Лагерь «Якорь»

Когда мне было четырнадцать, я записалась волонтером в лагерь для людей с особыми потребностями. Лагерь «Якорь» существует до сих пор; это потрясающая программа, они принимают больше семисот человек в год. Туда записываются волонтерами, чтобы помочь тем, кто нуждается, — это полезно для души и добавляет жизни смысл. Я это сделала, потому что волонтерами в «Якорь» записывались мальчики — а мне хотелось, чтобы у меня во рту побывал язык футболиста.

Хотела бы я сказать, что поехала в «Якорь» из желания помогать людям. Но давайте реально смотреть на вещи: я была подростком, которому на всех, кроме себя самого, было наплевать. Подростковый возраст для большинства — время неуклюжести и неуверенности. Но в моем случае в нем было еще и навалом самообмана. Мало того, что я хотела нравиться мальчикам — я еще хотела воплощать все возможные сочетания: быть сразу красивой и доброй, умной и бескорыстной. Моя мама была учителем у глухих — так что, сколько себя помню, я была среди детей с особыми потребностями. Я думала, будет легко — ведь я уже умела разговаривать с такими детьми, как взрослая. Думала, проявлю к ним любовь, уважение и самоотдачу. Представляла себе, как буду учить маленькую девочку плавать, и уже похлопывала себя по спине за то, какая я молодец — Святая Эми. Люди станут выстраиваться вдоль квартала, только чтобы я им улыбнулась и иногда приобняла, как будто я уличный буддийский монах и всех их ждет вечное благословение. Но в основном я приходила в восторг от мысли поехать на автобусе и попробовать втиснуться рядом с симпатичными парнями.

В лагерь «Якорь» записалось волонтерами много клевых пацанов из старших классов нашей школы. Но я положила глаз на Тайлера Чини. Задумчивые карие глаза, взлохмаченные кудрявые волосы… Тайлер круто играл в футбол, а еще любил Fish и Grateful Dead. (Ого, был ли предел разнообразию интересов этого парня?) Мне нравилось смешить Тайлера, и это было несложно, потому что он был абсолютный укурок, и привлекательным его делал вовсе не двузначный IQ. Большую часть жизни меня тянуло к горячим парням с интеллектом хэллоуинской тыквы и брюшком. Мне всегда нравились животики. Тайлер был ровно такой. Все, что нужно было сделать, чтобы его рассмешить, — это процитировать фильм «Увалень Томми». Я знала это кино наизусть, так что Тайлер считал меня практически Джорджем Карлином. Сейчас он, кажется, в финансах, занимается хеджированием или что-то в этом роде, в чем я не разбираюсь. (Как получается, что глупые люди все-таки могут зарабатывать такие деньги, а? Я не знаю, что такое хеджирование. Я бы ежированием занялась. Ежики, по-моему, милые, я бы себе завела. Хотя, наверное, я его загублю ненароком. У меня и растения-то не выживают. Ладно, не о том.)

Тайлер сидел передо мной на уроках испанского, и я таращилась в его кудрявый затылок, пытаясь сделать так, чтобы он захотел обернуться и признаться мне в любви. Ничего такого даже близко не случилось. Но когда я услышала, что он записался волонтером в лагерь «Якорь»… знаешь что, Тайлер Чини? Я тоже запишусь. Я готова была подбирать дерьмо за детишками, чтобы быть к нему поближе.

В первый день мы ждали автобуса на стоянке около детсада. Помню, как накануне вечером я разложила на кровати одежду для работы в «Якоре». «Дайте только Тайлеру меня в этом увидеть», — подумала я. Голубая, как Twitter, футболка. Фланелевые шорты в сине-зеленую клетку с надписью «Штат Пенн» (и даже не на попе; до того, как гении маркетинга решили наложить лапы на место, куда сразу устремляются глаза всех парней и самых любопытных женщин, оставалось несколько лет). Я натянула шорты, посмотрела на себя в зеркало через плечо и с глубокой печалью понадеялась, что именно в этом я буду, когда Тайлер поймет, что я для него достаточно хороша. Я знала, что путь мне предстоит долгий. Путь простой девчонки с жирной кожей, которая считала, что для соблазна надо шептать парню на ухо шутки из любимого потного комика Америки, весящего больше центнера. Но, возможно, лагерь был тем местом, где он увидит меня в новом свете. Если бы я просто могла быть чуть больше в его вкусе, подумала я. Я завязала волосы в пучок, как у балерины, и уложила челку феном — но через десять секунд все это встало дыбом в летнем влажном воздухе, и я стала вылитым Сэмми Хагаром.

В автобусе я села через ряд от Тайлера и принялась потеть в своем тщательно подобранном наряде, прилипая к зеленым сиденьям из кожзама — сиденьям, которые порвало и разрисовало хулиганье, заброшенное даже предками. Я слушала Roxette на своем плеере и пыталась выглядеть отстраненной и интересной, как Бренда из «Беверли-Хиллз, 90210», под которую я косила большую часть жизни. Она была королевой невероятных сочетаний. Казалось, она родилась невинной (я), но так и сочилась сексуальной притягательностью (я, как есть), и у нее бы запросто получилось что-то невинное — вроде пения хором, — при условии, что в финале Брендон отымел бы ее сзади под трибунами. Милая, с темными и грязноватыми сторонами — совсем как я в четырнадцать. Только ничего подобного: меня и пальцем никто не трогал, и страшная я тогда была немыслимо. Но я так хотела, чтобы туфелька мне подошла, так хотела быть невозможной девушкой, как Бренда. Как бы то ни было, когда автобус подъехал к лагерю, я отвлеклась от мечтаний о том, что я — центр всеобщего внимания в Пич-Пит, отклеила ноги от сиденья и вышла из автобуса. Мы все вместе пошли на регистрацию, и я излучала энергетический посыл примерно такого свойства: «Мы будем крутыми, нам будет весело все лето, да, ребят? Я одна из вас, но у вас ко мне чувства. И ты себя мне подаришь где-то к 4 Июля, ДА, ТАЙЛЕР?»

Когда я подошла к столу регистрации, где нам предстояло выяснить, к какой группе нас приписали, у меня было только два желания: 1) чтобы мы с Тайлером оказались в одной группе и 2) чтобы мне достались миленькие детишки — девочки от пяти до восьми, группа «Младшая, 3». Группы были поделены по полу и возрасту, и я увидела «Младшую, 3» в брошюре, когда обдумывала волонтерство. Я хотела стать им крутой старшей сестрой, которая навсегда оставит след в их жизни. Они были прелесть; я представляла, как мы пойдем на ежегодный конкурс талантов, как будем смеяться и обниматься. Я их всех прокачу на закорках, и Тайлер скажет: «Ух, наверное, спина болит… хочешь массаж?» А я скажу: «Да, может, позже. Сначала мне нужно всех покатать». Как герой. А потом я сделаю ему массаж, поскользнусь, упаду на его пенис, забеременею и попаду в первый сезон «Мамы-подростка».

— «Старшая-десять»! — объявила немолодая женщина, которую я принимала за мужчину, пока она на меня не гаркнула.

— Простите? — рявкнула я в ответ.

— Будешь работать со «Старшей, 10» — женщины от тридцати пяти и старше. Это твоя группа, — сказала она, указывая на стайку женщин, которые походили скорее на главных героинь «Золотых девочек», чем на маленьких.

Я опешила. Затем возразила:

— Не знала, что в лагерь берут тех, кто старше меня.

Женщина, похожая на моего дедушку, когда он слегка зарастал, молча посмотрела на меня с пустым лицом.

— Какая веселая неожиданность, — сказала я.

Я была ненадежной, и она это чуяла. Я приехала в «Якорь» ради флирта с парнями и для пункта к сопроводительному письму в колледж, и она это знала. Она взглянула прямо сквозь свою челку эко-человечка в мое мелкое сердце и нахмурилась. Протянула мне бумаги и отправила работать.

Я медленно подошла к другой волонтерке, красивой латинской девочке из соседнего городка. «Привет, я Карли!» — сказала она, лучась добром. «Вот она-то здесь ради правильных вещей», — подумала я. Она была красивой девушкой с чистой душой, а я — несчастьем с мордой мопса. Карли была Брендой, только лучше. Даже еще роскошнее — секси, но не шлюховатой, да еще и добродетельной ко всему. Такое совершенство меня тогда еще не бесило. Мне просто захотелось быть такой, как она. И был еще Дейв Мак — потрясающий парень, в которого я немедленно влюбилась бы глубочайшей любовью, как в школе Беверли-Хиллз, если бы не видела, что он уже положил глаз на Карли. Черт, может, если бы я первая сюда добралась, я бы и его получила, соврала я себе. Но он был умный, он видел, что Карли — ангел во плоти с идеальной оливковой кожей и хорошенькой попкой.

Глава нашей группы, Джоан, была славной женщиной с кудрявыми светлыми волосами, выразительным итальянским носом, поясной сумкой и отличными буферами. Ей, единственной из нас, платили — но, думаю, не так много. Она была доброй, сильной теткой, которая с этими женщинами уже повозилась. Дурака не валяла, но по-прежнему могла с нами посмеяться, когда случались всякие глупости. А случались они часто.

Я каждый день загружала мозг, желая понравиться Тайлеру — или стать такой же безупречной, как Карли. Но телочки из «Старшей, 10», с которыми я теперь проводила почти все время, добивались своего куда успешнее. Они в основном не тратили силы, пытаясь скрыть, кто они, или притворяясь кем-то еще. Мона вечно ходила в бейсбольной кепке и огромной футболке с Микки Маусом. Крепкая, мужеподобная; от ее улыбки вся комната озарялась. У Моны был синдром Дауна, как и у ее лучшей подруги — Люси, которая была пострижена коротко, по-мальчишески, и целыми днями рассказывала шутки, начинавшиеся с «тук-тук». Я почти никогда не понимала, в чем соль, но ей так нравилось их рассказывать, что невозможно было с ней вместе не смеяться.

Еще одна из наших, Дебби, в открытую флиртовала со всеми и сходила с ума по мальчикам. Она следила за тем, чтобы косы у нее были аккуратно заплетены; так она себе казалась красивой. Пухлая, моложавая, она искала своего Ромео, как Джульетта. У нее тоже был синдром Дауна. У Бланш лицо было длинное, худое и веснушчатое. Она не стеснялась делать гадости и сразу дала понять, что я ей совершенно не нравлюсь. Я отнеслась к этому с уважением и не попадалась ей на глаза. Мы не тратили энергию попусту на притворство.

Инид была шизофреничкой, ее голос и движения напоминали мне Вуди Аллена. Волосы у нее были короткие, круто вившиеся, рыжие; а невроз был очень сильным. Она часто ходила и говорила сама с собой. Как-то я ей намекнула, что пришло время обедать. Инид ответила: «Не перебивай меня, не видишь, я разговариваю?» Ну чего, она была права. Я больше так не делала. Инид не выносила пустых разговоров, но была достаточно добра, чтобы иногда со мной славно поспорить. Она была такая умная, что я забывала о ее болезни. Инид была мне кем-то вроде стоической старшей сестры — иногда она отказывалась со мной общаться, а в другие дни мы были не разлей вода. К концу лета она стала мне ближе всех.

Как-то в солнечный денек мне поручили сопровождать Беатрис — милую женщину шестидесяти лет, которая говорила, как Голлум из «Властелина колец», и сходила с ума по Дейву даже сильнее, чем я. Дейв и Беатрис очень нежно друг к другу относились. На вечеринках всем давали понять, что с Дейвом никто не будет танцевать, кроме Большой Б. Росту в ней было всего метр двадцать, но весила она килограммов девяносто — и, хотя речь ее чаще всего было не разобрать, слушать, как она говорит, было занятно. Она бормотала что-то, что поняли бы только в Шире, хохотала над своими словами и хлопала себя по коленке.

В тот день у нас в бассейне была запланирована большая игра в Марко Поло. Что лучше подходит для лета, чем игра, выстроенная вокруг венецианского купца-мореплавателя — который то ли путешествовал, то ли не путешествовал по Азии в XIII веке? Я собиралась выиграть — ведь я была моложе своей «Старшей, 10» и знала, что в бассейне возьму верх. Дополнительно меня мотивировало то, что я знала: облачившись в купальники, обитательницы лагеря начинали хватать друг друга за разные места. Особенно меня. Им казалось, что хватать меня за грудь очень весело — и если бы одна из них меня поймала, то сиськи мне изжамкали бы, как лимоны на прилавке с лимонадом. Не то чтобы я была против выражения нежных чувств — просто хватали они всерьез, а на мне синяки остаются, как на персике. Но до начала игры Джоан попросила меня отвести Беатрис в душевую и подождать, пока она переоденется в купальник.

Я привела ее в сырую душевую, и пока она переодевалась в кабинке, рассматривала себя в мутное зеркало. Себя я не узнавала. Мое тело проходило ту подростковую стадию, когда ноги часто ныли от болезни роста. С разницей в день-другой я могла выглядеть то длинной и тощей, то коренастой, похожей на картошку. Единственное, что в то время было постоянным — это разница в размере моих грудей. Правая лидировала с большим отрывом. Левой предстояло догонять многие годы, но она так до конца и не сравнялась. Зеркало затуманивалось все больше, пока я стояла и стояла, ждала и ждала.

— Беатрис?!

Она отозвалась из кабинки ворчанием, как Нелл:

— Влопппр.

— Беа, что там у тебя, сестра? Идем, а то пропустим игру.

Через несколько минут дверь распахнулась, и появилась Беатрис, готовая к хлору, в купальнике и сандалиях Тева. Одна беда: купальник на ней был надет задом наперед. Цельный купальник с низко вырезанной спиной смотрел совершенно не в ту сторону. То, что когда-то было грудями Беатрис, было выставлено на мое обозрение — причем фулл-фронт. Длинные и старые; в то время я еще не видела ничего, что так цеплялось бы за жизнь — и так висело. Они были похожи на игрушечных змей, которые вылезают из поддельных жестянок с арахисом. Жестянки крепились к ребрам Беатрис, а змеи телесного цвета свисали свободно, почти до пола. Она осмотрела душевую, глядя на все, кроме меня. Я остолбенела: только боялась, что меня будут хватать за грудь — и вот пожалуйста, смотрю на нее.

Тут Беатрис по прямой устремилась к двери. Похоже, она совершенно не в курсе про непорядок с гардеробом.

— Эй, эй, эй! — заорала я, пытаясь преградить ей дорогу.

Она понимала, что чего-то не хватает, но ей не терпелось в бассейн.

— Ба-ба, — сказала она, имея в виду «бассейн». Думаю, его.

— Нам бы повернуть твой купальник. Он задом наперед, милая.

Она взглянула на меня с гневом в вечно красных глазах. Я видела, что Беатрис готова идти и не собирается позволять мне ее задерживать. Ее не интересовало переодевание купальника; пора было играть.

Я закрыла собой выход, осторожно, но решительно отвела ее обратно в кабинку и сделала, что требовалось. Взяла лямки купальника в руки, спустила их. Пришлось побороться. Купальник был такой тесный, что мне пришлось опуститься на колени и тянуть изо всех сил. И вот пожалуйста — Беатрис стоит голышом, моргает и таращится, а я пытаюсь ухватить и натянуть на нее купальник из спандекса. Лицо мое почти упирается в ее вагину и грудь, которые в тот момент были, в общем, недалеко друг от друга. Ее мягкие, вытянутые соски лежали на моих обгоревших от солнца плечах, пока я переворачивала купальник.

Наконец он перевернулся, и я велела Беатрис шагнуть обратно. Она на меня плевать хотела. Наверное, мечтала о том, как они с Дейвом проведут ближайшее лето на курорте Мартас-Винъярд. Я оказалась настойчивее — подняла ее белую, мягкую, похожую на фарфор, ногу и продела в одну дырку, потом проделала то же с другой ногой, а потом изо всех сил натянула крошечный купальник на ее грушевидное тело.

Когда мы закончили, я обливалась потом, а в душевой можно было устраивать парилку. Держась за руки, мы вышли к бассейну. Наконец-то кто-то в лагере захотел подержать меня за руку. Думаю, Беатрис понимала, что мне это нужно. Она повела меня к бассейну, только что не насвистывая, но я слишком вымоталась и издергалась, чтобы принять участие в игре. Вместо этого я села на брезентовый стул и уставилась в никуда, не шевелясь, пока Беатрис плескалась с другими дамами. Одна из них, возможно, и хватала меня за грудь, но я ничего не чувствовала еще двое суток.

Столкновение лицом к лицу с интимными частями Б. оказалось даже не самым запомнившимся мне моментом в душевой лагеря «Якорь». Потому что этот момент — на совести Салли из той же «Старшей, 10». У Салли было какое-то расстройство возраста. Ей исполнилось всего-то сорок, но тело у нее было как у семилетней, а лицо — как у женщины намного старше. При этом — стрижка, как у Питера Пена, черные, чуть седоватые волосы, куча веснушек, лоб в морщинах и суровые черные глаза. Салли была очень худой, говорила как ребенок и всегда держалась сама по себе. Вовлечь ее в какие-то общие занятия было запредельно невозможно. Помню, как подошла к ней однажды и с притворным задором сказала: «Салли, мы идем в шатер искусств и ремесел, будем делать рамки для картинок!» Она уставилась мне в глаза и заглянула в душу. Ей было все равно. Я знала, что ей все равно. Она знала, что я знаю, что ей все равно. В эту секунду мы кивнули и заключили молчаливое соглашение: в общении друг с другом придерживаться более реального взгляда на вещи.

В последнюю нашу неделю в лагере решили устроить вечеринку для всех волонтеров. Для нее я выбрала короткие джинсовые шорты и форменную рубашку, у которой закатала рукава. Перед тем как сочинить этот особый наряд, я уточнила, что Тайлер точно там будет — спросила об этом его и всех его друзей раз по триста. Перед этим я обратила внимание, что единственная из всех не ношу конверсы (как дура), поэтому купила пару бело-голубых, почти таких же, как у Карли. Она заметила, но не разозлилась, а сказала: «Круто! У нас одинаковая обувь!» Эта девочка была хоть в чем-то не совершенна? Не могла хоть разок облажаться, Карли? Пукнуть… хоть что-нибудь… что-то, что дало бы мне понять, что ты человек, а не кукла «Американская Девочка» с идеальными сиськами?

К тому времени я была уже почти уверена, что у них с Дейвом все сложилось; они вечно находили повод прикоснуться друг к другу и хихикали, отбиваясь от стаи. В тот вечер Дейв что-то шептал Карли на ухо, а я осталась одна в новых кедах и носках, которые для них были великоваты, стояла возле пианино в музыкальном шатре с девчонками, и у меня не получалось выучить слова «Не мы раздули пожар» Билли Джоэла. Я на все была готова, чтобы поменяться с Карли местами. Обувь делу не помогла. Карли была как Золушка, а я — одна из сводных сестер, пытающаяся силой натянуть хрустальный башмачок, чтобы принц на мне женился. Внезапно из ниоткуда появилась Салли, подергала меня за рукав и ткнула в сторону туалета. Она попусту не болтала, ей явно было надо. «Старших, 10» надо было каждый раз сопровождать в туалет, и в тот раз Салли назначила меня везунчиком. По правде говоря, я почла за честь, что она выбрала меня в сопровождающие. Мы вместе молча направились к туалету. К тому времени мы уже стали кем-то вроде коллег. Ей было лет на двадцать больше, чем мне, и она сразу открыто дала понять: никаких любезностей, сучка. И я за это была крайне благодарна.

Мы встали в очередь в занятый туалет на четыре кабинки, где стояли до этого сто раз. Когда Салли зашла, она снова потянула меня за рукав, и я опустила глаза (в ней росту было меньше метра). Она смотрела на меня очень напряженно, словно пыталась меня заколдовать. Но нельзя же заорать на одну из своих подопечных: «Ты что, заколдовать меня пытаешься?!» Поэтому я просто спросила: «Что такое, Сэл?» Она не ответила, да и не надо было. Я посмотрела на пол и увидела, что у нее не по одной даже, а по обеим ногам течет жидкое дерьмо, на пол и на мои новехонькие кеды. Я подавила желание заверещать и броситься из туалета к ближайшему озеру. О нет — я смотрела в черные глаза Салли, пока она не закончила. Кажется, ей в тот момент нужно было смотреть кому-то в глаза — и, слава богу, я ей это обеспечила.

Когда все закончилось, я постаралась сделать все для того, чтобы дышать только ртом, пока выбрасывала конверсы в мусорку. Все, кончилися танцы. Я никогда не буду Карли. Я завела Салли под душ и сказала: «Все хорошо, Салли, все в порядке». Но она не волновалась. Она смотрела на меня, словно говоря: ну, коза, что теперь? И на это я ответила…

— Джоан!!!

Вот так я провела самый запоминающийся вечер в лагере «Якорь»: стоя босиком в человеческих экскрементах, зовя на помощь. Джоан пришла и вызволила меня, но когда лагерь через несколько дней закрылся, я ехала домой одна на заднем сиденье автобуса. Пошел слух, что я стояла по колено в этом самом — и, хотите — верьте, хотите — нет, но никто не лез из кожи вон, чтобы пообщаться со старой босой Шумс. Я так и не побывала тогда на вечеринке волонтеров и до сих пор не знаю ни единой строчки из «Не мы раздули пожар». Я и на шаг не приблизилась к тому, чтобы замутить с Тайлером или Дейвом. Уже осенью Тайлер стал встречаться с невероятно красивой блондинкой по имени Стейси. Они были нашими школьными Брэдом и Анжелиной. Если бы про них издавали глянцевый журнал, я бы подписалась. Они походили на брата и сестру, и меня это не парило — но сейчас, оглядываясь, понимаю, что было в этом что-то жуткое. А еще понимаю, что меня так привлекает в «Игре престолов».

Как бы то ни было, тем летом я получила куда больше, чем рассчитывала. Я не достигла цели: мальчик, на которого я запала, мне не достался. Шутки Криса Фарли для Тайлера у меня кончились, а Дейв вообще едва замечал, что я существую. Но я получила куда больше, чем знание, что у пары подростков-укурков, по которым я сохла, на меня привставал. Я провела лето рядом с женщинами из «Старшей, 10». Я повоевала с ними. Мы все делали вместе, и я почла бы за честь вновь оказаться в окопах с этими девушками. Кроме Марты, самой старшей в группе. Она одевалась как Мэрилин Монро, а пахла как мешок с херами, забытый на солнце на год. Нет, я бы все равно сражалась на ее стороне, — но мне пришлось бы стать снайпером на далекой точке или кем-то вроде того.

Двадцать лет спустя я по-прежнему храню их лица и имена в сердце. Они люди, у них есть чувства, — и тела, — как у всех. И иногда эти тела извергают тонны дерьма, и тебе приходится в нем стоять, а иногда надо запихивать их сиськи обратно в сидящий задом наперед купальник. И им на это было совершенно положить. И я начала чувствовать то же самое. Для подростка вроде меня выучиться класть на многое — это практически откровение.

Детей или взрослых с особыми потребностями часто романтизируют, как будто они такие невинные-но-мудрые создания, которые могут смирить нас и сделать лучше. Во-первых, нельзя быть одновременно невинным и мудрым. Это еще одно невозможное сочетание. Это недостижимо и неправдоподобно, как Бренда. Или Карли. Во-вторых, я не предполагаю, что дамы лагеря «Якорь» были тем или другим. Но они жили со своими недостатками, и я благодарна, что мне посчастливилось их повстречать, когда мне было всего четырнадцать. Я уехала из лагеря, познакомившись с женщинами, которые не боялись заявить права на парня, с которым хотели танцевать — и ничего не меняли в себе ради любимого. Не стыдились жизни своего тела — и не врали ни себе, ни другим. Не терпели пустых разговоров или притворства. Смеялись, когда хотелось, как в последний день, и плакали в три ручья, когда им нужно было поплакать. В общем, я наконец нашла своих.