Пролог. Черно-белое великолепие

Если бы мне понадобилось снять старомодный фильм-нуар — с циничным сюжетом, полным интриг, насилия и неожиданных поворотов, разворачивающийся на темных и зловещих улицах в размытом черно-белом цвете, — я бы сделал это в Гаване.

Мое решение снимать в черно-белом может показаться неочевидным тем, кто знает Гавану. Кубинская столица — это карибский город с желтыми, розовыми и бирюзовыми зданиями на фоне жаркого лазурного неба и ярко-голубого моря с темной, всегда хорошо заметной кобальтовой полосой, прочерченной Гольфстримом.

Иногда, что чаще других подчеркивают американцы, море у Гаваны отражает небо за несколько секунд до рассвета и может казаться фиолетовым. Эрнест Хемингуэй, для которого слово «фиолетовый» было чересчур «цветочным», описывал Гольфстрим как «почти пурпурный». Но хабанерос — то есть жители Гаваны — склонны относиться к морю менее поэтично, и единственным, кто называл воды у Гаваны фиолетовыми, был гаванский поэт и писатель середины XIX века Хосе Лесама Лима, которому принадлежат такие строки:

Джон Мьюр, шотландец, ставший величайшим натуралистом Америки и, пожалуй, первым экологом, приехал на Кубу в 1868 году, в тот же год, когда он впервые увидел и прославил Йосемити. Для Мьюра Гавана была желтым городом: «На одной стороне гавани стоял город этих желтых растений, с другой — город желтых отштукатуренных домов, тесно и бестолково скучившихся». Мьюр находил желтый повсюду. Холм, на котором Эль-Морро охраняет вход в гавань, по словам Мьюра, был покрыт желтыми сорняками.

Британский писатель Энтони Троллоп, оказавшийся в Гаване в 1859 году, также назвал ее «грязным желтым городишкой». И именно такой ее изобразил американский импрессионист Чайльд Гассам. Он был известен как великий колорист в Нью-Йорке, Новой Англии и Франции, но, приехав в Гавану в 1895 году, писал желтые здания, выцветшие до пастельных тонов в ослепительно жарком солнечном свете, — грязный желтый городишко. На его полотнах с Гаваной даже тени приглушены в пастельно-синий, а единственные насыщенные цвета — это красный и золотой испанского флага. Гассам обожал флаги.

Современный кубинский писатель Педро Хуан Гутьеррес, сознательно избегающий вычурности в лирике, для гаванского заката делает исключение, называя его «прекрасный золотой город в сумерках», и это правда, поскольку, когда солнечные лучи, пылая, падают на стены почти параллельно земле, Гавана — золотой город.

Федерико Гарсиа Лорку, великого испанского поэта, в Гаване любят за мальчишеский шарм и за то, что он встретил трагический конец — его расстреляли фашисты в начале гражданской войны в Испании. К трагическим смертям к Гаване всегда хорошо относятся. Но в 1930 году он написал: «…кадмий Кадиса здесь отдает пурпуром, роза Севильи — кармином, а гранадская зелень мягко светится рыбьими чешуйками».

Неужели все они видели тот же город, что и я?

Одна из причин, объясняющих разницу между впечатлениями этих авторов (по крайней мере, в их ранних работах) и моими, заключается в том, что в первый раз они Гавану увидели с моря.

Город расположен на северном побережье Кубы на крупном торговом пути, который соединяет Северную Америку и Европу, а также через Карибы ведет в Мексику и Южную Америку. Гавана и пуэрто-риканский Сан-Хуан, лежащий намного дальше от Северной Америки и Мексики, — единственные большие порты в этой части Атлантического океана. Большинство портов Карибского моря находятся на западной стороне своих островов, и корабли вынуждены пробиваться через предательские межостровные проходы, чтобы выйти в Атлантику.

Французы знали, где правильно разместить порт, и основали столицу того, что стало современным Гаити, в Кап-Аитьен, на атлантическом берегу, но после Гаитянской революции 1791–1804 годов столицей стал Порт-о-Пренс на карибском берегу. На Кубе же испанцы поначалу действовали не так и заложили столицу острова в Сантьяго, на карибской стороне, и только позднее перенесли ее на атлантический берег. Гавана обладает превосходным портом с длинным, узким проливом, ведущим к широкой и хорошо защищенной Гаванской бухте.

Эта бухта и ее береговая линия в старом районе города, который сегодня называется Старой Гаваной, Хабана-Вьеха (Habana Viejo), некогда составляли сердце столицы: то место, где сходил на сушу каждый вновь прибывший, где таможенные чиновники осматривали привезенные товары и где огромные запасы роскошного кубинского сахара и табака загружались на суда и уплывали за границу.

В опубликованном в 1937 году романе «Иметь и не иметь» — единственной книге Хемингуэя, действие которой происходит в Гаване, — сюжет разворачивается на восточном берегу Хабана-Вьеха с ее доками и складами, грузчиками, незамысловатыми барами и кафе.

В те времена прибрежный район населяла беднота, ищущая работу, уличные попрошайки, спавшие под стенами, моряки, бандиты и их кровожадные приспешники.

Туристам, посещающим отреставрированные колониальные памятники в старом городе, сегодня надо только повернуть направо и пройти квартал-другой, чтобы выйти к некогда знаменитому району. Но почти никто так не делает. Большинство туристов слабо ощущают близость берега и гавани. Бродяги, бандиты и большинство моряков тоже покинули эти места.

Сегодня люди прибывают самолетом, а потому им открывается совсем другой вид на город, нежели у тех, кто приплывал по морю. Вы летите над обширными, зелеными и тщательно ухоженными фермами за городом. Такси везет вас по ухабистой дороге мимо нескольких среднего размера многоэтажек, необычных для Гаваны, вроде крупной государственной психиатрической клиники, мимо зданий тускло-серого цвета либо с потеками ржавчины, бирюзовых, розовых — похожих на праздничные торты, если те слишком долго постоят. Через поразительно короткое время вы уже резво мчите — если у вас такси поновее, покрепче — по изгибам прибрежной дороги, по Малекону в центральную часть Гаваны, достигая ее так быстро, что трудно поверить в два миллиона человек, официально населяющих город.

Почти отовсюду в городе виден океан, синий и пустой. Изредка появляется какое-нибудь судно — конечно, не прогулочное, но и не рыбацкое. Это кажется странным, поскольку очевидно, что рыба там есть. Темная полоса богатого рыбой Гольфстрима, многочисленные марлины которого так манили Хемингуэя, видна с берега. Мужчины и мальчики стоят вдоль прибрежной стены и удят рыбу. Иногда они выплывают на камерах от шин, чтобы добыть что-то покрупнее. Награда за это — парго, крупный местный окунь. Хемингуэй называл парго его американским именем — muttonfish — и говорил, что его хорошо ловить на скалах у Эль-Морро, замка, охраняющего бухту. Местные в качестве наживки используют мелкую рыбу или кальмаров, которых достают сетью. Но есть и масса других карибских видов, в большинстве своем это рифовые рыбы, у многих из них фольклорные имена вроде pez perro, лучеперый губан — глупого вида существо с выдвинутой вперед челюстью.

Но с лодок никто не рыбачит. Даже в соседнем Кохимаре, «рыбацком пригороде» Гаваны, лодок не видно, а те немногочисленные рыбаки, что остались, — пожилые; они уже не ловят, но они полны воспоминаний, в том числе и о рыбалке с Хемингуэем. Объяснения отсутствия лодок варьируются от дефицита топлива до теории, что все рабочие лодки уплыли во Флориду. Настоящая причина, вероятно, и впрямь связана с близостью города и Флориды, поскольку на южном берегу Кубы до сих пор базируется действующий рыболовецкий флот, только он сосредоточен на лобстерах и моллюсках.

Начиная с Кубинской революции 1959 года и последующего объявления Соединенными Штатами торгового эмбарго, морской трафик из Гаваны и в Гавану невелик. Даже в годы тесных связей Кубы и Советского Союза, когда регулярно приходили суда из Восточной Европы, ресурсов, чтобы создать суматоху старых времен, не было.

В итоге Гаванская бухта заросла илом и грязью и до середины 1980-х годов, когда Куба получила от ООН деньги на расчистку гавани, огромное количество мусора через реки и ливнестоки попадало в ее воды. Бойни, фабрика дрожжей, две винокурни, кожевенный завод и пылающий нефтеочистительный завод в Регле на восточной стороне бухты способствовали загрязнению. Тридцать лет работ по очистке бухты тоже не привели к росту ее использования. Более того, после распада Советского Союза в 1991 году гавань стали использовать еще меньше.

Возможно, это изменится. Сразу после того, как в 2015 году президент Барак Обама объявил об оттепели в отношениях с Кубой, американские предприниматели стали предлагать планы по организации судоходства в Гавану, притом что торговое эмбарго никуда не делось. Все же маловероятно, что старая гавань и берега бухты снова станут тем, чем были раньше. Если бухта оживет, то, скорее всего, превратится в туристический порт, а не в коммерческий.

По правде говоря, то, что некогда было идеальной гаванью на Карибах, что когда-то вдохновило на постройку Гаваны, сегодня немного устарело. Во времена кораблей поменьше подобная гавань с узким проливом — всего метров триста шириной на протяжении почти километра, расширяющегося затем до нескольких квадратных километров закрытой акватории, — давала военные преимущества как для обороны, так и для нападения. Атакующий, решивший запереть флот в бухте, мог затопить судно у начала гавани и перекрыть входы и выходы. Гавань до сих пор представляет собой прекрасное убежище, чтобы переждать ураган, но она недостаточно глубока для современного судоходства, и к западу от города строят более глубоководную гавань. В старой гавани и проход слишком узок. Кроме того, хотя Регла (Regla) до сих пор способна обслуживать судоходные маршруты в Восточную Кубу и из нее, улицы Старой Гаваны слишком узки, чтобы перевозить товары на грузовиках.

В этом тесном, многолюдном мире узких пространств Хабана-Вьеха и мог бы разворачиваться сюжет моего фильма в стиле нуар. Свет там жаркий до белизны, а тени контрастны. Этот тропический город строили, чтобы тени было как можно больше, и на узких улицах, как правило, царит полумрак. Улицы Хабана-Вьеха такие узкие, что до недавнего времени между зданиями натягивали навес, чтобы затенить то, что внизу.

Но есть и другие причины видеть Гавану черно-белой. Из-за американского торгового эмбарго цветную пленку и все, что нужно для ее обработки, купить было негде, потому многие годы после революции ведущие фотографы страны, например Рауль Корралес и Альберто Корда, снимали в черно-белом. (Истинный гаванец Корда, автор знаменитого черно-белого портрета Че Гевары, говорил, что стал фотографом, чтобы «знакомиться с женщинами».)

Один из лучших гаванских романов читается словно фильм-нуар. Не возникает мыслей о цвете, когда читаешь «Погоню» (El Acoso) Алехо Карпентьера. Об открытости гаванцев иноземцам свидетельствует то, что Карпентьер — он родился в Швейцарии у отца-француза и матери-русской, умер в Париже и говорил по-испански с французским акцентом — был принят в городе и причислен к великим гаванцам. Большинство горожан даже не догадываются, что он родился не здесь.

Действие «Погони» происходит в 1950-е годы при диктатуре Фульхенсио Батисты; это рассказ о политическом активисте, которого преследуют в Гаване секретные полицейские агенты. Это один из тех романов Карпентьера, благодаря влиянию которых колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес и другие латиноамериканские писатели обратились к тому, что называют «магическим реализмом». Но, несмотря на магическое в книге, она полна неприукрашенного реализма, поскольку сюжет разворачивается на улицах Гаваны. Она передает то, как город выглядит, ощущается и особенно как он пахнет. Впрочем, отсылки к цвету изредка попадаются: «Вслед за пятнами краски на домах он шел, двигался от охры к пепельному, от зеленого к малиновому, переходя от дверей со сломанным гербом к дверям, украшенным грязными рогами изобилия». И Гавана всегда была такой — нарядной, но потрепанной, чем-то напоминающей небритого мужчину в поношенном смокинге.

Возможно, на мысль о фильме-нуар наводит сам сюжет книг или тот факт, что события происходят преимущественно ночью, отчего погоня разворачивается словно в черно-белом городе. Карпентьер нашел истинную суть Гаваны, когда написал в своем произведении 1970 года «Город колонн» (La Ciudad de las Columnas): «Старый город… это город теней, построенный тенями». Гавану строили европейцы, мечтавшие о тени в жаркой стране; они и создали мир теней.

В «Погоне» тьма усиливает запахи. Ведь, как и большинство тропических городов, Гавана наполнена сладкими, кислыми и горькими ароматами, многие из них неприятны. Помогло бы выносить мусор чаще, но есть и другие запахи. Карпентьер писал о «вони из кухонь бедноты». Он писал даже о «запахе пожранных термитами бумаг». Поищите старые, бывшие в использовании книги со слегка поеденными страницами на прилавках Пласа-де-Армас, самой старой площади города, и вы узнаете, как это пахнет.

Никто не напишет о городе подробнее, чем Карпентьер, если не полюбит его со всем его зловонием. Как однажды сказал о Чикаго Нельсон Олгрен: «Прежде чем ты заработаешь право что-то сказать о нем, попробуй его немного полюбить». «Погоня» — это дань Карпентьера темному и суровому городу.

Еще один стойкий черно-белый образ Гаваны возникает из фотографий Уокера Эванса. Карпентьер даже упоминает одну из них в «Погоне». В 1932 или 1933 году Эванс приезжал на Кубу с заданием проиллюстрировать книгу, которая так и не была издана, — «Преступление Кубы». За три недели фотосъемок, сопровождаемых обильными возлияниями с Хемингуэем (Папа угощал) в отеле «Амбос Мундос» (Ambos Mundos), Эванс сделал свои гаванские черно-белые шедевры. Его работы показывают не бедность эпохи Великой депрессии, как на американских фотографиях, а просто улицы, полные людей, стремящихся выглядеть «как надо» в безнадежно потрепанном мире.

В городе снимались и настоящие фильмы-нуар, например, в 1959 году Кэрол Рид снял черно-белую адаптацию романа 1958 года «Наш человек в Гаване». Сценарий написал сам автор книги, Грэм Грин, благодаря чему получился один из тех редких фильмов, который не уступает роману, по которому снят.

Это история об англичанине, торговавшем пылесосами и убедившем британскую разведку, что чертежи пылесосов — это план систем вооружения в кубинских горах. Он задумал выбить из разведки деньги, чтобы отправить дочку учиться в Швейцарию. Можно возразить, что сюжет слишком комичный для фильма-нуар. Фидель Кастро, разрешивший съемочной группе поработать в Гаване, ворчал, что шпионы Батисты показаны слишком позитивно. Но в истории есть и темная сторона, например, полицейский агент-садист с портсигаром из человеческой кожи и сцены расстрела людей на улице — драматичные вспышки ружейных выстрелов в темноте. Книга Грина в основе своей смешная, но, как замечено в романе: «кто-то всегда оставляет банановую кожуру на сцене трагедии».

Изначально автор выбрал в качестве места действия Эстонию 1938 года, но потом подумал, что нацистская оккупация — все же слишком мрачный фон для шпионской комедии. Позже он решил, что в «фантастической Гаване» комедия может разворачиваться посреди «абсурда холодной войны». Грин рассудил: «Ведь кто здесь может подумать, что выживание западного капитализма — стоящее дело?» Но, как заметил Кастро, если ты кубинец, то при диктатуре Батисты тебе приходилось не так-то весело. Бесчеловечная клептократия в тесном партнерстве с американской организованной преступностью проявлялась как в ужасающей бедности, так и в показном богатстве. Иностранцы вспоминают Гавану тех времен как своего рода романтический бордель с красивыми людьми, которые элегантно одеты и слушают хорошую музыку в знаменитых ночных клубах. А у местных в памяти — террор, когда невиновных, даже героических людей избивали, тащили по улицам и убивали и при свете дня, и ночью.

На самом деле Гавана, которая издавна славилась атмосферой веселья, опутана воспоминаниями о трагичной и страстной истории. На городских улицах в разных кварталах висят памятные таблички там, где убивали жертв Батисты. Есть места, где раньше находились бараки, там держали рабов в загонах и выставляли на потеху богачам вплоть до конца 1870-х годов. Один из загонов стоял на границе Хабана-Вьеха, второй — там, где раньше лежала западная оконечность города, а сегодня — центральный квартал Ведадо (Vedado). У живописной каменной кладки возле входа в порт когда-то находились охраняемые военными лагеря, куда хозяева могли отправить своих рабов, чтобы их там профессионально избили или изувечили, а прохожие невозмутимо слушали их крики. Возле западного загона висит памятная табличка на месте карьера, где в 1869 году главный герой кубинской истории Хосе Марти, в юном возрасте став политическим заключенным, работал, скованный цепями с другими каторжниками. Освобожденный и сосланный в Испанию, он написал письмо испанскому народу: «Бесконечная боль: ибо боль заключения это самая страшная, самая разрушительная боль, убивающая разум, сжигающая душу, оставляющая следы, которые никогда не исчезнут».

Ниже Эль-Морро находятся укрепления Ла-Кабаньи XVIII века, любимая достопримечательность туристов, где Че Гевара — человек с внешностью киногероя — казнил так много людей с помощью расстрельной команды, что Кастро убрал его с должности руководителя апелляционным трибуналом и взамен сделал президентом национального банка. С другой стороны входа в гавань стоит крепость Ла-Пунта, где в 1852 году публично повесили бунтовщика Нарсисо Лопеса.

В Гаване на каждую вспышку света приходится по темному пятну.

В Гаване жарко, и борьба с жарой играет важную роль в здешней жизни. «Жара — злобная чума, проникающая повсюду», — писал Леонардо Падура Фуэнтес в начале своего мистического детектива «Маски» (Máscaras, английское название Havana Red). «Жара спускается словно тесный, тянущийся колпак из красного шелка, она обвивается вокруг тел, деревьев и предметов, чтобы впрыснуть темный яд отчаяния и медленной, неотвратимой смерти». Главный герой книги полицейский Марио Конде спрашивает: «¿Pero cómo puede hacer tanto calor, coño?» Это извечный гаванский вопрос: «Какого черта так жарко?»

В декабре более прохладный воздух приходит с моря, из Флориды, поднимает волны прибоя и заставляет их пениться вдоль Малекона (Malecón). В январе и феврале температура падает до приятных 75°; есть мнение, что это лучшее время для поездки на Кубу. Но если вы не испытаете на себе жару, вы не испытаете на себе Гавану.

Гаванцы приобрели немалый опыт насчет того, по каким улицам стоит ходить, и стараются держаться тех, что тянутся вдоль берега, чтобы иметь возможность ощутить морской бриз. Тень встречается повсюду; никогда не увидишь, чтобы гаванцы жарились на солнце, если есть шанс спрятаться. Они блестят от пота, потому славятся еще и привычкой часто мыться.

В Гаване не сможет жить тот, кого раздражает пот. Пот — один из многочисленных определяющих ароматов в пахучей Гаване, лейтмотив почти всей гаванской литературы. Потеют во всех мистических романах Падуры. Потеют в великом классическом романе XIX века «Сесилия Вальдес, или Холм Ангела», написанном Сирило Вильяверде.

Пот стирал четко прописанные классовые границы — в городе все потеют. В «Погоне», где пот — это, можно сказать, один из главных героев, Карпентьер описывает богатую, хорошо одетую женщину в театре: «Из-за мехов, которые они носили, несмотря на жару, влага собиралась у них на шее и груди». Богачи просто потели в одежде получше.

Почти все центральные персонажи гаванской культуры пережили изгнание — вынужденно либо добровольно — в какой-то из периодов своей жизни. И уехавшие гаванцы редко утрачивают чувство мучительной ностальгии по своему городу, ведь он не похож ни на что на свете.

Кажется, люди безвозвратно попадают под чары Гаваны. Нельзя приехать в этот город — тем более пожить в нем — и забыть его. История Кубы не похожа на историю ни одной страны и уж точно ни одной другой испанской колонии, а история и культура Гаваны стоят особняком от остального острова.

Гаванцы с трудом представляют себе остальной остров, а остальной мир и подавно, — это отношение понятно большинству ньюйоркцев и парижан. За пределами города жизни нет.

Хотя Куба — это остров, жители Гаваны склонны воспринимать свой город как остров на острове. Почти так и было. В XIX веке Гавана представляла собой окруженный стенами город на оконечности полуострова, выступающего в Гаванскую бухту, защищенный с трех сторон водой, а с четвертой — почти прямой стеной. Стена идет от входа в гавань по западной границе старого города до залива с южной стороны. Прикрытая стеной сторона была единственной связью с землей, и в XVII веке колониальные власти предложили вырыть ров вдоль стены, что превратило бы Гавану в остров в буквальном смысле.

Но в этом не было необходимости. Еще с XVIII века в девять часов вечера в укреплениях Ла-Кабаньи стреляла пушка и запирались ворота. Вы могли не спать всю ночь в Гаване. Многие так делали. Но как только стреляла пушка, до утра никто не мог ни войти в город, ни выйти. Сегодня стены нет, ворот нет, но из пушки на входе в гавань до сих пор в девять вечера стреляют солдаты в форме XVIII века, под барабанную дробь, чтобы напомнить людям, что столица и по сей день ведет жизнь острова.

Изоляцию Гаваны редко оценивают позитивно. Для Дульсе Марии Лойнас, ведущей гаванской поэтессы XX века, слово isla (остров) всегда подразумевало одиночество:

Nadie escucha mi voz si rezo o grito («Никто не слышит мой голос, кричу я или умоляю»). Возможно, поэтому на протяжении всей своей мучительной истории гаванцы и кричали, и умоляли так громко. Когда ты на острове, который тоже на острове, чтобы тебя услышали, надо постараться.

И все же — пожалуй, то же самое извращенное чувство заставляет кинозрителей находить фильмы-нуар романтичными, хотя это печальные истории о невезучих людях — Гавана при всех своих ароматах, поте, крошащихся стенах, изоляции и сложной истории остается самым романтическим городом на земле. О ней написано бесконечно много любовных песен. Этот город околдует любого.