – ответила я.

– Точно?

– Точно.

Хенрик помешал макароны, выложил мясной фарш на сковородку. Тем временем рассказывал, что собирается навестить своих родителей в загородном доме в следующие выходные. Что у Эмиля в субботу матч. О работе. Потом поставил на стол тарелки и стаканы, положил приборы, налил воду в графин. Принялся рассказывать что-то еще о работе.

Это самый обычный понедельник. Мы встречаемся дома после долгого дня, переговариваемся в кухне. Мой муж ведет себя как обычно, сын тоже. Наш прекрасный дом такой же, как всегда. А между тем все какое-то чужое. Словно я стала другой. Словно я чужая в своей собственной жизни.

Хенрик крикнул Эмилю, что еда готова. Никакой реакции не последовало. Хенрик снова позвал его, но Эмиль никак не шел.

Я решительными шагами направилась в гостиную, подошла к дивану, сняла с Эмиля наушники и отобрала у него планшет. Сердитым голосом заметила, что ему скоро на тренировку. Эмиль сначала удивился, потом обиделся. Он встал, прошел мимо меня и сел за стол.

В тот момент, когда Эмиль не смотрел в нашу сторону, Хенрик положил ладонь мне на руку. Я прекрасно понимала, что он хочет сказать: «Успокойся, что с тобой сегодня?»

Мне следовало бы рассказать ему, что со мной произошло. Следовало бы поговорить с ним. Не в моем стиле напускать таинственности. Как-никак я психолог, и к тому же практикующий психотерапевт. Я говорю о своих чувствах, я обсуждаю и выясняю, какой бы ни была проблема. Особенно когда речь идет о том, что полностью изменит нашу жизнь. Хенрик – мой лучший друг. Мы всегда откровенны друг с другом, можем поговорить обо всем. Он знает меня лучше, чем кто-либо другой, так что скрыть от него что-либо особенно трудно. Да у меня и не возникало никогда подобного желания. Вплоть до сегодняшнего дня.

Мне не удалось проглотить ни кусочка. Хенрик и Эмиль беседовали между собой, я не знала о чем. Я вроде бы и слушала их разговор, но не слышала. Мои мысли все время улетали к ней.

Изабелла Карлссон.

Почему она использует это имя? Что именно ей известно?

Эмиль что-то говорил о велосипеде, который ему хотелось бы иметь, – суперкрутой велик. Достал свой телефон, чтобы показать нам фото. Извинившись, я поднялась из-за стола и ушла из кухни. Зашла в прачечную, попыталась собраться с мыслями.

Паническая атака. Впервые за последние двенадцать лет. Я теряю контроль и ничего не могу поделать. Панический ужас и парализующая тоска охватывают мое тело, заполняют все мои мысли и чувства. Такое ощущение, как будто тебя заставили вскочить на поезд, несущийся куда-то без тормозов – и ты знаешь, что тебе придется проехать весь путь до конца, до последней станции. А я вовсе не хочу снова там оказаться. Я готова на все, лишь бы не проходить через все это еще раз. Меня пугает сама мысль о том, что все это опять обрушится на мою семью.

Если бы я знала, какой окажется эта встреча, – стала бы я подвергать себя такому испытанию? Знай я наперед, кто она, – решилась бы я с ней встречаться?

Если, конечно, это действительно она.

Я буквально вижу перед собой эту сцену: как я спрашиваю ее прямым текстом. Смотрю ей в глаза, задаю вопрос и вижу, как мои слова проникают в ее сознание, запускают цепь реакций.

Да, это я.

Правда? Ложь?

Нет, это не я.

Правда? Ложь?

Я не доверяю Изабелле Карлссон. Да и как я могу ей доверять? Как я могу доверить ей свои вопросы, если пока даже понятия не имею, чего она добивается. Сперва мне многое нужно выяснить. Я должна узнать больше.

У меня за спиной возник Хенрик. Он положил мне руки на плечи.

– Что с тобой? – спросил он. – Поговори со мной, Стелла!

– Я устала.

– Дело не только в этом, – возразил он. – Что-то произошло, я вижу по тебе.

Он так просто не отступится. Я повернулась к нему.

– Денек выдался ужасный, – ответила я. – У меня началась мигрень, я отменила прием и поехала домой.

Я осознанно постаралась намекнуть, что речь идет о Лине – пациентке, с которой у меня когда-то возникли проблемы. По его глазам я увидела, что он так и понял.

Хенрик погладил меня по щеке, обнял меня. Спросил, пришло ли решение из инспекции по здравоохранению. Известий от них я еще не получала. Пока.

Он сказал, что последние месяцы выдались напряженными, но все уладится. Сегодня он отвезет Эмиля на тренировку сам, я могу остаться дома.

Когда они отъезжали от дома, я стояла у окна кухни и смотрела им вслед.

Поднимись на чердак. Загляни в сумку.

Чемодан на чердаке. Двенадцать лет я не прикасалась к нему – с тех пор как мы переехали сюда. Но я прекрасно помню, где он лежит.

Я не собираюсь в него заглядывать.

Если я это сделаю, то опять лишусь рассудка.

Двадцать один год назад моя жизнь рухнула, однако мне удалось отстроить ее заново. Об этом нельзя забывать. Я решила жить дальше – что еще мне оставалось? Единственной альтернативой была смерть, но на этот шаг я тогда не решилась.

Вместо этого я сосредоточилась на образовании, на достижении поставленных целей. Пять лет спустя я познакомилась с Хенриком и влюбилась в него.

Я похоронила ее. Это не означает, что я забыла.

Загляни в сумку на чердаке.

Паническая атака, охватившая меня сегодня, – всего лишь однократное явление.

Такого больше не повторится.

И мне не надо подниматься на чердак. Мне нужно одно – выспаться.

Я направилась в спальню. Принимать душ не было сил, смывать косметику – тоже. Даже почистить зубы я была не в состоянии. Я сняла наручные часы, подарок Хенрика, и положила их на комод. Брюки и джемпер кинула на стул у двери. Сняла лифчик и заползла под одеяло.

Я долго не могла заснуть.

Дождь все еще барабанил по стеклу, когда я проснулась среди ночи. Должно быть, я спала очень крепко – даже не слышала, как вернулись Хенрик и Эмиль. Благодаря плотным шторам в комнате было абсолютно темно. Обычно мне так очень нравилось, но сейчас темнота давила и душила.

Поднимись на чердак. Загляни в сумку.

Рука Хенрика обнимала мою талию. Он что-то пробормотал во сне, когда я сдвинула ее. Я вылезла из кровати и накинула халат. Тихонько выскользнула из спальни, плотно закрыв за собой дверь. В дальнем конце коридора я подтащила стоящий у стены стул и поставила его под люком, ведущим на чердак. Залезла на стул, взялась за ручку и потянула. Раздался скрежет. Я стояла, затаив дыхание. Потом достала стремянку, поднялась на чердак, зажгла свет.

Сумка стояла в самом дальнем углу. Мне пришлось отодвинуть несколько коробок, чтобы добраться до нее. Красно-синяя с узором пейсли – ее мне подарила мама много лет назад. Я достала ее, села на стол и расстегнула молнию…

У паука были мягкие длинные лапы, сиреневые и желтые, и широкая глупая улыбка. Я дернула за веревочку у него на животе, но ничего не произошло. Обычно он играл несколько тактов детской песенки про паучка. Нам это казалось безумно смешным.

Белое одеяло с серыми звездочками. Крошечное голубое платьице с кружевами на воротнике и манжетах – единственный предмет одежды, который я сохранила. Я уткнулась в него носом. Он пах пылью и молью.

Фотографии. На одной из них – лица трех радостных подростков. Даниэль, его сестра Мария и я.

Я почти всегда носила длинные волосы. Они у меня густые, темно-каштановые, слегка волнистые. Когда было сделано это фото, они доставали до середины спины. На мне желтое платье, перехваченное на талии черным поясом из широкой резинки. Даниэль обнимает меня одной рукой за плечи, он мужественный и уверенный в себе. Короткие волосы, как всегда, взъерошены, на нем потрепанные джинсы и фланелевая рубашка с отрезанными рукавами.

Интересно, чем он сейчас занимается? Счастлив ли он? Вспоминает ли обо мне хоть когда-нибудь?

Я внимательно рассмотрела Марию. У нее прямые волосы до талии – такие же черные, как у Даниэля. Сходство с Изабеллой Карлссон пугающее. Они словно родные сестры. Или даже близнецы.

Но это просто совпадение. Такого не может быть.

Еще фотографии. Семнадцатилетняя девушка с малышом на руках. Она сама еще ребенок. И она, и малышка улыбаются. У обеих ямочки на щеках.

Я почувствовала жжение в глазах и потерла их рукавом халата. На самом дне сумки лежала книжка в красном переплете. Я взяла ее в руки.

Мой дневник.

29 декабря 1992 года

А-а-а-а! Ужас, ужас, ужас. Я беременна. Как это получилось? То есть это-то я понимаю. Но все-таки. Наверное, поэтому я все время такая уставшая. Поэтому у меня постоянные перепады настроения и то и дело хочется плакать.

Вот сегодня, например. Мы с Даниэлем и Перниллой поехали в торговый центр и стали примерять шмотки. Я нашла очень классные джинсы, но не смогла их застегнуть, хотя это был мой размер. Старалась, пыхтела – но мне так и не удалось.

Сама понимаю – я отреагировала слишком бурно. Я села на полу в примерочной и разрыдалась. Даниэль ничего не понял и сказал эдак небрежно: «У тебя что, месячные? Возьми размер побольше, в чем проблема?» Я разозлилась и разрыдалась еще сильнее. Пернилла отругала его за это. Мы наплевали на шмотки и пошли перекусить.

Как я скажу маме? Она взорвется от ярости. Хелена точно процедит сквозь зубы, что это ужасно. А Даниэль – что скажет он? Стать отцом. Мы представляли себе наше будущее немного иначе.

Эмоции зашкаливают. Вся моя жизнь перевернулась.

Как мы могли так лажануться? Такая безответственность. У меня были такие планы – что мне теперь делать?

Мне кажется, я сошла с ума. То смеюсь, то плачу. То меня переполняет счастье, то жуткий страх. Маленький человечек. Просто так, ниоткуда. Разве можно уже любить это крошечное существо?

Я хочу этого ребенка. Хочу ребенка от него. Надеюсь, он тоже захочет, потому что другого выхода я себе не представляю.

Так что добро пожаловать в этот мир, я жду тебя, кто бы ты ни был. Все остальное подождет.

Изабелла

Утро, когда все куда-то спешат. Сюзи стояла на несколько ступенек выше меня на эскалаторе. Я только что обернулась и видела, что она заметила меня. Значит, придется всю дорогу с ней болтать. Изображать, что у меня все в порядке, притворяться нормальной.

Нормальной. Даже не понимаю до конца, что означает это слово.

Как все?

Смогу ли я когда-нибудь научиться быть как все? Так, что никто не заметит, какая я странная? Какая я на самом деле злая?

Злая. Иного слова тут не подберешь. Я никогда никому не причиняю зла. Но иногда мне становится страшно, что я это сделаю. Ненависть во мне, нарастающая ярость. Вот что делает меня злой. Я не знаю, что мне делать, куда податься. Но меня не покидает чувство, что все кончится очень плохо – что все мысли, все переполняющие меня чувства приведут к чему-то страшному. (Похоже, опять получается как-то высокопарно.)

Сойдя с эскалатора, я дождалась Сюзи.

– Привееет, Изабелла! – крикнула она и подошла ко мне. Она всегда говорит с восклицательными знаками на конце. – Дико странно, что дождь не идет! Столько дней такая отвратная погода! А где Юханна?

– Пошла купить себе покушать.

– Покууушать! – весело повторила она, передразнивая мое произношение. Теперь это случается все реже, и я не так обижаюсь, как в начале.

– А где у нас лекция?

– В К1, – ответила я.

– А ты сделала подготовительное задание?

– Да. А ты? (Я откинула назад волосы – дурная привычка, с которой я усиленно борюсь.)

Сюзи состроила гримаску.

– Отличница. Надеюсь, меня не спросят.

Всю дорогу она болтала – как здорово, что сегодня пятница, что будет в выходные (компания собирается в бар, не хочу ли я присоединиться). Вчера ее собаку вырвало, а еще у нее есть подружка-ветеринар, чего они только не насмотрятся на такой работе, ха-ха. Она напомнила мне, что половина сентября уже прошла, что время летит быстро и что скоро наверняка снова польет дождь.

Я слушала, иногда поддакивала. Когда мы были уже почти на месте, она убежала в туалет. Я открыла дверь аудитории и зашла, хотя до начала лекции оставалось еще одиннадцать минут. Оглядевшись, я выбрала крайнее место в третьем ряду.

Я всегда сажусь в один из первых рядов. (И прихожу вовремя.) Я положила перед собой блокнот и ручки и приготовилась все записывать: каждую цифру и букву. Маркеры, которыми я подчеркиваю, выделяю, провожу стрелки, чтобы лучше видеть связи и легче запоминать. Во всем этом есть черты невроза. (Точно знаю, что это так, – читала об этом). К цифрам у меня особое отношение. Даже если я знаю, что и так их запомню, – или если они, наоборот, никогда мне больше не понадобятся, я все равно их записываю.

«Увидимся двадцать минут четвертого». 15:20.

«Садись на автобус 515 или 67 на площади Уденплан». 515, 67.

«Твой рост 163, вес 56». 163, 56.

Многие считают меня чересчур серьезной. Все, с кем я общаюсь здесь, в КТИ, трепетно относятся к учебе – но и гуляют от души. По пятницам – паб в Нимбле, разные факультеты организуют свои вечеринки, а сессия всегда заканчивается большой попойкой. Не говоря уже о промежуточных домашних вечеринках.

Юханна и Сюзи всегда зовут меня с собой, но я соглашалась лишь пару раз. Общий праздник первого курса этой весной – единственное большое мероприятие, на котором я побывала в последнее время.

И дело не в том, что я не хочу. Наоборот, я очень хочу вписаться в компанию – хорошо бы, если бы это не стоило мне такого труда. Легче было бы забыть, кто я на самом деле.

Однако переезд в Стокгольм – лучшее, что я сделала за всю жизнь. Количество друзей в «Фейсбуке» увеличилось в несколько раз. У меня есть «Инстаграм». И «Снэпчат» (обожаю его!). Я стараюсь запечатлеть свою повседневную жизнь, снимаю селфи. Моя виртуальная реальность потрясающая, безумная и яркая – все, кто видит мои фотографии, сразу понимают, что моя жизнь полна особых моментов в окружении друзей, которые меня любят. Каждый лайк, каждый комментарий радует меня. Понимаю, что это так поверхностно, – но меня это не беспокоит. Чем плохо быть поверхностной? До весны я даже общалась с людьми в реале, а не только в Интернете.

А потом умер папа.

В поле моего зрения что-то замаячило, и я подняла глаза. Парень, которого я не знаю, спросил, можно ли пройти. Выглядел он классно. Я привстала, и он улыбнулся мне, прежде чем протиснуться по ряду стульев. Его взгляд надолго задержался на моем коротком платье и высоких сапогах.

В этом году мне пришлось привыкнуть к тому, что парни обращают на меня внимание. (Дома я была невидимкой.) Волосы – единственное, чем я всегда была довольна и гордилась. Но мое тело… Иногда на меня пялятся, как сейчас. Странно, но приятно. Никто не проникает взглядом за внешнюю оболочку, никто не видит сути. Никто не знает, какая я фальшивая, злонамеренная, испорченная и ужасная. Никто никогда не узнает, кто я в глубине души.

Юханна и Сюзи заставили меня изменить имидж. Все началось с того, что я взяла у Юханны поносить свитер, который оказался очень обтягивающим. И тогда они заставили меня примерить одно из ее самых коротких платьев. Оно было и вправду чересчур коротким. Но, по их мнению, это так и было задумано. Имея такие ноги, как у меня, нужно их показывать.

Они потащили меня с собой в H&M, Monki, Gina Trikot – мы обшарили все магазины. К тому же я обнаружила, что в стокгольмских секонд-хендах можно найти такие вещи, какие дома в Бурленге никогда не попадаются. Теперь я полностью обновила гардероб. У меня появилась одежда таких размеров и таких стилей, которые я никогда раньше не покупала.

Я привыкла быть на виду. Оказалось, что это совсем не страшно. Наоборот. Так легче прятаться. Мне нравится, что я могу выбирать, кем мне быть в глазах других.

Моя недавно завоеванная свобода. Моя новая сила.

Если бы только я могла забыть свое истинное «я».

Вот тут-то и появляется Стелла Видстранд.

Мои размышления прервались: началась лекция. Я сосредоточенно слушала и записывала. Когда объявили перерыв, я встала и сделала шаг в сторону, чтобы те, кто сидит со мной в одном ряду, могли выйти. Я размышляла, пойти ли мне в коридор или остаться в аудитории, когда кто-то за моей спиной выкрикнул его имя.

Фредрик.

Я обвела глазами бурлящую толпу. Вот он – несколькими рядами выше меня. Он поднял голову, встретился со мной взглядом и кивнул. (Я поняла, что смотрела на него слишком долго.) Потом встал и перевел взгляд на Меди, стоящего где-то в стороне, что-то крикнул ему – что именно, я не смогла разобрать.

Фредрик стройный, чуть повыше меня ростом. У него подстриженная наискосок густая светлая челка, которую он отбрасывает в сторону движением головы или запускает в нее пальцы. Он часто улыбается – могу себе представить, как он выглядит на школьной фотографии в первом классе. Примерно как сейчас, только верхних зубов не хватает.

Носит он джинсы или чинос, сидящие низко на бедрах, и почти всегда – футболки с принтом. Он катается на лонгборде и однажды даже уговорил меня попробовать. Сам бежал рядом, держа меня за руку, и хохотал. Я спросила, почему, и он ответил, что я визжу, как девчонка. Красивый, крутой, классный парень. И танцует отлично – в этом я могла убедиться на тусовке первокурсников. (Он никогда не узнает, какая я на самом деле.)

Рядом с ним сидела стройная красивая брюнетка. Она встала, потянула его за руку, и он обернулся к ней. Смеясь над чем-то, что она рассказывала, он вместе с ней спустился и пошел к выходу. Я ему надоела. Или он догадывается. Или он знает.

Ведь люди наверняка чувствуют, что со мной что-то не так, да?

Я снова села на свое место. Как же мне хотелось, чтобы моя жизнь сложилась по-другому: чтобы я могла вписаться в компанию и быть как все. И на дне души не таилась бы черная тень. И не надо было бы скрываться. Но моя жизнь не похожа ни на чью другую.

И во всем этом виновата она.

Ах, если бы я могла отомстить.

Если бы ей пришлось страдать, как страдала я.

Как я хочу, чтобы ее вообще не стало.

Пусть бы она умерла.

Стелла

Бум, бум, бум. Баскетбольные мячи ударялись о пол и стены. Время от времени они с грохотом попадали в корзину. Шум стоял совершенно оглушительный. Я спустилась по ступеням на трибуне спортивного зала, сжимая в руке бумажный стаканчик с обжигающе горячим кофе. Села, кивнула знакомым, но потом уткнулась в телефон, чтобы избежать необходимости общаться. Целую неделю я ходила на работу, выслушивала своих пациентов, делала покупки, готовила еду, стирала. Играла сама с собой в игру, притворяясь, что все, как обычно. И все же на уме у меня была одна лишь Изабелла Карлссон. Я думала о ней постоянно. Меня нисколько не огорчило, что Хенрик каждый день задерживался на работе, а Эмиль был занят со своими друзьями.

Пришла эсэмэска от Маркуса: «Ужин в среду, все срастается? Мой брат отправил меня к тебе». Младший брат Хенрика мне всегда нравился, но сейчас у меня не было никакого желания с кем-либо общаться. Тем не менее, я ответила, что мы мечтаем познакомиться с его новой девушкой. И ждем его с детьми.

Одна из знакомых мам спросила, можно ли присесть рядом со мной. Я пододвинулась на скамье и стала смотреть на поле. Где-то далеко стучал мячом Эмиль. Я помахала ему рукой, но он не заметил меня. Тогда я достала из сумки дневник и положила его себе на колени. В подростковые годы я делала записи почти каждый день. Эта тетрадь последняя.

Конечно же, там много о Даниэле, но еще и о моих планах на жизнь. О чем мечтает, о чем думает девочка-подросток? Я хотела стать закройщицей. Или художником-керамистом. А может быть, дизайнером и проектировать интерьеры. Мне хотелось всего. Всему я хотела научиться, мечтала творить, объехать весь земной шар, останавливаясь на месяц-другой то здесь, то там.

Даниэль не разделял мои мечты. Ему не хотелось ни путешествовать, ни узнавать новое, ни учить иностранные языки. Он собирался остаться в Кунгсэнгене, чтобы со временем открыть свою автомастерскую. Ему нравилось заниматься своими машинами, гонять по улицам и пропускать в выходные пару стаканов пива с друзьями. Казалось бы, что у нас могло быть общего! Но я была влюблена, и нас ждало счастье.

Осенью 1992 мы с Даниэлем были неразлучны. Мы катались на его красной «импале», наслаждаясь жизнью и не подозревая о том, что нас ждет. И оба хотели этого ребенка. Мы даже обсуждали, что потом заведем еще.

Я писала о беременности, о своих ожиданиях и страхах. О том, как на нас косились окружающие. Двое подростков, готовящихся стать родителями, – далеко не все разделяли наше мнение, что это здорово.

Роды. Первый раз я прикладываю ее к груди. Даниэль со слезами на глазах и Алиса у меня на руках.

Первое время, когда мы только знакомились с маленьким человечком, перевернувшим нашу жизнь. Ее запах. Я могла вдыхать его бесконечно. Ее чудесный маленький ротик. Ямочки на щеках.

Честно говоря, я ожидала испытать более сильные чувства, читая это. Думала, что каждое слово будет впиваться в меня, вызывая радость и смех или горе и слезы. Оказалось, что я даже не помню многого из того, что тогда писала. Словно знакомая или дальняя родственница делилась со мной воспоминаниями.

Но пока я отказывалась думать о том дне, который наступил год спустя. Пока мне удавалось держать дверь в ту комнату закрытой. Я не знала, хватит ли у меня сил снова встретиться с этой болью, снова услышать обвинения. Мне казалось, я не смогу вернуться назад, позволить чувству вины снова навалиться на меня всей тяжестью.

Почему тебя не было рядом с ней?

Я вздрогнула – мяч попал в корзину, и мужчина, сидящий позади меня, вскочил и оглушительно заорал.

Эмиль принял подачу и побежал с мячом по полю.

Когда он был помладше, я не пропускала ни одной тренировки, ни одного матча. И по баскетболу, и по теннису. Хотя сейчас это уже ни к чему, я все равно часто хожу с ним. Ему тринадцать. И я слишком его опекаю. Он мой единственный сын.

Когда же я перестала думать о нем, как о своем втором ребенке?

Оба получили от меня в наследство ямочки на щеках. У Эмиля мои курчавые волосы, а у Алисы мои глаза. Но в остальном они очень похожи на своих отцов.

Алиса. Даниэль.

Эмиль. Хенрик.

Две разные жизни.

Неужели они столкнутся?

Что теперь будет со мной? С моей семьей?

Это всего лишь случайность. Мне просто показалось.

Слишком много времени было потрачено на ожидания и надежды. Я больше не выдержу давящей тоски и бессмысленного томления. Никто не может изменить того, что произошло. Потерянные годы не вернуть.

Уходя со стадиона, я выбросила дневник в мусорную корзину.

29 июля 1993

Я стала мамой!

Сегодня моей дочери Алисе Мод Юханссон исполнилась неделя.

Раньше я даже представить себе не могла, какие чувства на меня нахлынут, – поняла это только сейчас. Моя жизнь в корне изменилась.

Подумать только, что тебя может охватить такая любовь к маленькому существу. Она самая прекрасная малышка, какую только можно себе представить. Крошечные пухленькие пальчики на ручках и ножках. Пышная шевелюра, торчащая во все стороны. Даниэль говорит, что у нее от рождения на голове меховая шапка. Как у него. Густые черные волосы.

Самый очаровательный ротик на свете. Мне кажется, у нее на щеках ямочки. Особенно с левой стороны, как у меня. А правое ухо – в точности как у Даниэля и Марии. Треугольное эльфийское ухо. Это передается по наследству.

Больше всего она похожа на отца, однако у нее мои глаза. Она вобрала в себя черты нас обоих. Никогда в жизни я не была так счастлива.

Она такая маленькая и беспомощная, во всем зависима от меня.

Какая ответственность!

Совсем недавно я тащилась домой с пакетами продуктов в руках, а потом Даниэль ругал меня. Он не разрешал мне поднимать тяжелого – даже пакет молока или буханку хлеба. Часто лежал, приложив ухо к моему животику, и слушал. Пел песни Элвиса: Love me tender, Teddybear. Однажды он вдруг замолчал, уставившись на меня большими глазами, – и прошептал, что он ощутил ее толчки. Потом он гладил мой живот руками, искал нашу малышку, пытаясь нащупать ее ножки. Все это происходило всего пару недель назад. А кажется – совсем в другую эпоху.

Роды продолжались всю ночь. Мне было ужасно больно, и казалось, что она никогда не вылезет. Это самое ужасное и одновременно самое прекрасное событие в моей жизни.

Даниэлю было очень тяжело видеть, как мне больно. Я так крепко сжимала его руку – потом он сказал мне, что сам все время боялся упасть в обморок.

И в конце концов упал! Как раз когда Алиса родилась, он рухнул, как подрубленное дерево, и ударился головой о край стула. Задним числом он неохотно говорит об этом, но пришлось даже зашивать рану – ему наложили пять швов. Мой любимый. Мой бесстрашный герой.

Я обожаю его больше, чем когда бы то ни было.

Сегодня к нам приходили мама с Хеленой. Хотя мама была против, считая, что мы слишком молоды, она все время просидела, держа Алису на руках, и не желала с ней расставаться. А вот Хелена вела себя сдержанно – и со мной, и с Даниэлем. В его присутствии она по-прежнему чувствует себя напряженно. Дочь мою она взять на руки не захотела. Я расстроилась.

Чем дальше, тем меньше в нас общего.

Я много над этим размышляю и, возможно, иногда кажусь замкнутой. Однако как к чему-то прийти, если никогда не размышлять? У моей сестры дело прежде всего, она не тратит времени на размышления. Она идет вперед, не обращая внимания на эмоции. Я незапланированно забеременела и теперь не знаю точно, что мне делать в будущем, у нее же вся жизнь продумана до мелочей.

Хотелось бы мне быть такой же, как она? Как я могу этого хотеть? Тогда это была бы не я.

Жизнь непредсказуема. Может произойти все что угодно.

Как бы я ни размышляла, как бы Хелена ни планировала. Никто из нас не знает, что нас дальше ждет. Наверное, в этом и заключается главная прелесть жизни. Понимаю, что я сейчас выгляжу глупо. Размышления подростка, пытающегося казаться умным.

Мне пора спать. Даниэль и Алиса лежат рядом со мной и спят как сурки. Моя семья.

Стелла

Сегодня среда. Время тянулось невыносимо медленно.

Я допила кофе, поставила чашку в посудомоечную машину и захлопнула дневник, лежащий на кухонном столе. Выбросить его было совершенно идиотским поступком. Словно это могло что-либо изменить. Когда мы уже сидели в машине возле спортивного зала, я велела Эмилю подождать меня. Бегом вернулась назад и достала дневник из урны. Обтерев его, положила себе в сумку.

Когда я читаю его, все снова оживает. Как я и ожидала. Тоска, чувство вины. Понимание того, что я совершила, – и что этого уже нельзя исправить. Однако у меня нет выбора, я должна двигаться дальше. Пока буду делать вид, что ничего не произошло. Хенрик пока ничего не узнает. До поры до времени.

Я заперла входную дверь и направлялась к машине, когда наш сосед окликнул меня и помахал рукой. Юхан Линдберг обладал удивительной способностью почти всегда находиться в своем дворе, когда мы приезжаем или собираемся уезжать. Его уволили с поста финансового советника крупной инвестиционной компании, когда выяснилось, что именно он рассылал коллегам женского пола фотографии пениса. Его выгнали в тот же день. Но, конечно же, приземлился он мягко. Как всегда, когда мужчина, находящийся на достаточно высоком уровне, переходит все границы, раскрывается парашют. Юхану Линдбергу не надо больше работать. Мы называем его инвестором: он сидит дома и хвалится своей новой жизнью дейтрейдера. Он навязчив, однако дружелюбен, с ним даже можно вполне приятно поболтать, но сегодня у меня не было на это настроения, так что я помахала ему в ответ, села в машину и уехала.

Войдя в свою консультацию, я поприветствовала Ренату, сидящую за стойкой. Она спросила, как у меня дела, – ей показалось, что я какая-то бледная. Естественно, я не рассказала ей о том, что плохо сплю и потеряла аппетит. Вместо этого сослалась на свои гены – дескать, я всегда бледная. Она засмеялась. Я тоже на всякий случай посмеялась и пошла дальше по коридору в свой кабинет. Сняла пальто, повесила его на вешалку, переобулась. Села за стол, взяла ежедневник и ноутбук. Просматривая календарь, я пыталась собраться с мыслями перед предстоящими сессиями. Две в первой половине дня, затем после обеда – сеанс групповой терапии, и затем еще одна сессия.

Прошло девять дней с тех пор, как я повстречалась с ней – с девушкой, которая называет себя Изабеллой Карлссон. Девять дней полной бессмысленности. Девять дней давящей неизвестности. За это время я выпила куда больше, чем обычно. Попытка забыться, а что же еще?

Терпеть не могу красное вино, которое упорно покупает Хенрик. Я вообще не люблю вина. На вкус оно горькое, от него у меня болит голова, и каждый раз мне после него плохо, стоит мне выпить больше двух бокалов. Однако несколько вечеров подряд я заставляла себя выпить, чтобы заснуть. Впрочем, даже это не помогало. Хотя это все же лучше, чем снотворное. От снотворного мозг у меня на следующий день вообще не работает. Однако алкоголь – не решение проблемы. Во всяком случае, в долгосрочной перспективе мне это не поможет. Чем больше я пью, тем больше риск нового срыва.

Неопределенность невыносима. Не знать ответа, быть не в состоянии заглушить целый рой мыслей и вопросов, кружащийся в голове. Сколько раз я металась от уверенности к сомнениям и обратно! Твердо решала, что интуиция меня не подводит – и тут же становилась стопроцентно убеждена, что она ошибается. Настроение у меня было хуже, чем когда бы то ни было, терпение на нуле. Все тело зудело, словно потребность закричать или заплакать просачивалась через все поры.

Изабелла Карлссон. Сегодня она впервые будет участвовать в групповой терапии. Не припомню, когда я в последний раз так нервничала перед терапевтической сессией. Или испытывала такой страх, как сейчас. Возможно, моя вера в себя как психотерапевта пошатнулась. Но то, что случилось с Линой Ниеми, не моя вина. Я делаю свое дело хорошо.

Моя ошибка заключалась в том, что я не смогла на ранних стадиях распознать, в чем проблема. Слишком долго я пыталась, но так и не смогла помочь ей. У нее появилась зависимость от меня, она хотела, чтобы я постоянно была рядом.

Лина Ниеми инсценировала попытку самоубийства, после того как я приняла решение перенаправить ее к другим специалистам. В начале мая она приняла горсть антидепрессантов, запив их водкой. Ее мать вовремя обнаружила ее. После этого Лина провела ночь в больнице с жалобами на боли в животе. Вот и все.

Опасность ее жизни не угрожала. Однако, по словам самой Лины, она была близка к смерти. Обвиняя меня во всем, она утверждала, что я не проявляла достаточной чуткости во время наших бесед, не воспринимала всерьез ее проблемы, не слышала ее зов о помощи. Она утверждала, что я действовала непрофессионально и вызвала у нее деструктивную зависимость от меня.

Родители Лины слушали только свою дочь, что в общем-то можно понять. Однако с тех пор мать Лины, Агнета, стала писать обо мне в блоге: мол, я манипулятор, мои методы сомнительны, я получаю нездоровое удовольствие от того, что во мне нуждаются. Моего имени она не называла, но на Кунгсхольмене не так много психотерапевтов с инициалами СВ.

И все же я была поражена, когда в конце мая они подали на меня жалобу в Инспекцию по здравоохранению. Я приняла это близко к сердцу. Действительно ли я совершила профессиональные ошибки в терапевтической работе с Линой? Много раз я перепроверяла сама себя, и каждый раз приходила к одному и тому же выводу: нет, придраться не к чему. В моих действиях не было ничего неправильного.

Однако я далеко не уверена, что коллеги разделяют мое мнение. Само собой, они не хотят неприятностей, это мне ясно. Меня несколько раз спрашивали, действительно ли у пациентки не наблюдалось никаких признаков самодеструктивного поведения. Каждый раз я убеждала их, что сделала для Лины Ниеми все от меня зависящее. Меня спрашивали, не хочу ли я сделать перерыв и взять отпуск за свой счет. Я однозначно дала понять, что не нуждаюсь в отдыхе.

Отослав в Инспекцию карточку Лины и описание своей версии произошедшего, я ожидаю решения.

В нынешней ситуации мне совершенно не нужны новые жалобы.

В отношении Изабеллы Карлссон я должна держаться сугубо профессионально. Проблема в том, что мне совершенно не ясны ее намерения. Она их скрывает, и это пугает меня.

В дверь постучали.

Часы показывали девять, пришел мой первый пациент.

До часу оставалось всего несколько минут. Во мне нарастал страх. Я не перенесу еще одну паническую атаку. Я попыталась заставить себя успокоиться. Постаралась не давать чувствам взять надо мной верх. Постаралась рассуждать, быть разумной.

Тебе все это привиделось, Стелла.

Наверняка есть какое-то объяснение.

Это случайное совпадение.

Недоразумение.

Это не она.

Вдох. Выдох.

Это не помогает.

Ничто не помогает.

От страха начались спазмы в животе, поле зрения сузилось, превращаясь в размытое световое пятно.

Я выбежала в коридор, кинулась в туалет. Упала на колени перед унитазом, меня стошнило. Потом я поднялась, вцепилась в край раковины и закрыла глаза. Подождала, пока голова перестанет кружиться.

Прополоскала рот, промокнула лоб и вытерла все лицо бумажным полотенцем. Долго рассматривала себя в зеркало, попыталась улыбнуться. Вышла из туалета и направилась в зал.

Девять красных кресел вокруг большого круглого ковра. Кто-то – по всей видимости, Рената – проветрил комнату, воздух был свежий. Я села на свое место и снова заставила себя расслабиться, глубоко подышать.

Соня зашла сразу после меня – дверь еще даже не успела закрыться. И опустилась на стул поближе к выходу. Когда сессия заканчивается, она уходит первой. Она страдает социофобией, ходит на группу дольше всех. По-прежнему ничего не говорит. Я поздоровалась с ней – она ответила приветствием, точнее, сделала чуть заметный жест рукой.

Мой стул стоял спиной к окнам. Слева от меня – тоже окна, дверь – справа. Я посмотрела на часы, висящие над ней, сверила их со своими часиками. Я всегда стараюсь прийти перед самым началом сессии и закончить ровно через полтора часа.

Две минуты до начала.

Пока Изабеллы Карлссон не было видно.

Клара уже пришла – как всегда, панически боялась опоздать. Теперь она сидела слева от меня. У нее невероятно высокие требования к себе. Несмотря на высокооплачиваемую работу в качестве руководителя проекта на преуспевающем медийном предприятии, она постоянно сомневается в своих способностях.

Магнус тоже был здесь. Он сидел на краешке стула напротив меня, не сводя глаз со своих стоптанных ботинок. Поднимал глаза, отводил рукой челку и снова устремлял взгляд в пол. У него хроническая депрессия.

Дверь открылась, вошла Изабелла Карлссон.

Ее черные блестящие волосы были уложены в кичку на макушке. Сегодня она была одета в светлые джинсы, черный топ и темно-коричневую кожаную куртку. Изабелла осторожно закрыла дверь и опустилась на стул рядом с Соней.

Я заметила, что задержала дыхание, и сделала выдох.

Выражение ее лица не поддавалось истолкованию. Я подавила в себе импульсивное желание вглядеться в него. Но, к моему большому облегчению, сильные чувства не накатили на меня, как при нашей прошлой встрече. Она не настолько походила на Марию, как мне тогда показалось. Во всяком случае, я старалась убедить себя в этом.

Наши глаза встретились. И я поняла, что все не случайно и это не простое совпадение.

Изабелла Карлссон пришла сюда по конкретной причине.

Она разыскала меня, чтобы посмотреть, кто я такая, а не для того, чтобы проходить терапию. Я должна разобраться, чего именно она добивается. Должна выяснить, чего она хочет, почему ведет себя так таинственно – прежде чем припереть ее к стене. Все было бы куда проще, будь она со мной откровенна. И мне совершенно не понять, почему она выбрала другой путь.

Я как раз собиралась начать, когда распахнулась дверь и зашел Арвид. Он сел рядом с Магнусом. Я посмотрела на него долгим взглядом, надеясь, что он чувствует, как мне не нравится его дурная привычка все время опаздывать. Он проигнорировал меня, достал упаковку мятных таблеток и засунул одну в рот.

Стелла: Добро пожаловать. Как я уже рассказывала на прошлой неделе, с сегодняшнего дня у нас в группе новый участник. Это Изабелла.

Краткая пауза. Все смотрят на Изабеллу. Она улыбается, изображает скромность и стыдливость. У нее отлично получается. Где она научилась так убедительно притворяться?

Магнус: Мне кажется, Анна не должна была уходить. Она только-только начала куда-то двигаться.

Клара: Она же сказала – ей необходимо уйти, чтобы двигаться дальше. Тут дело скорее в тебе – что ты тяжело переносишь изменения.

Магнус: Может быть. Но все же.

Молчание.

Клара: Кстати, как у тебя все прошло, Арвид? Ты ведь ездил в выходные домой на семейный праздник.

Арвид: Боже мой. Я чуть с ума не сошел, пока не вырвался оттуда. Несколько дней со своим семейством – кошмарный сон! Сестрица вела себя странно, как обычно. Папаша пьянствовал, у мамаши шалили нервишки. А потом, когда подтянулись остальные родственники, мы вовсю изображали из себя счастливую семейку. Долбаное притворство!

Открывается дверь, входит Пьер.

Пьер: Сорри. Застрял в пробке.

Я бросаю и на него долгий взгляд. Сомневаюсь, что он его заметил. Пьер придвигает себе стул, садится рядом с Изабеллой. Видно, что ее от этого коробит.

Стелла: Добро пожаловать, Пьер. Здорово, что ты смог прийти. Как я уже рассказала остальным, с сегодняшнего дня с нами в группе Изабелла.

Пьер: Привет, Изабелла. Надеюсь, ты более разговорчива, чем некоторые другие.

Бросает многозначительный взгляд на Соню. Изабелла утыкается взглядом в ковер на полу. Она раздражена?

Пьер: Бессмысленно ходить на терапию, если никогда не раскрывать рта. Стало быть, почему ты здесь?

Изабелла: Некоторое время назад умер мой отец, и я… я все не могу привыкнуть к мысли, что его нет.

Голос изменяет ей. Она откашливается, смотрит на меня, снова опускает глаза. Вид у нее по-настоящему несчастный. Неужели я неправильно оценила ее? Или это все игра?

Изабелла: Все произошло так быстро. Я не успела приехать домой. Мы с ним не простились. Я даже не знала, что он болен.

Арвид: Домой? Так ты откуда? У тебя выговор, как у жителей Даларны.

Изабелла: Я из Бурленге.

Она краснеет. Если все это игра, то она – великолепная актриса.

Изабелла: Я приехала сюда учиться в августе прошлого года.

Стелла: Ты родилась в Даларне?

Остальные участники группы удивлены моим прямым вопросом, но я не могу сдерживаться.

Изабелла: Я родилась в Дании. Но почти всю жизнь прожила в Бурленге.

Магнус: Тебе нравится в Стокгольме?

Изабелла: Я здесь благодаря папе.

Она издает негромкий смешок, снова смущается. Я ободряюще улыбаюсь. Не знаю, что и подумать. Вправду ли она похожа на Марию? Я могу ошибаться.

Стелла: Похоже, вы с отцом были очень близки.

Изабелла смотрит на меня. Упрямо и вызывающе. Агрессивно.

Она знает.

Никаких сомнений быть не может. Она знает. Но видит ли она по мне, что я все поняла? Догадывается ли, что я знаю, кто она? А если да – понимает ли, что я разоблачила ее тщательно продуманную игру?

Изабелла: Он был для меня всем. Поэтому я испытала такой шок, когда узнала, что он на самом деле мне не отец.

Момент истины близок. Сейчас все прояснится. Очень скоро все узнают, почему она здесь.

Арвид: То есть в смысле – как это? Ты думала, что он твой биологический отец?

Изабелла: Да. Но на самом деле он усыновил меня, когда сошелся с мамой. Своего настоящего отца я не знаю…

Усыновление? Рассказывала ли она об этом при нашей первой встрече? Не помню. Кто та женщина, которую она называет мамой? Это действительно ее мама? Ее биологическая мать?

Беседа продолжается, но я уже не могу сосредоточиться на том, что говорят участники группы. Кажется, время остановилось. Или оно бежит быстрее, чем когда-либо.

– Стелла? Спасибо за сегодняшнюю встречу?

Я вздрагиваю, вижу насмешливый взгляд Пьера и перевожу взгляд на настенные часы. 14.33. Часы у меня на руке показывают то же самое. Опасаясь, что голос изменит мне, я молча киваю всем и встаю.

Я отдаю себе отчет в том, как странно вела себя. Не следила за временем, сидела с отсутствующим видом, задавала прямые вопросы Изабелле – внешне без всякого повода.

Обычно я беру слово только в крайнем случае, когда разговор заходит в тупик или чтобы помочь кому-то развить свою мысль. Не так, как сегодня. И не до такой степени неуклюже.

Соня выскакивает первая, остальные устремляются за ней. У меня тоже есть привычка сразу же покидать зал. Но сегодня я замираю на стуле, не в силах тронуться с места. Чувствую неприятный запах у себя изо рта. Под мышками у меня круги пота – надеюсь, это незаметно.

Я не свожу глаз с Изабеллы.

Она берет свою сумку и чуть кивает, вскидывая ее на плечо. Поворачивается так, что хвост у нее на затылке отлетает в сторону.

Правое ухо у нее остроконечное и едва заметно длиннее, чем второе. На свете есть только два человека с такими ушами.

Правое ухо у нее в точности такое же, как у Даниэля и Марии.

От этой мысли в животе у меня все сжимается. Снова подступает дурнота.

Я слышу голос Даниэля – настолько отчетливо, словно он здесь, в этом зале: «Да, у меня одно ухо как у эльфа – ты что, собираешься дразнить меня? Это просто означает, что я наполню твою жизнь волшебством, Стелла!»

– Изабелла! – окликаю я.

– Да? – откликается она.

Мне хочется сказать ей, что я ждала этого дня больше двадцати лет. Я хочу шагнуть к ней, обнять и больше никогда не отпускать.

– Спасибо, что ты пришла, – шепчу я. Это все, что мне удается из себя выдавить.

Изабелла улыбается. На щеках проступают ямочки. Она уходит.

Она ушла.

Я опускаюсь на стул, закрываю глаза и сжимаю в кулак трясущиеся руки.

Я похоронила тебя.

Мы стояли у памятного камня на церковном кладбище. Плакали и прощались с тобой.

Но я все равно продолжала искать. Я высматривала тебя среди незнакомых лиц в толпе, искала твое лицо в автобусе, в электричке и среди прохожих на улице. Год за годом.

Надеялась. Желала. Ждала.

Однажды ты должна была вернуться.

Но потом я перестала. Перестала надеяться, перестала желать. Мне пришлось идти дальше. Либо так, либо пойти за тобой. Исчезнуть. Я решила жить дальше. Ради себя самой, ради сына. Разве я была не права?

Не понимаю, почему ты делаешь вид, что мы чужие.

Ты хочешь понять, что я за человек?

Проверяешь, раскаиваюсь ли я?

Мучает ли меня чувство вины?

Ненавидишь меня, как я сама ненавижу себя?

Хочешь наказать меня? Заставить меня испытать боль?

Я ее уже испытываю.

Боль от потери тебя никогда меня не отпускает. Боль заставляет меня помнить – она часть меня, как и ты.

Что ты хочешь узнать, что от меня услышать?

Я могу сказать только одно слово. Прости.

Прости, Алиса.

Керстин

Я положила телефон на стол и стала на него смотреть. Я ждала, что он зазвонит. Изабелла редко берет трубку, когда я ей звоню. И не перезванивает. Как несправедливо так со мной поступать. После всех долгих лет, после всего, что я для нее сделала. Я делала все, что могла. Выше головы не прыгнешь. Я тоже человек.

Я поднялась, подошла к кофеварке, стоящей на столешнице, протянула руку за чашкой в шкафу, но чистых чашек не осталось. Заглянула в раковину. С тех пор, как испортилась посудомоечная машина, раковина всегда переполнена.

Ханс живо бы все починил. Ханс Карлссон умел все. Но его нет рядом, я осталась одна.

От раковины плохо пахло. Грязные тарелки, грязные стаканы, чашки и приборы. Все лежало вперемешку. Надо бы помыть посуду. Но у меня не было сил. Какая тоска – готовить только себе и самой есть. Проще сделать себе бутерброд и выпить кофе. Да и кому мешает гора немытой посуды? Дома только я одна.

Засучив рукава, я помыла одну чашку. Налила себе кофе, положила два куска сахара и потянулась за третьим, но тут в ушах зазвучал укоряющий голос Ханса: «Не увлекайся, Керстин!» Он всегда ругал меня за третий кусок сахара.

Как это возможно, что его больше нет? Правда, он на двенадцать лет старше меня, но ведь пятьдесят девять лет – не возраст. И он вел здоровый образ жизни. Не курил, позволял себе только одну чашку кофе в день, выпивал очень умеренно, следил за весом. Видимо, это не имело никакого смысла. Он умер от инсульта.

Назло ему я положила третий кусок сахара и пошла с чашкой в библиотеку – так Ханс называл маленькую комнатку за кухней. Отхлебнув глоточек, я оглядела полки, набитые книгами. Его книги, самые разные. Сама я редко читаю. Не понимаю, в чем кайф. Сидеть и переноситься мыслями в иной мир, слышать в голове слова, которые не ты сам придумал. Нет уж, спасибо. Лучше я посмотрю телевизор. Какой-нибудь забавный милый фильм или сериал. И пусть будет немного романтики, но никаких постельных сцен. Хотя это сейчас почти неизбежно. Только включишь ящик – тебе сразу же наготу показывают.

Не слишком ли тут мрачные стены? Да уж, мрачноваты. Когда мы делали ремонт в этой комнате, мне казалось, что коричневый цвет такой красивый, так успокаивает. Может быть, пришла пора что-то в доме переделать?

Я сама себя обманываю, это совершенно очевидно. Потому что это никогда не осуществится, я прекрасно понимаю. Теперь на эти стены смотрю только я, не стоит из-за этого трудиться.

С тех пор, как умер Ханс и уехала в город Изабелла, дом стал таким пустым и тихим. Часы с маятником тикают на стене: тик-так, тик-так, тик-так. Однако время остановилось и, кажется, не движется вперед ни на миллиметр. Этот звук стал невыносимым.

Я вышла из дома, направилась по гравиевой дорожке в глубь участка. Воздух был свеж, солнце сияло. Однако сад укрывала тень. Деревья разрослись и почти не пропускали света. Все равно что жить в сосновом лесу.

Я оглянулась на дом – красный дом с белыми углами. Нашей семье он был как раз впору: ванная и три спальни на втором этаже, гостиная, библиотека и кухня на первом. Хотя в прежние времена все выглядело по-другому. Сейчас краска на окнах облупилась, водосточная труба свисала наискосок. На самом деле фасад надо бы заново выкрасить красным.

Словно этих неприятностей мало, так еще и в ванной протекла труба и мокрые пятна растекаются по потолку в кухне.

Как мне со всем этим справиться? Откуда взять деньги?

С кружкой в руке я присела на ступеньку веранды и стала смотреть на заросшую травой лужайку перед домом. У меня хватило сил подстричь газон всего один раз. Именно сад когда-то очаровал меня, когда более двадцати лет назад мы переехали сюда. Каждую весну Изабелла помогала мне сажать цветы. Но потом она подросла, и это занятие ей наскучило. А в последние годы и я перестала этим заниматься. Теперь все клумбы поросли сорняками.

Нужно бы поставить в сарай садовую мебель. Когда-то она была белой. Теперь пластмасса посерела от времени.

– Привет, Керстин! Давненько не видала тебя в саду! – это соседка по другую сторону забора.

– Привет, Гунилла! – ответила я.

Она сняла садовые перчатки и вытерла лоб рукавом свитера. Гунилле лет пятьдесят – пятьдесят пять. Волосы у нее выкрашены в медно-красный цвет – явные попытки скрыть седину. Но сама она хорошо тренирована, бодрая и активная.

Она гордится тем, что каждый год участвует в лыжном марафоне, в заплыве в Вансбру, забеге для женщин – и наверняка еще проезжает на велосипеде марафон вокруг озера Веттерн.

И она, и ее муж Нильс – большие любители активного отдыха. Детей у них нет, так что все свободное время они занимаются спортом. Возможно, они так самоутверждаются, не знаю. Спортивное оборудование соответственно сезону хранится в гараже рядом с уютным домиком в ухоженном саду. Они и понятия не имеют, что это такое – растить ребенка. Всегда в первую очередь думать о ком-то другом, а не о самом себе, вытеснять собственные потребности на второй план. Трудно не раздражаться, глядя на них. А их бесит, что я их соседка.

– Отличный денек, чтобы поработать в саду, не так ли? – произнесла она.

– Пожалуй, – ответила я.

Гунилла смотрела на меня, склонив голову на бок. В ее глазах читались и участие, и презрение.

Это заставило меня задуматься, какой видят меня окружающие. Я бросила взгляд на застиранный бесформенный мужской джемпер, в котором обычно хожу. Провела рукой по волосам, где уже немало седых прядей. Ничего удивительного, ведь жизнь была ко мне так сурова. Морщин стало больше, они углубились, под глазами круги, а кожа под подбородком некрасиво свисает. К тому же в последнее время я прибавила в весе. Я ощущаю себя куда старше Гуниллы. Да и выгляжу я гораздо старше нее.

– Знаешь, во второй половине дня Нильс собирается в пункт приема вторсырья в Фогельмюре, – сказала она. – У него осталось свободное место, если тебе нужно помочь что-нибудь вывезти.

Краткое замешательство, которое все проясняет. Гора мусора из сарая, который мы с Хансом начали расчищать, – вот о чем речь. Мусор этот так и остался лежать перед домом, когда Хансу стало плохо. Бельмо в глазу для идеальных соседей. Пусть лежит. Я имею право поступать так, как считаю нужным. Мне не нужно ни перед кем притворяться.

– Спасибо, не надо, – ответила я.

Гунилла вздрогнула и выпрямилась, собираясь уходить.

– Это было предложено от души.

Я вздохнула, чтобы она поняла: я чувствую себя виноватой и отдаю себе отчет, как неблагодарно я ответила.

– Прости меня, – сказала я. – Спасибо за предложение, Гунилла.

Я улыбнулась ей. Но чувствовала, что мое лицо напряжено. Она села на ступеньку крыльца чуть ниже меня.

– Знаешь, Керстин, мы всегда готовы тебе помочь, ведь ты знаешь об этом, так ведь? Тебе должно быть ужасно тоскливо без Ханса. Сейчас, когда Изабелла перебралась в Стокгольм. Мы волновались за тебя.

Она положила руку мне на колено, но тут же убрала ее, когда я замерла от ее прикосновения.

– Мы правда за тебя переживаем.

– Спасибо на добром слове, – ответила я.

– Раньше ты часто проводила время в саду.

– Знаешь, теперь у меня просто нет сил.

– Понимаю. Понимаю.

– Ты в самом деле понимаешь?

– Что ты имеешь в виду?

– Сначала от меня уезжает дочь. Потом я теряю мужа. Теперь я совсем одна. Знаешь, каково мне? Как ты можешь это понять?

– Единственное, что я хочу сказать, – что мы всегда рядом. Мы не хотим тебе мешать, но жить в полной изоляции не полезно.

– Я скорблю. В этом разница, Гунилла.

Она посмотрела на свои разноцветные кроссовки и вздохнула. Долгое время мы обе сидели молча.

– Скажи, если мы можем что-то для тебя сделать, – произносит Гунилла. Она встает и уходит в свой сад.

Искусство говорить о пустяках мне не дается. Я предпочитаю сидеть и думать о своем. С Хансом все было проще. Задним числом я понимаю, что он делал меня лучше. Мы были по-своему счастливы. Вместе мы были семьей. И Изабелла не так сердилась, как сейчас.

Она очень изменилась. Почему – не знаю, она ничего мне не рассказывает. Стала со мной холодна и сурова. Что-то произошло, но я не могу понять, что именно. И дело не только в том, что она оплакивает отца. Каждый день я ломаю голову, что таится у нее на душе. Как я хочу, чтобы она поделилась, рассказала мне все, как она всегда поступала, когда была маленькой. Моя куколка. Моя чудесная милая девочка. Мы так прекрасно с ней ладили, разговаривали обо всем на свете и часто смеялись, а когда появлялся повод для грусти, утешали друг друга.

Внезапно к горлу подступили слезы. Не о такой жизни я мечтала. Мне представлялось нечто совсем другое. Я вылила остатки кофе на землю возле лестницы и поднялась. Открыла дверь веранды и вернулась в темный молчаливый дом.

Изабелла

Станция метро «Фридхемсплан». Я стою на перроне в ожидании поезда. Тот, что идет в сторону Хессельбю странд, придет через три минуты.

В моих мыслях Стелла. Я все время думаю о ней, ничего не могу с собой поделать. Она такая красивая, так молодо выглядит. Интересно, сколько ей лет? Вместе с тем, в ней есть какая-то суровость, иногда проглядывающая за внешним лоском. Скорее всего, она сама этого не замечает. Интересно, что она пытается скрыть. От чего защититься. Боится? Возможно.

Ей следует бояться. Никто не знает, что может случиться.

Никто.

Подавив зевок, я сажусь на скамейку. Я устала, больше нет сил злиться.

Сегодня ногти у Стеллы были другого цвета. Кораллового. Волосы аккуратно уложены. Умелый макияж, неброская помада, красивые и явно дорогие сережки. Черные идеально сидящие брюки, сверху – серая блузка из тонкого изысканного материала. Похоже, дела у нее идут хорошо. Она наверняка богата. Она замужем, на левой руке два больших золотых кольца. Одно из них – с бриллиантами.

Для Стеллы Видстранд не бывает неожиданностей.

Она сидит прямо и спокойно, излучая уверенность в себе. Как ей удалось стать такой? Может быть, она просто прекрасно умеет притворяться? Как она выглядит, когда снимает маску? Может быть, она такая же отвратительная и злая, как я? Как бы мне хотелось узнать ее поближе.

Прежде чем войти в зал, я сомневалась, смогу ли это вынести. Мне хотелось излить из себя массу всего. Рассказать все. Но оказалось, что это слишком сложно. Все смотрели на меня. Слова застряли в горле, я не смогла. У меня не хватило сил произнести их, они показались тяжелыми, как камни.

А Стелла так смотрела на меня.

Она знает?

Она догадывается?

У меня был шанс раскрыть все карты, когда Пьер спросил, что я тут делаю. Все ждали моего ответа. Но мне не удалось ничего из себя выдавить. Ни слова из того, что я собиралась сказать. Все время я чувствовала на себе вопросительный взгляд Стеллы. Уверена – она видит меня насквозь.

Знали бы они, что я на самом деле испытываю! Знали бы, кто я такая! Как можно находиться среди других людей так, чтобы они ничегошеньки не замечали?

Поезд подъезжает к перрону. Я вхожу и сажусь напротив пожилой дамы. Она сидит, крепко вцепившись в свою сумочку, – но улыбается, когда мы встречаемся взглядами. Она тоже ничего не замечает. Я улыбаюсь в ответ, прислоняюсь лицом к окну и закрываю глаза, ощущая лбом прохладу стекла.

Все боятся. Все. Но мы улыбаемся и притворяемся, делаем фальшивое выражение лица, чтобы не выплеснулось наружу все, что скрывается за внешним фасадом.

Но я приняла решение. В следующий раз я расскажу.

Расскажу все как есть.

Всю правду.

Стелла

Проклятье, они уже здесь!

Стоя в кухне, я прислушивалась к звукам из прихожей. Топот ботинок по коврику, шуршание курток, бряканье вешалок. Звонкие голоса девочек, похлопывания по спине и мужские голоса, смешки, громкий и настойчивый женский голос, требующий внимания и немедленной ответной реакции.

Утром, когда Хенрик говорил о предстоящем ужине, я сделала вид, что жду его с нетерпением. К сожалению, искать отговорки, чтобы его отменить, было уже поздно. Я позвонила в службу кейтеринга, и они привезли свое самое изысканное осеннее меню. Накрыли в столовой, выложили еду на блюда и поставили на подогрев.

Как мне все это вынести?

После сегодняшней групповой терапии все остальное потеряло смысл.

Я отпила большой глоток вина, мысленно благодаря Хенрика за то, что он успел вернуться домой до их прихода. Потом с натянутой улыбкой вышла в прихожую, чтобы встретить гостей.

– А, вот и она! – произнес Маркус, сияя, и обнял меня.

– Стелла! – защебетала Елена, целуя меня в щеку. – Наконец-то мы встретились! Я слышала о тебе потрясающие вещи.

Новая девушка Маркуса – просто фотомодель. Во всяком случае, по ее собственному мнению. Но ради бога, она и правда так выглядит. Зарабатывает себе на жизнь блогом о красоте, здоровье и практиках осознанности. Она беспрерывно улыбается, ее зубы сияют белизной. Тело полностью лишено подкожного жира, длинные ноги, покрытые золотистым загаром, безупречны. Она с удовольствием демонстрирует их благодаря короткой облегающей черной юбочке. Ей не больше двадцати пяти, и она настолько совершенна, насколько может быть женщина в этом возрасте.

Эббе и Софии, дочерям Маркуса, девять и пять, они сразу принялись шуметь и ссориться. К моему большому облегчению, Эмиль вышел из своей комнаты и предложил им поиграть в видеоигры. Нужно не забыть от души вознаградить его за этот подвиг. Хенрик прошел с Маркусом и Еленой в гостиную, ведя непринужденный разговор.

Я последовала за ними, но мысли мои витали далеко. Я думала об Изабелле Карлссон.

Об Алисе.

Вижу ямочки у тебя на щеках. Твое ухо. Твою открытую улыбку, которая, однако, не показывает, о чем ты думаешь. Я думала о тебе так много, что ты даже не можешь себе этого представить. Ты была болью в моей душе с того самого дня, как ты исчезла.

Что с тобой произошло за это время?

Почему ты не хочешь ничего мне рассказать?

Одни и те же вопросы, снова и снова. Их невозможно заглушить. Однако я пытаюсь это сделать, отхлебнув еще вина.

Елена заявляет, что ей хотелось бы осмотреть дом.

Я сбежала на кухню под тем предлогом, что мне надо разложить еду. Опустошив свой бокал, я вновь принялась наполнять его, и в этот момент вошла Елена, чтобы с большим энтузиазмом поделиться впечатлениями.

Она просто без умаааа от наших серых диванов, от ковра и медных ваз с кактусами. Она просто в востоооорге от черно-белых фотографий на стене у выхода на веранду, огромный пейзаж, коврики, бооооже, какие неописуемые коврики, и крошечные статуэтки на книжной полке – это просто вау! Наш дом мог бы украсить любой журнал по дизайну интерьера, просто с ума сойти, как у нас красиво.

Тут пришел Хенрик и спас меня. Сказал, что у меня всегда было чувство стиля в создании интерьера. Возможно, на самом деле он спас ее – вероятно, он чувствовал, как она меня раздражает.

Я снова опустошила бокал. Как можно дальше в туман. Прочь от суровой колючей реальности, которая настигает меня со всех сторон.

Во время ужина я сидела с отсутствующим видом.

Голоса, звучащие все громче и сливающиеся друг с другом, скрежет стульев по полу, звяканье приборов о тарелки, жевание и чавканье – все эти звуки переполняли меня, кололи мне уши. Хенрик рассказывал о своей фирме. Дела идут хорошо, они расширяются, оборот растет, впереди новые интересные задачи. А мы? Мы вместе уже пятнадцать лет, венчались в… – в каком году, дорогая? Хамон, пармезан, креветки, жаренные в соусе карри. Хотя вот это совсем другое дело. Боооже мой, какие люди! Скоро четырнадцать лет, а Эмилю тринадцать, и мы уже двенадцать лет живем в этом доме. А ремонт в кухне мы делали лет пять назад, правда, дорогая? Высушенные на солнце помидоры и запеченные овощи с чесночным соусом. А когда мы приехали туда, то отправились прямо в отель и… Да-да, в выходные встретимся на фамильной даче Видстрандов под Нючепингом, будет здорово, если мы… Нет, Хенрик давно уже не охотился на лося. Брынза и халлуми и спаржа, а потом вот это. А в Абу-Даби, когда мы…

Все эти обрывки доносились до меня словно из другой комнаты в другом доме, где другие люди сидели за столом, беседуя на языке, которым я больше не владею. Хенрик положил руку мне на колено и сжал его. Давай, проснись!

Нет, мы не собираемся отсюда переезжать, нам тут очень нравится. Не так ли, дорогая? Он снова многозначительно сжимает под столом мое колено. Я кивнула и улыбнулась, как полная идиотка, – словно я ничем больше и не занималась в жизни, только кивала и улыбалась.

– Так ты психотерапевт? – воскликнула Елена, придвигаясь ко мне.

Я выпрямилась на стуле.

– Да, именно, – произнесла я заплетающимся языком.

– Как у тебя хватает сил целыми днями выслушивать других людей? – поразилась она. – Все эти их жалкие заботы и проблемы. Я бы вааще с ума сошла. Во всяком случае, точно бы в депрессию впала.

Такие вот практики осознанности.

Я протянула Хенрику свой бокал, чтобы он налил мне еще. Муж бросил на меня встревоженный взгляд, который я постаралась не замечать. Он налил мне чуть-чуть.

– Психотерапия не предполагает копания в проблемах, – сказала я и услышала, что голос у меня совершенно механический. – Цель – выявить паттерны поведения, которые можно изменить. Научиться справляться со своими страхами. Сменить старые привычки на новые. Расти как личность.

Мой стандартный ответ. Простое резюме для идиотов.

– Почему из всех профессий ты выбрала именно эту?

– Я встретила человека, который стал для меня вдохновляющим примером.

– Как невероятно круто! – воскликнула Елена. – Подумать только, что у тебя хватает сил помогать всем этим людям.

Она преданно взглянула на Маркуса и погладила его по затылку кончиками пальцев.

– Маркус говорит, что у тебя всегда прекрасное настроение, – продолжала она. – Похоже, ты всегда в состоянии душевного баланса.

В состоянии душевного баланса? Более всего на свете мне хотелось вскочить, швырнуть об пол тарелки и крикнуть им всем, чтобы убирались ко всем чертям.

Хенрик положил руку на спинку моего стула.

– Стелла потрясающий человек. Она сильная, целеустремленная, выполняет то, что наметила, – сказал он. – Именно это и привлекло меня в ней.

– Она всегда была такая гармоничная? – спросила Елена.

Маркус рассмеялся.

– Стелла может быть темпераментной, уверяю тебя. Но с годами она успокоилась. Или как, Хенке?

Да, Хенке, что ты скажешь? Успокоилась ли Стелла с годами?

Он ухмыльнулся, подмигнул мне.

– Только с виду.

Идиот. Я люблю тебя, Хенрик, но сегодня ты полный идиот.

После ужина Маркус увел Елену на экскурсию на второй этаж. Все комнаты внизу она уже осмотрела. А я снова укрылась в кухне. Здесь я заварила кофе, достала роскошный фарфоровый сервиз из Рёрстранда, который мы получили по наследству от бабушки Хенрика. Мне страшно хотелось с силой швырнуть его об стенку.

– Что-то ты сегодня немногословна, – произнес Хенрик, входя в кухню, и встал передо мной, облокотившись о столешницу.

– А это необходимо? – я сделала глоток из своего бокала. Уже в который раз.

– Дорогая! – он отставил бокал в сторону. – Ты несправедлива. И ты слишком много выпила.

Над нами слышался стук каблучков Елены – она прохаживалась из комнаты в комнату.

Указывая на потолок, я произнесла едким шепотом:

– Она настоящая истеричка. Самый чистый пример пограничного расстройства личности, какой мне когда-либо встречался. Что Маркус нашел в этой нервной красотке – помимо самого явного?

– Если кто у нас сегодня и нервный, то это ты, – ответил Хенрик, глядя на меня долгим взглядом. – Ты буквально готова ее придушить. Это так на тебя не похоже.

Он взял меня за руку, притянул к себе. Поцеловал в волосы. Я дала ему подержать меня в объятиях несколько минут, потом высвободилась и сказала, что мне нужно в туалет.

Запершись в туалете, я села на крышку и обхватила голову руками. Я ужасное существо. И как мне жаль саму себя, черт меня побери!

В доме стихло. Служба кейтеринга вынесла подогревательные плитки, подносы, блюда и салатники; они все убрали со стола и организовали мытье посуды.

Гости ушли, Эмиль уже спал. Хенрик лежал в постели у меня за спиной, ласкал меня. Мы давно не заходили дальше поцелуя на ночь. Я постаралась получать удовольствие от его прикосновений, но не могла расслабиться, хоть и выпила. Я была слишком сердита. И слишком расстроена.

Через некоторое время он сдался. Поцеловал меня в плечо, пожелал мне спокойной ночи и отвернулся.

Убедившись, что он уснул, я встала с кровати. Спустилась вниз и нашла в прихожей свою сумку. Забравшись с ногами на диван, открыла свой дневник.

Пятое августа, 1994

Сегодня приходила Пернилла. Приятное событие в череде однообразных дней – поговорить на взрослом языке. Я так рада, что она у меня есть. Других-то я теперь почти и не вижу.

Но мы боремся и сами не промах, моя маленькая пушинка и я. По большей части она довольная и веселая. (Все спрашивают, хорошая ли она девочка. Так и хочется ответить: «Да, она не кусается» или «Она назло ничего плохого не делает».)

Хотя в последнее время она хнычет куда чаще, чем раньше. И почти не спит в кроватке. Стоит мне уложить ее туда, как она тут же просыпается и протестует. А если я лежу рядом с ней, а потом встаю, она тут же вскидывается и начинает кричать.

Опять зубки режутся? Несколько недель мы так думали. У нас это стало шуточкой. Только она начнет кукситься, мы говорим: «Ну, наверное, опять зубы». Но никаких новых зубов что-то не видно. Колики? Проголодалась, объелась, устала, холодно, жарко?

Возможно, начался какой-то новый этап. Не самый приятный.

Тем временем Даниэлю исполнилось двадцать, и он получил от наших родителей самый лучший подарок. Мини-отпуск для всех нас. Уррра! Едем в следующие выходные. На базу отдыха «Страндгорден» на Голубом побережье в Смоланде.

Разве не чудесное местечко? Прямо на взморье!

Может быть, там нам будет спаться лучше, чем дома, кто знает. Очень на это надеюсь – мы дико устали. Даниэль все лето работал как лошадь, с утра до вечера. Мы виделись так редко, и в такие минуты у нас не было сил на общение. Нам это остро необходимо.

Просто уехать всем вместе. Катить на машине, напевая по дороге дурацкие песенки. Мы будем жить в крошечном домике, загорать и купаться.

Скорей бы отпуск!

Стелла

Ранним субботним утром я оделась и заварила кофе. Нужно бы чего-нибудь съесть, но это может подождать. Я допила остатки кофе, горячего, с привкусом средства для мытья посуды. Прополоскала рот водой и сплюнула в мойку.

Затем вышла во двор и села в «ауди». Завела мотор и повернулась на сиденье направо, прежде чем выехать на улицу. Я проехала столбики ворот и как раз собиралась повернуть руль, когда кто-то постучал в левое боковое стекло. Затормозив, я обернулась.

На меня с ухмылкой смотрел Юхан Линдберг. Позади него стояла, дрожа всем телом, его крошечная собачка. Я опустила стекло, ожидая выслушать краткий отчет о его последней сделке с акциями или чуть избыточные подробности его «открытого» брака с Терезой.

– Ну ты даешь!

– Прости, Юхан. Я не видела.

– Я прятался за живой изгородью, Стелла, так что ты ни в чем не виновата.

Я попыталась снова поднять стекло, но Юхан положила на него ладонь. Наклонившись вперед, он подмигнул мне.

– А ты с каждым днем все горячее!

Я посмотрела на часы. Послала ему улыбку, которую невозможно истолковать двояко.

– А куда ты дела Хенрика? Он в курсе, что его женушка пускается в собственные приключения?

– Пожалуйста, не говори ничего Хенрику. Я не хочу, чтобы меня рассекретили.

Я продолжала сдавать назад. Юхан Линдберг все не выпускал стекло. Вид у него был шокированный.

– Ты шутишь, Стелла? Черт, как круто! Я тут как раз объяснял своей, что только так можно сохранить отношения. Немножко таинственности и азарта. Давай, вперед!

Я вырулила на улицу и поехала прочь. В зеркале заднего вида я видела, что наш сосед со своей собачонкой так и стоит посреди улицы. По непонятным мне причинам он держал над головой руку, сжатую в кулаке. Призыв к борьбе? Я мысленно рассмеялась. Будь со мной Хенрик, мы бы дружно расхохотались.

После часа дороги зазвонил мобильник. Я вздрогнула – сигнал прозвучал резко и неожиданно. Поспешно съехала на обочину и сняла трубку.

– Я разбудил тебя? – спросил Хенрик.

– Нет-нет, – ответила я. – Как у вас там, все хорошо?

В трубке завывал ветер – было такое ощущение, будто Хенрик разговаривает со мной, стоя во дворе.

– Эмиль еще спит. Я пробежался. Сейчас пью кофе в саду. А ты что делаешь?

– Ничего, – солгала я.

– Я скучаю по тебе, – сказал он. – Но хорошо, что ты осталась дома. Тебе надо отдохнуть.

– Я тоже скучаю, – ответила я.

Они находились в семейном имении Видстрандов – огромной усадьбе с лошадьми, охотничьими угодьями и участком у залива. Я тоже должна была бы поехать с ними. Но вместо этого я направлялась совсем в другое место.

Некоторое время мы обсуждали дом и яхту, их планы на сегодняшний день. Муж сказал, что его родители передают мне горячий привет. Я попросила его тоже передать им привет и обнять от меня Эмиля. Закончив разговор, я снова выехала на дорогу.

Видстранды принадлежали к иному социальному слою. Я выросла в местечке Кунгсэнген в куда более простой семье. Мама моя была не замужем, растила нас одна – меня и мою сестру Хелену, которая старше меня на семь лет. Хенрик же вырос на Лидингё, учился в элитной школе, ходил под парусом, играл в гольф и теннис. Его бывшую девушку звали Луиз фон что-то там – в те времена, когда у них был роман, она была блистательной студенткой юридического факультета с приличным наследством и квартирой в районе Эстермальм.

Мама и Хелена не верили, что наши отношения продлятся долго. Но родители Хенрика приняли меня с распростертыми объятиями. Его мать Маргарета была в восторге от того, что сын нашел разумную спутницу жизни. С тех пор они стали не только его, но и моей семьей.

Я приближалась к Нючепингу. Усадьба располагалась недалеко отсюда. До последнего Хенрик пытался уговорить меня поехать с ними.

Он пытался соблазнить меня уютными вечерами у камина, прогулками среди осенней природы, горячими ночами и возможностью отоспаться по утрам. Я ответила, что измотана и не в состоянии общаться. Мне требовалось побыть одной и выспаться.

В другой ситуации меня мучила бы совесть. Но сейчас она молчала.

Я миновала поворот, ведущий к их имению, и поехала дальше.

Два часа спустя я свернула в сторону Стурвика и Страндгордена. Когда я ехала по этому пути в прошлый раз, за рулем сидел Даниэль – у меня еще не было прав. Помню, как он ругался на последнем участке. Пыльная гравиевая дорога с глубокими ямами и резкими поворотами. Его волновала подвеска, он боялся, что камни поцарапают лак, боялся столкнуться с каким-нибудь местным лихачом.

Теперь дорогу расширили и заасфальтировали. Раньше в Стурвике были только леса и поля, теперь вдоль дороги стояли в ряд новые дома. Один за другим, словно взятые из каталога по коттеджному строительству. Рулонные газоны, красные трехколесные велосипеды, обязательно батут и камень с солнечными часами. Ни на одном из участков не было видно ни деревца. На некоторых до сих пор шла стройка.

Асфальт закончился, и снова появилась прежняя гравиевая дорога. Здесь не было ни новых домов, ни строительных проектов.

Я ударила по тормозам.

Прямо передо мной стоял благородный олень.

Животное смотрело на меня большими влажными глазами. Его ветвистые рога напоминали дерево. Я открыла дверцу машины, вышла и протянула руку, сама не понимая зачем, – скорее всего, просто в знак приветствия. Олень отвернулся от меня и большими скачками помчался прочь через поле на другой стороне дороги. Я смотрела ему вслед, пока он не достиг опушки и не исчез среди деревьев. Затем снова села за руль и поехала дальше.

Было еще далеко до полудня, когда я заехала на лесную дорогу. После четырех часов пути я оказалась на месте.

«Страндгорден» – гласила табличка, висящая у въезда. Она была такая же, какой я ее помнила, только еще сильнее выцвела от дождей и ветра. Лесная дорога представляла собой две колеи, между которыми росла высокая трава. С обеих сторон стояли густые кусты, деревья протягивали свои ветви над дорогой. Медленно проехав через оранжевый туннель среди осенних листьев, я выехала на парковку.

Перед домом стоял оставленный кем-то трейлер без двери с разбитыми окнами. Несколько ржавых велосипедов стояли чуть поодаль, прислоненные к стволу сосны. Земля была усыпана листьями, хвоей и шишками.

Выйдя из машины, я потянулась – все тело онемело от долгой поездки. По гравиевой дорожке направилась к главному зданию. Позади невысокого дома раскинулся газон, похожий скорее на дикий луг. Площадка для мини-гольфа заросла травой и мелким кустарником. На веранде, идущей по всей длине здания, то тут, то там виднелись просветы между досками, сквозь которые проросли густые кусты. Окна были закрыты ставнями. Похоже, этот летний рай давно заброшен.

Обойдя главное здание, я направилась по дорожке дальше, туда, где стояли шесть домиков. Они располагались поодаль друг от друга среди высоких лиственных деревьев у самой кромки воды. Дом номер один – самый дальний.

Мы обосновались в отдельной хижине у самого моря. Номер один. Я сижу на веранде, Алиса спит в коляске между двумя деревьями. Думаю, ей особенно полезно спать на свежем деревенском воздухе, в тени берез и вязов.

Вдоль берега стоят другие домики. Все они сданы, а в кемпинге, расположенном чуть в стороне, тоже все битком. Здесь обитают немцы, голландцы, много семей с детьми и пенсионеров в трейлерах.

Мы живем вдалеке от всех, тут спокойно и уютно. Нас только трое – Даниэль, Алиса и я. Мы ни с кем не общаемся. Эти дни прошли замечательно, лучше и быть не может. Но завтра наш маленький отпуск завершается, и мы снова отправляемся домой, так что надо наслаждаться, пока есть время.

Домики тоже нуждались в ремонте. На солнечной стороне почти вся краска облупилась, а кое-где прохудилась крыша. Я поднялась на веранду домика, в котором мы жили, и заглянула в окно. Стол и три деревянных стула у окна исчезли, оранжево-коричневый диван, огромная кровать, едва вмещавшаяся в крошечной спальне, – ничего этого не было.

Ничего особенного я не испытывала. Никакой тоски, никакого острого прилива чувств. Я приехала в Страндгорден, где все произошло. И реагировала совсем не так, как ожидала.

Я развернулась и спустилась к пляжу.

Ветер с Балтийского моря. Запах соли и водорослей. Я сделала глубокий вдох, впуская в легкие свежий осенний воздух. Присев на корточки, попробовала рукой воду. Ледяная. Хотя на дворе стоял сентябрь, казалось, что лето давно прошло. Поднявшись, я долго оставалась неподвижной и смотрела на серо-синее море.

В ту ночь Алиса проснулась, и мы вышли из дома. Вот здесь мы сидели и смотрели на полнолуние, все втроем.

Как ни странно, здесь меня охватило чувство покоя.

Тишину нарушил собачий лай.

– Бустер!

Пожилая женщина в бесформенном пальто с неожиданной скоростью погналась за своим псом. Он забежал в воду, потом заметил меня и приблизился радостными скачками. Остановившись передо мной, он принялся шумно отряхиваться. Пес был огромен. Слюна летела во все стороны, когда он тряс своей большой ушастой головой.

– Не бойтесь, он не кусается, – закричала мне женщина и подошла ближе, на ходу плотнее закутываясь в свое пальто. Вся сцена выглядела так комично, что я не могла удержаться от смеха.

У пса была красно-коричневая короткая шерсть, он был крупный, размером почти с хозяйку. Я улыбнулась ей и погладила его.

– К сожалению, он чудовищно невоспитанный, – сказала женщина и взяла пса на поводок.

– Такой симпатичный, – ответила я.

– Слышишь, Бустер, псина несчастная?

Она говорила добродушно, и пес ответил радостным лаем.

– Что это за порода?

– Английский мастиф. Лучшей декоративной собачки не найти.

Женщина посмотрела на меня, прищурив глаза.

– А что привело вас сюда? Нечасто сейчас кого-нибудь встретишь тут, в «Страндгордене».

Я огляделась по сторонам:

– Я здесь как-то отдыхала. Давным-давно. Проезжала мимо, стало интересно посмотреть, как тут все, – по-прежнему или нет.

– Боюсь, что нет, – произнесла женщина и развела руками. Потом засмеялась и протянула мне ладонь. – Чуть не забыла. Меня зовут Элле-Марья. Мы живем чуть дальше, по ту сторону холма. Прожили здесь больше сорока лет, а Бустер восемь.

– Стелла, – представилась я, и мы пожали друг другу руки. – Здесь раньше была настоящая идиллия. Везде росли цветы. Всех оттенков, в ящиках и на клумбах, а кусты и деревья были так заботливо ухожены.

– Когда вы были здесь?

– В девяносто четвертом. В августе.

– Какой позор, что все это брошено на произвол судьбы. В те времена база отдыха была ухоженным местечком. И очень популярным. Летом приезжало множество отдыхающих.

– Почему никто ею теперь не занимается? – спросила я. – Эта земля наверняка стоит целое состояние.

– Многие строительные фирмы тут ходили кругами, как коты вокруг сметаны. Желающих строить и эксплуатировать хоть отбавляй. Но все так и стоит, год за годом.

– Как это получилось?

– Подождите-ка, вы говорите, что были тут в девяносто четвертом?

Я шла вместе с Элле-Марьей вдоль берега и слушала ее рассказ. Солнце стояло высоко, море ослепительно блестело. Бустера снова отпустили с поводка. Он бежал впереди, роясь среди веток и бревен, выброшенных на берег.

– С годами память изменяет человеку, это вы наверняка знаете, – говорила Элле-Марья. – Но есть такое, что не забывается. В то лето тут утонула маленькая девочка. Семейство приехало сюда отдыхать. Бедные родители уехали домой без дочки. Ужасная трагедия. Для Лундина это был страшный удар. Он владел базой отдыха и почти все тут делал сам. Это было его детище. Вскоре после этого случая он умер. Совершенно внезапно. Теперь всем владеет его дочь. Но она ничего с этим хозяйством не делает. С тех пор сюда никто не приезжает.

Мы шли вдоль пляжа, мимо главного здания, мимо площадки для мини-гольфа. Элле-Марья неодобрительно фыркнула, рассказывая дальше:

– В тот год она на некоторое время переехала сюда, а потом снова исчезла. У нее на руках был маленький ребенок – наверное, трудно было заниматься таким хозяйством самой.

Мы дошли до конца песчаного пляжа. Вдали, оглушительно крича, парили в воздухе несколько чаек, и Бустер бросился вперед, чтобы посмотреть на них.

– Мы уже пришли? – спросила я. – В прошлый раз мне казалось, что пляж тянется бесконечно.

– Память часто играет с нами злые шутки, – ответила Элле-Марья. – С годами становится все хуже и хуже. Доживете до моих лет – сами увидите.

Мы двинулись дальше по узкой тропинке среди высокой травы, растущей на каменистом берегу. Помню, мы называли это место Тропой забот.

– Эту тропинку я точно помню, – сказала я. – Здесь были места для медитации.

Мы остановились у круга, сложенного из больших булыжников. В центре лежала кучка маленьких острых камешков. Рядом с кругом на покосившемся шесте висела табличка. Элле-Марья подалась вперед, сложила руки за спиной и прищурилась.

– У кого глаза получше, тот может прочитать, что тут написано. Я ничегошеньки не вижу. И не помню, что там было.

Она постучала себя пальцами по лбу и засмеялась.

– Круг забот, – произнесла я.

Я вхожу в круг. Беру острый камень и тру в ладонях. Думаю о том, что тревожит меня, о заботах, которые гнетут меня. Я избавляюсь от них, выбрасывая камень за пределы круга. Делаю это с большой серьезностью и ощущаю, как на душе полегчало. Обернувшись, я вижу ухмыляющееся лицо Даниэля.

– Мне, наверное, следовало выкинуть из круга тебя, Стелла. От тебя одни проблемы с самого первого дня, как я повстречал тебя.

Я погналась за ним, и мы с радостными криками понеслись по тропинке. Мы смеялись и обнимались, целовались, стоя в высокой траве, не подозревая, что наше счастье в одно мгновение будет разбито.

Я стою в кругу. Беру камень и тру его в ладонях. Швыряю его как можно дальше. Не испытываю никакого облегчения. Лишь бездонную тоску. Я падаю на колени, кричу и плачу, пока не приходит Даниэль и не уносит меня оттуда.

Я вздрогнула, почувствовав на своей руке ладонь Элле-Марьи. Она сжала мои пальцы, потом взяла меня под руку, и мы пошли дальше.

Теперь тропинка взбиралась на крутой холм. Внизу под нами наискосок шла гравиевая дорожка. Здесь мы стали прощаться. Элле-Марья и Бустер пойдут домой по дороге – так короче.

– Иначе Бустер может закапризничать, – сказала она. – Он чувствует, когда уровень сахара в крови падает.

– Я все про это знаю, – кивнула я. – У меня муж такой же.

Элле-Марья засмеялась, и мы обнялись на прощание. Я отправилась дальше вверх по склону. Поднялась на скалистую площадку и увидела слева несколько деревьев. За ними, едва различимое, стояло еще одно здание.

Я пошла в другую сторону, к обрыву над морем. В прошлый раз я здесь не была: сюда нельзя было подняться с коляской. Отсюда открывался бескрайний вид на море. Скала почти отвесно уходила в воду. Подойдя ближе, я заглянула за край обрыва. Далеко внизу волны бились о большие камни.

Возле кустов чуть в стороне стояла маленькая каменная косуля. Казалось, она в любой момент была готова пуститься наутек. Однако она навсегда останется здесь. Я села рядом с ней и устремила взгляд на море.

Дальше: Благодарность

Элизабет Нуребэк Скажи, что ты моя

Стелла

Изабелла

Стелла

Изабелла

Стелла

Стелла

Керстин

Изабелла

Стелла

Стелла

Элизабет Нуребэк
Скажи, что ты моя