Худшая ночь в моей жизни

Вот и настало время рассказать вам про Дэна, которого я уже упоминала в этой книжке. Я долго думала, что он — любовь моей жизни, но позволяла ему себя обижать так, что до сих пор не понимаю, как это вышло. Мы познакомились, когда мне было восемнадцать, и я на него сразу запала. Он мог просто так раздеться и бегать, и ему не было стыдно. У нас было много общего, особенно в том, что касается бесстыдства голышом. По-моему, нагота может быть и прекрасной, и смешной, поэтому при первой возможности я изображаю у себя в шоу поросёнка Порки — то есть, короче говоря, если сцена позволяет, я отжигаю в длинной рубашке без штанов и без белья. Как бы то ни было, Дэна отношения со мной не привлекали, и я делала вид, что меня они тоже не интересуют.

Дэн меня завораживал. Он вырос на Манхэттене, в потрясающем лофте. Когда ему стукнуло тринадцать, его отослали в школу-интернат. Он был плохим мальчиком — во многих смыслах, включая сексуальный. Дети в Нью-Йорке вообще-то не пьют до совершеннолетия, в отличие от лонг-айлендских. Вместо этого они принимают наркотики и трахаются друг с другом, чтобы почувствовать себя взрослыми. Он шпилил любую, лишь бы не сходила с места достаточно долго, чтобы он кончил. Или, по крайней мере, так он мне рассказывал. Плохим мальчиком он был или хорошим — неважно. Я чувствовала, что его не понимают и что я — единственная, кто его может по-настоящему полюбить. На это, как вы уже знаете, я и велась с двадцати до тридцати.

В первый раз я с ним переспала в нью-йоркской квартире его матери. Офигенная была квартира: огромная, с высокими потолками, безупречно обставленная. И в Дэне, и в его доме было столько того, что мне казалось крутым. Круто было, что вечером он спустился мне открыть босиком и в нижнем белье. Босиком на тротуаре на Манхэттене. Круто было, что в комнате у него висел плакат Декстера Гордона. И круто было, что он разбирался в искусстве. Его родители дружили со знаменитостями, с культурной элитой. Меня от этого штырило. То, как меня растили в пригороде, мне сразу стало не нужно. Меня сразил наповал он сам и та жизнь, которой от него веяло. Я знала, что нам суждено быть вместе, но он не был уверен, что я — та девушка, которая ему нужна. Может, дело было в том, что единственный плакат у меня в комнате был плакатом Ани Дифранко, а если бы меня спросили, кто в друзьях у моей семьи, то я бы сказала: «Маппеты». Или дело было просто в том, что Дэн был из этих, не-пойду-туда-куда-зовут. Но я играла вдолгую и завоевывала его неспеша. Я даже отвезла его через всю страну, когда он перебрался на Западное побережье. Нам было по двадцать, мы ехали на взятой напрокат тачке, и когда добрались до Вегаса, он был моим. Я почувствовала, как в нем что-то поменялось — и как я его догнала. Мой взгляд ему четко говорил: чувак. ты. мой.

Мы были вместе, у нас кончались деньги, но он все равно решил купить в аутлете темные очки от Gucci. Красный флаг? Я предпочла не замечать такого рода выходки. Думала, раз у него богатые родители, он тоже богатый. Тут была загадка, которую я окончательно разгадала только год спустя, когда жила с ним, и мне приходилось крутить педали, работая велорикшей, чтобы заработать денег на продукты: он все спускал на алкоголь.

И да, когда мы были еще в Вегасе, он наорал на меня во всю глотку и так меня тряхнул, что мне пришлось убежать и спрятаться, пока он не остынет. Тогда я в первый раз увидела его другую сторону. До тех пор я его даже огорченным не помнила. И как я вознаградила его за такое поведение?

Через год я к нему переехала. Мы прожили вместе одно лето на Западном побережье, до моего двадцать первого дня рождения. У нас была квартира на холме, совсем близко к пляжу. Я каждый день рано вставала, проводила занятие по кикбоксингу в Молодежной ассоциации, потом шла играть в пляжный волейбол за второй состав женской лиги, потом встречалась с ним, пила, ругалась и трахалась. Чего еще можно желать, если тебе нужны отношения, как у Пенелопы Круз с Хавьером Бардемом в «Вики, Кристина, Барселона». А если вы не видели этот фильм, то я была за Уитни при Дэне — Бобби. (Быстренько выкрикну: я так любила Уитни, что до сих пор не могу поверить, что ее больше нет.)

Как бы то ни было, мы с Дэном ходили с друзьями в счастливые часы в бары, напивались, а потом он злился на меня и немножко меня пихал. Иногда, когда он меня пихал, я обо что-нибудь спотыкалась, падала и ушибалась. Но все это, разумеется, было случайно. Я в тот год очень часто случайно ушибалась. Он ревновал из-за чего-нибудь и так сжимал мне руку, что оставался жуткий синяк. Но это, конечно, было случайно, и он потом так из-за этого переживал. Я его утешала, и мы жили дальше, пока оно опять не случалось. Но ведь все это не выглядит так, словно у меня были отношения с абьюзером, да? Я ведь не была покорной. Я могла за себя постоять, никогда не лезла за словом в карман. Я же задирала задир в школе, защищала тех, над кем издевались. Я всегда гордилась тем, что я сильная, уверенная в себе и независимая. Со мной же не могло такое случиться, да?

Дэн постоянно говорил мне такое, чего я никому не позволяла в свою сторону — всякие обидные вещи, сообщал мне, что я не такая красивая, как другие женщины, с которыми он встречался. Показывал места на моих ногах, руках и животе, над которыми, по его мнению, надо было поработать. Отодвигал занавеску в душе и смеялся над моим голым телом. Как-то раз даже пописал мне на ноги, со смехом. Я плакала, уходила погулять, а потом мы начинали заново. Но слушайте, я же была умной, смешной, я всегда открыто говорила все, что думаю. Это ведь не были отношения с абьюзером, так? Такое случается только с девочками, которые в себя не верят. Правда?

Становилось все хуже и хуже, я начала убегать из квартиры при первой возможности. Шла в «Старбакс», запиралась в туалете, садилась на пол и плакала. Я знала, что нужно вернуться на Восточное побережье, но думала, что никто меня никогда не полюбит так, как любил Дэн. Я верила, что он так же сходит по мне с ума, как я по нему, и что, если я постараюсь его не бесить, у нас все будет хорошо. И я его правда любила. Думаю, в какой-то момент наших отношений я стала принимать его злость и агрессию за страсть и любовь. Я всерьез начала считать, что вот так и должна выглядеть настоящая любовь. Чем больше вы друг на друга орете, тем сильнее любите. Чем больше рукоприкладства и унижений, тем больше вы на самом деле пробиваетесь друг к другу. И чем больше я хочу быть с ним, тем лучше он поймет, что я его на самом деле люблю и что нам нужно быть вместе. И он всегда так переживал из-за того, что сделал, после того, как орал на меня или ставил мне синяки. Он ведь точно не изводился бы так, если бы настолько сильно меня не любил. Если потом человек переживает и клянется любить тебя до конца своих дней, — это же не абьюз, правда? Ведь правда?

Неправда. Теперь, когда я знаю все, что знаю, — это ясно как день. Абьюз, и никаких сомнений. И да: страх, побои и абьюз — это не только для закомплексованных женщин, которых легко запугать, или женщин из неблагополучной среды, или тех, у кого нет положительного образа мужчины. На TED, из лекции Лесли Морган Штайнер о домашнем насилии (дальше в основном цитаты из нее) я узнала, что страдают женщины с любым уровнем дохода и образования. А еще я узнала, что была типичной жертвой домашнего насилия из-за своего возраста. В Соединенных Штатах женщины от шестнадцати до двадцати четырех лет в три раза чаще подвергаются домашнему насилию, чем женщины любого другого возраста. И каждый год в Соединенных Штатах погибают от рук домашних насильников пятьсот женщин, попадающих в эти возрастные рамки. Домашний насильник — это не обязательно тот, с кем вы живете. Это любой, с кем у вас близкие отношения. Я вписалась в статистику.

С Дэном все усложняло то, что нам обычно было очень здорово вместе. Нас так перло. Он по мне с ума сходил, так что меня просто уносило. Секс у нас был по несколько раз в день. Я думала, это потому, что я его так завожу, но теперь считаю, что так он просто безраздельно завладевал моим вниманием. Мы смеялись до слез, трахались, клялись друг другу в вечной любви, а через секунду поднимался крик, и он на меня орал и слишком крепко меня хватал.

Как-то влажным летним вечером мы пошли с друзьями в новый бар. Нарядились соответственно — нам так хотелось попасть в новое крутое место. Я люблю танцевать — всегда любила и всегда буду. Хорошо ли я танцую? Неа! Но меня это никогда не останавливало. Я вытаскивала подругу на танцпол, и мы зажигали. Дэн иногда танцевал, но в тот вечер, наверное, из-за того, что я весь день говорила, как мне не терпится, он решил немножко меня обломать. Я танцую, как все белые девушки — с сексуальным подтекстом, как бы говоря: «Вот что будет, если на меня влезть». Совершенно недобросовестная реклама. К тому же у меня получается не очень, и за мою жизнь мне об этом говорили некоторые черные — прямо в лицо.

В общем, мы с подружкой кружились и выгибались на танцполе, и тут откуда ни возьмись появился Дэн и сгреб меня за руку. Ему не понравилось, как на меня смотрели парни у бара, он подумал, что я с ними заигрываю. Я ушла с танцпола, мы пили, еще пили, целовались на диванах, а потом заиграла Mary J. Blige «Real Love» — и, знаете ли, я просто должна была под нее потанцевать. Закон такой: все женщины превращаются в Маньчжурских Кандидатов, когда включают эту песню.

На танцполе ко мне подошел парень — головой ручаюсь, он был геем. Мы подпевали и танцевали вместе. Хихикали, вроде как, терлись друг о друга, но на самом деле даже не прикасались. Все было совершенно невинно. По дороге в туалет Дэн, проходя мимо меня по танцполу, шепнул мне на ухо: «На тебя смотреть противно». Я обозлилась. Подумала: ну, я тебе покажу противное — и начала очень сексуально танцевать с другим парнем. Дэн вышел из туалета и опять потащил меня на диван. И вот тут я сделала то, чего никогда не делала раньше и никогда, ни за что не сделаю снова: я плюнула ему в лицо. Не знаю, то ли я решила, что я — героиня «Вестсайдской истории», то ли у меня от выпивки яйца отросли, но я это сделала. И этот жест одновременно разбудил в Дэне зверя и врубил во мне страх. Глаза у Дэна стали такие, что я испугалась до смерти и побежала. Я выбежала из бара и помчалась прочь.

Я бежала к дому наших друзей на той же улице, но Дэн меня догнал. Я пыталась его успокоить, сказала, что, наверное, лучше нам провести ночь врозь, чтобы остыть. Это было по уму, он был парень умный, так что я была уверена, он согласится — ну, может, обзовет меня сукой, а потом, разозлившись, свалит. Так? Нет, по уму не получилось. Вместо этого, когда я достала телефон, чтобы позвонить подруге, Дэн у меня его выхватил и швырнул в ближайшее дерево, о которое тот разбился. Потом схватил меня за щеки и стиснул. В голове у меня стучало. Я видела, что этот вечер не похож на другие. Я была в опасности. И я это понимала.

Я сказала, что собираюсь к подруге, и попросила оставить меня в покое. Он не оставил. Он пошел за мной. Сердце у меня колотилось, когда я слышала у себя за спиной на тихой улочке его шаги. Я шла и шла, а потом в какую-то секунду не услышала его шагов. Но когда я поняла, что он прямо у меня за спиной, было уже поздно. Я попыталась ускорить шаг, и это его выбесило — он толкнул меня на капот припаркованной рядом машины. Я сильно ударилась головой и локтем. Раньше он такого себе не позволял. Он по-настоящему сорвался. На этот раз я ушиблась не «случайно». Дэн увидел, что рядом стоит машина, и нарочно меня на нее толкнул. Я расплакалась, сбросила туфли и побежала по улице со всех ног, слушая свое дыхание, пытаясь унять сердцебиение, как учил тренер по волейболу. Думаю, Дэн сам от себя такого не ожидал.

Я услышала голоса из ближайшего двора и вбежала в открытую дверь случайного дома — всхлипывая, босиком, с размазанной косметикой и со следом удара на голове, который уже превращался в синяк. Я ввалилась в гостиную — а там человек восемь здоровенных латинских бандитов, как из «Во все тяжкие». В банданах, в татухах — серьезные ребята, и я им там явно была не нужна. Я упросила их дать мне позвонить с их телефона подруге и пообещала, что сразу уйду. Они, ясное дело, взяли с меня слово, что я не позвоню в полицию.

Я слышала, как Дэн орет у входной двери, и в какой-то момент вдруг почувствовала, что с этой бандой мне намного безопаснее, чем с ним. Но я быстро поняла, что из-за меня они рисковали — их могли застукать за тем, чем они там были заняты. Кто-то из них вышел на улицу, чтобы попытаться прогнать Дэна, но он поднял шум всерьез и уперся. Я выбежала, чтобы его успокоить, а он ввязался в драку с одним из бандитов, и ему разбили губу и подбили глаз. Когда я увидела, как тот парень молотит Дэна кулаком, я тут же поменяла сторону и принялась Дэна защищать. У жертв насилия часто так перекашивает логику и инстинкты. Так же получилось в ту ночь, когда я, старшеклассница, вдруг обнаружила, что Джефф угостился моей девственностью, и кончилось все тем, что я принялась его утешать из-за того, что он меня обидел, хотя должно бы было быть наоборот. Тут я защищала еще одного парня, который меня изо всех сил предавал. «Отстань от него!» — заорала я, бросившись к Дэну, которого крепко избивали. Бандиты вытолкали нас обоих со своего двора, опасаясь, что приедет полиция.

К машине мы шли молча. Дэн, казалось, успокоился. Он даже немножко посмеялся, рассуждая, какой безумный вышел вечер, и я тоже посмеялась. Я хотела его утешить. Хотела, чтобы он почувствовал, что я на его стороне. Мы сели в машину, я проехала пятнадцать минут до дома. От случившегося я начисто протрезвела. Я пыталась его не разозлить. Единственная моя цель. Когда мы добрались домой, он заговорил о том, чтобы заказать еды, — и я сообщила ему, очень сдержанно и мягко, что не собираюсь сегодня ночевать в нашей квартире.

И все началось заново. Зверь снова проснулся, прямо у меня на глазах, тот же зверь, которого я уже увидела в тот вечер, — но на этот раз он был гораздо злее. Дэн принялся биться головой об окно и орать. Он схватил меня за руку и ударил себя ею по лицу. Отломил боковое зеркало, а я плакала и кричала, упрашивая, умоляя его перестать. Я согласилась ночевать дома, если он прекратит причинять себе боль. Не надо было с ним так торговаться, потому что едва я согласилась остаться дома, начался настоящий кошмар.

Когда мы добрались до дома, я зашла и сразу легла в постель. Я вымоталась, мне просто хотелось, чтобы эта ночь кончилась. У меня ничего не осталось. Я умоляла Дэна оставить меня в покое, дать мне поспать. Но он мучил меня и мучил, сидел и таращился на меня. Тряс кровать, чтобы меня напугать, говорил: «Не хочу, чтобы ты засыпала». Я сказала, что мы поговорим утром, а сейчас мне правда надо отдохнуть. Сказала, что если он мне не даст поспать, то я уйду. Он пару минут вел себя тихо. Я закрыла глаза, а потом снова их открыла и увидела, что он склонился надо мной и смотрит. Я сказала, что с меня хватит, и встала, собираясь уйти. Он рванул в кухню, разбил о свою голову кружку, — кружку, не стакан, — потом принялся колотиться головой о светильник, прикрепленный к потолку. Тот не ломался. Я кричала, чтобы он перестал, и тут он выхватил из ящика здоровенный нож для мяса. Тут я поняла: он меня точно убьет. Может, это прозвучит как штамп, но у меня вся жизнь пронеслась перед глазами. Я подумала: что, я вот так умру? — не верю. Подумала, как сестра и мама узнают, что я вот так вот выписалась. И от этой мысли зверь проснулся уже во мне. То был миг моего прозрения. Мне нужно было бежать. Быстро.

Я швырнула в стену стакан, чтобы отвлечь Дэна, и вылетела за дверь, побежала по нашему многоквартирному дому, колотя во все двери, умоляя, чтобы меня кто-нибудь пустил. Он гнался за мной, приближаясь с каждым поворотом, совсем как в «Американском психопате». Я постучала в пять дверей, и мне не открыли, а потом одна распахнулась, и я бросилась внутрь и заперла дверь за собой. Дэн тут же начал стучать в нее кулаком. Я подняла глаза на старика, который меня впустил, и сказала: «Спасибо вам огромное, мне нужно позвонить в полицию». Я пару месяцев встречала этого мужика во дворе — в основном когда он, шаркая, брел к мусорке либо обратно, и мы временами друг другу махали. У него были кустистые усы и брови — седеющие черные, соль с перцем, как и волосы. Он был похож на мультяшку. Второй раз за ночь я зашла в дом к чужим людям. Помню, я подумала про себя: «Ну, не будет же хуже, чем в штабе у латинских бандитов?»

Оказалось хуже. Я вдохнула — воздух в квартире был затхлым и отдавал канализацией. Я заметила, что жена старика, которую я раньше никогда не видела, лежит на больничной кровати у окна. Руки и ноги у нее были ампутированы, рот приоткрыт, голова заваливалась набок. Я так и не знаю, жива она была или нет, но думаю, жива. Жуткая и сбивающая с толку картина. Я ушла в ванную, полную мебели и грязи, заперлась изнутри с телефоном. Вызвала такси и стала ждать, когда оно приедет.

На улицу я вышла прямо к такси, ничего не чувствуя. Дэн так и стоял снаружи, но он тоже успокоился. Я могла бы вызвать полицию, и его бы забрали. Могла бы написать заявление. Но я не хотела. Мне было его жалко, он стоял такой одинокий. Я переживала, каково ему будет наутро. Даже после того, через что я из-за него прошла, я мысли не могла допустить, чтобы его арестовали. Но я наконец увидела, что со мной на самом деле происходило — домашнее насилие. Я наконец-то смогла понять, что чувствуют миллионы других женщин, с которыми случилось то же самое. Я была ими, а они были мной.

Я поехала на такси к знакомой паре. Они пустили меня переночевать на втором этаже, а парень лег спать возле входной двери с бейсбольной битой, за что я ему до сих пор благодарна. На следующий день я улетела обратно в Нью-Йорк, все еще переживая из-за того, как себя чувствует Дэн. Я знала, что ему наверняка погано, одиноко, что он весь изведется, — но я выбрала жизнь. Я много думала о сестре и о том, как хочу, чтобы она мной гордилась. Я бы не смогла смотреть ей в глаза, если бы еще хоть день провела с мужчиной, который, как я была уверена, в итоге меня убьет.

В следующей главе этой истории, ужасной главе, — мне непросто об этом говорить, — мы опять сошлись во время отключения электричества в Нью-Йорке в 2003-м. (На той жаре я бы и с саламандрой могла трахаться.) Ненадолго, но одиночество в Нью-Йорке и мои чувства к Дэну отняли у меня силы. Думаю, я с ним воссоединилась, потому что все еще хотела быть рядом. И хотела наказать его за то, как он меня обижал. Я думала, что изнутри могу причинить ему больше боли. Я была его девушкой, что позволяло мне свободно его критиковать и объяснять, почему он хуже всех. Я этим не горжусь. Но часть меня хотела снова быть с ним, чтобы ему отомстить.

Мы окончательно расстались несколько месяцев спустя, попрощались как-то утром, когда я наконец смогла увидеть его таким, каким он был на самом деле. Я увидела, что он предъявляет миру своего рода фасад человека, за которым ничего нет. Плакат у него был, но ни одного альбома Декстера Гордона он бы не назвал. Он говорил, что любит меня, но на каждом шагу причинял мне боль и вредил. Потом я поняла, что он так меня унижал, потому что, наверное, страшно боялся, что я пойму, какое он ничтожество, и уйду от него. Это я и сделала.

Я рассказываю об этом, потому что я — баба с яйцами. Я не похожа на то, что себе представляет большинство, когда слышит «жертва насилия». Но это может случиться с кем угодно. Когда любишь человека, который причиняет тебе боль, ты оказываешься в особом аду, через который прошло так много женщин. Если с вами это происходит, помните, вы не одна такая, и вы ни от чего не защищены, если с вами это пока не произошло. Я нашла выход и больше не попаду в этот ад. Я спаслась. Спасайтесь и вы.