Глава девятая
Вернуться и умереть
I
Ломило плечи. Шея затекла, отчаянно хрустя при любой попытке повернуть голову. Казалось, неведомый мучитель тайком подсыпал песку меж позвонков. Поясница заржавела. Ноги – две колоды. Такое впечатление, что она и впрямь провела часов пять на ногах, у операционного стола, склонившись над беспамятным Фомой. Резала, сшивала, чистила; сращивала разорванные сосуды, вправляла и закрепляла сломанные кости…
Или постарела лет на сто. Пора ехать на новый юбилей «Лебедя».
Доктор Клайзенау постарался на славу. Антишоковая терапия, нейромодуляторы, релаксанты; «питательный» эмо-фон. Когда Регина вошла в контакт с Фомой, «убежище» инспектора Рюйсдала больше не напоминало заброшенную стройку. Ее сменил просторный кабинет: домашний? служебный? Рабочий стол с пультом, рамка гиперсвязи, полиморфное кресло «Релакс». И в то же время – коллекция оружия: сабли, рапиры, даги. На полу – ковер с ворсом по щиколотку; клетчатая тахта… На тахте, укутавшись в шерстяной плед, спал хозяин. Из стены над Фомой торчало остаточное явление – ржавый швеллер с привязанным к нему обрывком каната. Солнце, отменный фехтовальщик, сделало выпад в щель между задернутыми шторами. Курясь нежным дымком, разлохмаченный конец каната медленно истаивал в луче света.
Регине тоже было чем гордиться. Сегодня она провела одну из лучших своих операций. Гордость просто-таки сквозила в каждом движении доктора ван Фрассен – превозмогая ломоту, она вертела головой, била поклоны, прогибалась назад, разминая мышцы и восстанавливая кровообращение. Вспомнила о Фриде, ахнула, бегом рванула к посту охраны, силой отобрала у дежурного ключ от подсобки, со второй попытки отыскала нужный коридор…
– Фрида, красавица моя! Как ты тут?
Химера – в барсовой ипостаси – клубком свернулась на подстилке. Подняла голову на голос, сверкнула на хозяйку желтым глазом – и демонстративно отвернулась. Обиделась. Регина присела рядом, погладила любимицу:
– Ну прости, заработалась.
Уши – торчком. Слушает, хитрюга.
– Не могла я раньше. Виновата, каюсь…
Шерсть под пальцами – через ладони потекло упругое тепло, гоня прочь усталость. Ага, жмурится, чудо трехголовое. Сейчас заурчит. Нет, не хочет. Всё еще дуется. А если за ушами? А под челюстью? – это вы все любите, и кошка, и коза, и даже беговая крокодилица…
Урчим. Простили.
– Пошли гулять?
При виде охранника в центральном холле Фрида заворчала. Тот слегка отступил – хорошо хоть, за лучевик хвататься не стал.
– Свои, Фрида! Свои, я сказала!
Химера ударила хвостом: «Ты уверена?» – и отвернулась с показным безразличием. Раз «свой», сами с ним и целуйтесь. А нам он ни капельки не интересен!
– Мы идем на прогулку. Вы коллег-то уведомите, на всякий случай.
– Вы зверя контролируете? Не вцепится?
– Фрида – дама переборчивая. Во что попало не вцепится…
Хмыкнув, охранник взялся за коммуникатор: предупреждать.
Ночью парк преобразился. В темной зелени крон мерцали «луны» – матовые шары лед-огня. Голубые, сиреневые, желтые. Казалось, звезды-лилипуты, тихонько спустившись с небес, расселись по ветвям: отдохнуть, пошептаться о пустяках. В траве тлели «угольки» подсветки – их, словно драгоценные камни, рассыпала щедрая рука ландшафтмейстера. Ночные тени-бродяги скрадывали выверенную геометрию клумб и дорожек. Регина глянула на браслет-татуировку: заполночь! А сна – ни в одном глазу.
– Бежим, Фрида!
Она припустила по дорожке. Мяукая от радости, Фрида бросилась следом – добыча! настигну! сожру!.. – обогнала, нырнула в кусты.
– Далеко не убегай!
В кустах зажглись два глаза. Исчезли. Возникли справа. Слева. Мигнули в пирамидальной кроне. Вновь пропали. Любимая игра: «Угадай, где я?» Временами закрадывались подозрения, что химера освоила РПТ-маневр. С полчаса Регина кружила по парку, сопровождаемая буйным призраком. Наконец, запыхавшись, перешла на шаг. Фрида явилась из тьмы, строя из себя паиньку. Выглядело это как ежесекундное желание потереться о ногу хозяйки. Регина давно научилась не падать от химерной нежности.
– …структура личности у них сохранена?
– И что с того?
– Если подключить нейро-доноров…
– Позвольте аналогию: это как переливание крови при неостановленном внутреннем кровотечении…
– Найти места разрывов. Срастить…
– Вы хоть представляете, на каком слое пси-энергетической матрицы находятся эти «разрывы»?!
– Нет.
– И я – нет…
У левого крыла виллы обнаружилась крытая веранда с барной стойкой и кулинар-автоматом. Сдвинув шесть столиков, консилиум – к изумлению Регины – продолжал заседать.
– Бессонница? – Йохансон, привстав, помахал ей рукой. В исполнении гиганта это выглядело грандиозно. – Присоединяйтесь! Мы тут ведем высокоученые беседы… Кто это у вас? Ирбис?
– Химера.
– Чудо! Как нас зовут?
– Нас зовут Фрида. Сейчас, только кофе возьму…
Набирая заказ на панели автомата, Регина вспомнила, что целый день не ела. Фрукты на завтрак, кусок мяса в «Лебеде» – не в счет. Впрочем, есть не хотелось. «Это нервное, подруга. Надо себя заставлять. С такой работой протянешь ноги. Возьми что-нибудь. Вот, дивные телячьи рулетики с черносливом…» Едва рулетики выехали из недр автомата, Фрида встала, что называется, «у бедра». Мучительный вопль огласил парк, второй, третий – рулады, сделавшие бы честь безумному чревовещателю, шли нескончаемым потоком.
– Тебя что, морили голодом?!
«Морили! – заверял умильный взгляд. – Обижали, да!»
– У тебя совесть есть, скотина?
– Мр-неа-а! – мяукнула честная Фрида.
– Хорошо хоть, ты кофе не пьешь…
Тарелка с рулетиками ушла в распоряжение мерзавки. Чавкая, урча и позоря хозяйку, Фрида набросилась на деликатес. Регина же повторила заказ, а кресло-трансформер перепрограммировала в мини-диван – чтобы химера, насытившись, могла улечься рядом. Иначе покоя не жди…
– Как вы с ней управляетесь? – Йохансон взялся за кружку с пивом. – Серьезная зверюга, не карманный песик…
Регина не любила распространяться на эту тему. Но круг коллег подразумевал определенный уровень доверия.
– Фрида послушная. А на экстренный случай у меня есть «поводок». Вроде «лонжи», которой вы меня страховали. Срабатывает на превышение критического уровня агрессии. Сначала идет стоп-сигнал, затем – блокировка двигательных центров.
– Часто пользуетесь?
– Редко. Уже и не помню, когда это было в последний раз. У Фриды быстро выработался рефлекс. А в «спящем» состоянии «поводок» себя не проявляет.
– Удобно, – кивнул маркиз Трессау. – Она в принципе не может броситься на человека?
– Может.
– В каком случае?
– Если я прикажу. Или отключу «поводок» в экстрим-ситуации.
– Вот это правильно! – доктор Шеллен, перегнувшись через стол, неожиданно пожала Регине руку: по-мужски, до боли в пальцах. – Женщина должна уметь себя защитить. Я как раз собираюсь завести квинтилианского дога. Проконсультируете меня насчет «поводка»?
– Кстати, о «поводках», – вмешался круглолицый мужчина. Голову его украшал смешной, жесткий-жесткий «ежик». – Позвольте представиться: Ансельм Лонгрин, реаниматолог…
С опозданием Регина сообразила, что разговор ведется вслух. На ментальном уровне висело гробовое молчание. Ну конечно! Перейди беседа на скрытый план, наблюдатели сразу занервничают. Собрались телепаты, сидят, молчат – секретничают! В том, что за ними наблюдают, доктор ван Фрассен не усомнилась ни на секунду.
II
– …«поводок» с обратным знаком и коллективным подключением. Работаем посменно. Сканирование, изучение, снятие динамической картины. Когда отыщем «разрывы», постараемся их зарастить…
– Если отыщем, коллега, – добряк Клайзенау сегодня был не в духе. – В чем лично я очень сомневаюсь. У кого-нибудь есть продуктивные идеи?
– Для начала – пересадить личности пострадавших в клонов…
– Как вы это себе представляете? Со взрослыми такое не проходит. Будь наши пациенты детьми, лет семи-восьми максимум… Да и то ваш вариант не спас бы ситуацию.
– Почему?
– У пострадавших нарушен, в первую очередь, энергобаланс ЦНС и психики. Новое тело ничего не даст, оно не восстановит всю полевую структуру…
– Надо продолжать исследования! Один-единственный беглый осмотр – это несерьезно!
– Боюсь, «Цаган-Сара» уже «исследовали», – Трессау переглянулся со старухой Шеллен. – Результат мы всё видели.
– Вы считаете, что над ними ставили эксперименты?!
– Да. Но совсем не те, о ком вы подумали.
– Извините, я не понимаю вас. Яхта подверглась атаке флуктуации. Это факт, подтвержденный записями в бортовом журнале и «черных ящиках». Всем известно, что бывает с людьми после таких атак. Наш разум для флуктуаций – лакомый кусочек. Уж простите, коллега, что говорю прописные истины…
– Вам известен хоть один случай подобного воздействия флуктуации на людей? Смерть – да. Амнезия разных степеней тяжести – сколько угодно. Распад личности, кома, фобии и психозы… Я запросил архивы; потом – Тирана. Он подтверждает, что таких случаев не было.
– Полагаете, атака инсценирована? Запись – фальшивка?
– Ни в коем случае.
– Тогда о каких экспериментах идет речь?!
– Атака и есть эксперимент. Не возьмусь судить, насколько удачный…
– И кто же экспериментировал? Уж не флуктуация ли?!
– Именно.
– Извините, уважаемый маркиз! Это даже не смешно! – вскочив, реаниматолог Лонгрин принялся мерить шагами веранду. Фрида, к тому времени задремавшая рядом с хозяйкой, подняла голову, внимательно следя за его перемещениями. – Флуктуации – природные аномалии континуума. Их даже к живым существам причислить нельзя…
– Я не претендую на истинность своего предположения, – в отличие от Лонгрина, Трессау был спокоен. – Но в качестве гипотезы…
– Как же, читал! Якобы флуктуации высших классов обладают разумом! И нам следует установить с ними контакт, – реаниматолог фыркнул. – Бредни выжившего из ума профессора с Сеченя, с этого недоразвитого мирка! Неужели вы всерьез…
Из темноты вырвалась летучая мышь – и заметалась под потолком, меж горящими в полнакала «солнышками», словно гигантская бабочка. Лонгрин умолк на полуслове, обратившись в статую. Румянец сбежал с его щек. Собравшихся окатило кислой волной паники. «Да у него фобия! – вздрогнула Регина. – Ему лечиться надо…» Она не заметила, в какой момент Фрида соскользнула на пол, трансформируясь. Миг – и, пружиной распрямляя длинную шею, целофузис кинулся в атаку. Прыжок, щелчок зубов, похожий на звук захлопнувшегося капкана – и вот уже из пасти Фриды торчит лишь перепончатое крыло, бьющееся в агонии. Летучий ужас доктора Лонгрина превратился в легкую закуску на десерт.
«Надеюсь, – запоздало испугалась Регина, – ящерофобии ни у кого нет?»
– Какая прелесть!
Доктор Шеллен любовалась Фридой. Самка целофузиса – женщина должна уметь защитить себя! – привела старуху в восторг. Химера мотнула головой, втянула в пасть крыло, сглотнула: по шее пробежала заметная волна.
– Умница! Так их, гадов!
Чувствуя поддержку, Фрида обнаглела. Устремившись к столу, она сунула морду в чашку с чьим-то недопитым кофе, опрокинула ее – и с увлечением захлопотала над черной лужицей, мелькая языком.
– Она у вас кофе пьет? – охнул Лонгрин.
– Не знаю, – растерялась Регина. – Никогда ей не давала.
– И мышей на лету давит… Где вы ее приобрели?
– На Сякко, в питомнике.
– Адресом не поделитесь?
Удо Йохансон включил инфор в режим видеосъемки:
– Не возражаете?
– Нет, конечно.
– Надеюсь, мне разрешат скопировать себе эту запись…
– Спасибо вашей химере за наглядную демонстрацию, доктор ван Фрассен, – реаниматолог вновь стал бодр и весел. Он ткнул пальцем во Фриду, которая удрала в угол веранды, где и замерла изваянием. Регина по опыту знала: так целофузис может простоять пару часов. – Вот пример того, как флуктуации поступают с нашим братом. «Хрум-хрум» – и весь «эксперимент».
– А я бы с удовольствием выслушал версию Трессау, – закончив съемку химеры, Йохансон на всякий случай придвинул пиво к себе поближе. – Или у вас, Лонгрин, есть что сказать, помимо «хрум-хрум»?
– Увы, нет.
– Тогда прошу вас, маркиз.
– Хочу еще раз подчеркнуть, коллеги, – Трессау развел руками, – это всего лишь гипотеза. Основанная на крайне непопулярном – если угодно, возмутительном для человечества – предположении, что флуктуации континуума могут быть разумны. А разуму, как известно, свойственно познавать окружающий мир и населяющих его существ.
Лонгрин опять фыркнул, но промолчал.
– Общеизвестно, что волновая компонента нашей психики – лакомство для флуктуаций низших классов. Отсюда и нападения фагов на корабли. Энергия реактора и накопителей – основное блюдо; психика пассажиров и экипажа – изысканный десерт. Вероятно, волновые пси-структуры человека являются аналогом части волновых структур флуктуаций. Как мясо животных, которых мы употребляем в пищу, в определенной степени сходно с нашей собственной плотью…
Аналогия между людьми и скотом вызвала бурю протеста.
– Поскольку у флуктуаций, – переждав шум, продолжил маркиз, – в силу их природы, нет плотных тел – они и нас воспринимают лишь на волновом и энергетическом планах. Как пищу – на низшем уровне. Как объект изучения – на среднем. Как потенциального собеседника – на высшем.
– Ага, «беседа»! В результате которой люди на «Цаган-Сара» превратились в жалкие объедки!
– Всё дело в разности энерго-уровней. Представляете себе потенциал флуктуации высокого класса? Теперь сравните его с пси-излучением человека… Для исследования нас им бы понадобился мощнейший микроскоп! Но есть и другой путь.
– А именно?
– Поднять энергоуровень объекта до своего, или хотя бы сравнимого. «Возгонка» психики. Простейшая аналогия: чем горячее тело, тем сильнее оно излучает во всех диапазонах. Берем лед, нагреваем – получаем воду. Нагреваем воду – получаем пар. Продолжаем нагревать – в конце концов получим плазму. Ее энергия во много раз выше, чем у исходного льда. Не волновой уровень, но уже близко. Полагаю, это и проделала флуктуация с психикой жертв на борту «Цаган-Сара». Помните последние кадры записи? Чрезвычайное возбуждение у всех – результат «возгонки» психики.
«Изуродованные страстями лица, – вспомнила Регина. Нет, не вспомнила, прячась за спасительное несовершенство памяти, а восстановила исходный образ во всей его ужасающей полноте. – Беснующиеся тела. Авангардистская оратория воплей…»
– После «возгонки» флуктуация забрала, включив в свою структуру, «горячие слепки» личностей – и удалилась исследовать. В итоге психика пострадавших осталась в «возогнанном», а значит, «разреженном» состоянии – только без внешней энергоподпитки. Внутренние ресурсы были израсходованы на девяносто процентов. Интенсивность высшей нервной деятельности понизилась на порядок, перейдя в «режим экономии». Результат все мы видели. Повторюсь, что это только мои предположения.
– «Холодная плазма»?
– Я не физик, и аналогия очень грубая. Скорее всего, мы никогда не узнаем, что же в действительности произошло на «Цаган-Сара».
– Но если ваши предположения верны… Чем мы поможем пациентам? Заново «разогреем» их психику?
– Для этого нужно быть флуктуацией.
– Не обязательно, – буркнул доктор Клайзенау.
– Простите, коллега?
– Не обращайте внимания. Я еще не готов отвечать.
– Если вернуться к аналогиям, – Йохансон шумно отхлебнул пива, – то, возможно, нам удастся «сконденсировать» психику пострадавших? Вернуть ее в исходное состояние?
– Как вы себе это представляете? И потом, нас здесь собрали не для лечения… Вы что, еще не поняли?
Похоже, маркиз тут же пожалел о сказанном.
– Не для лечения? – изумился Йохансон. – А для чего же?!
– Снимите розовые очки, молодой человек, – осадила его доктор Шеллен.
Под взглядом старухи двухметровый Йохансон превратился в школьника, не выучившего урок. Даже пиво отодвинул, чтоб не разбранили.
– Вы – дипломированный пси-диагност; наверняка – специалист в своей области. Иначе вас бы сюда не вызвали. Подумайте и ответьте: есть ли у этих людей шанс на излечение? Только честно.
– Шанс? Не знаю… мне кажется…
– Не виляйте!
– Если мы за несколько дней не найдем радикальный…
– Короче!
– …принципиально новый способ…
– Вы верите в то, что мы его найдем?
– Нет, – сдался Йохансон.
– Вот за этим нас и собрали, – подвела итог старуха. – Чтобы мы подтвердили: дверь закрыта, и ключа нет.
– Вы совершенно правы, – сказал Тиран.
Он стоял на краю веранды. Лицо Тирана оставалось в тени. Казалось, что над воротником рубашки начинается космос, полный неожиданностей.
– Ваш вердикт я слышал. Собственно, он лишь подтвердил мои предположения.
«Он недоговаривает, – поняла Регина. – Нас собрали не только для вердикта…»
– У кого-нибудь есть, что добавить?
– У меня, – кивнул доктор Клайзенау. – Но, если можно, завтра.
III
– …моим сестрам Жанне, Анжелике и Глории я назначаю каждой по шестьсот тысяч экю ежегодного пожизненного содержания. Мой двоюродный брат Роберт Нимбуэй получит такую же сумму. Завещаю выдать Эльвире Бетуар, экономке моего охотничьего домика на Ири-Коста, десять тысяч экю единоразово за услуги особого рода…
Сидя в углу тише мыши, Регина следила, как Иоганн ван Седельрик, восьмой богач Ларгитаса по версии журнала «Orbite», диктует завещание. Дело затянулось – вот уже который час определялись суммы и наследники. Нотариус, похожий на голема, выращенного в пробирке с правовым субстратом, записывал каждое слово. Обычный, программный перевод сказанного завещателем в текстовый вариант не годился. Более того, всё, зафиксированное нотариусом, как выяснила Регина, будет сегодня же переписано завещателем от руки. Закон суров – последняя воля таких больших шишек, как ван Седельрик, принималась к исполнению лишь в рукописном виде, дабы исключить подозрение в подлоге или фальсификации, а также в слабоумии либо маразме завещателя.
Очень хотелось в туалет.
– Поскольку я уже позаботился о моей жене Эстер Метцер и составил письменное соглашение, заверенное нотариатом Ларгитаса, по которому она отказывается от своих прав на мое наследство, я ограничиваю ее долю и долю ее двух детей, Лаймы и Гюнтера, пожизненным ежегодным содержанием в двести тысяч экю. Если же Эстер захочет оспорить мое распоряжение, я приказываю исполнителям моей последней воли и всем моим наследникам оспаривать у нее законность такого права всеми легальными способами. Их расходы на спор завещаю отнести на счет моего наследства. Если же притязания моей жены окажутся успешными, она ни в коем случае не должна получить более 13 процентов всего моего состояния…
На глазах Регины рушился мир по имени Иоганн ван Седельрик. Распадался, делился на части, движимые и недвижимые; распределялся по иным мирам. Разлагался, как труп, питая собой массу паразитов и червей, удобряя землю, в которой лежал, давая соки траве, ничего не знающей о проблемах кормильца.
Это было хуже, чем стоять на похоронах.
– Мою яхту «Цаган-Сара» могут использовать для своих личных целей моя дочь или моя жена, если у них возникнет такое желание. Содержание яхты обходится ежегодно в полмиллиона экю, поэтому, если «Цаган-Сара» окажется для них слишком дорогим удовольствием, они могут взять с яхты любую вещь по их выбору – и, заменив ее копией, передать корабль в распоряжение Королевского совета Ларгитаса для использования по усмотрению КСЛ…
Ван Седельрик отхлебнул пива. Всю жизнь он отказывал себе в пиве, от которого растет живот. Всю жизнь он занимался спортом и сидел на диете. Жизнь закончилась, диета утратила смысл. Осталось завещание – и пиво, как символ давней, потерянной любви. Смотреть на это, когда твой мочевой пузырь готов лопнуть, было невыносимо. Но и выйти, отпросившись на минутку, Регина не имела права. Метод доктора Клайзенау, тикая на височной кости миллиардера – часовой механизм бомбы – не знал пощады.
Хозяин «Цаган-Сара» больше не нуждался в ярком свете и громкой музыке. Единственное, в чем он нуждался – в присутствии Регины ван Фрассен.
– …в детстве вы все ходили под «Нейрамом», – сказал Клайзенау, когда утром телепатов вновь собрали в конференц-зале. – Помните? Кси-контроллер, срезающий опасные пики. Вы, Трессау, и вы, Шеллен, как и я, носили третью модель. Те, кто моложе – четвертую. Сейчас носят шестую. Но речь не об этом. Если есть кси-контроллер, значит, должен быть и кси-стимулятор. «Нейрин-Х» – может, слышали?
Кивнула только старуха Шеллен.
– Я так и думал. Нет, доктор Йохансон. На ваш вопрос, заданный, но не озвученный, отвечаю: разработки не засекречены. Просто малоизвестны. Три года назад они вдобавок признаны бесперспективными. Лаборатория курфюрста Пресселя в Сайбахском НИИ – там занимались внешней инициацией ментальных способностей. Имплантант, стимулирующий кси-ритмы мозга. «Телепатами не рождаются, – шутил Прессель, – телепатами становятся. Вживил „Нейрин“, и вперед, на охоту за мыслями…» Мы дружили. Да, дружили, несмотря на то, что Прессель – курфюрст, член Научного совета Ларгитаса, а я вытираю носы ребятишкам. Но вот уже четвертый год я не слышу, чтобы Прессель шутил. Крах дела всей твоей жизни кого хочешь превратит в мизантропа…
– Вы же сказали, что кси-стимулятор есть? – удивилась Регина. – Почему же крах? Почему – бесперспективно?!
– «Нейрин» действительно превращает обычного человека в ментала. Но кси-ритм энергонасыщен до умопомрачения. Я не оговорился, сказав про умопомрачение. Нас с вами природа создала для телепатии. Вернее, приспособила. Мы – природные, даже если мы – отклонения от нормы. Искусственный телепат, инициированный «Нейрином», погибает в течение считанных дней. Самые стойкие, насколько мне известно, выдержали неделю. Это приговор, доктор ван Фрассен. Это смертный приговор, и обжалованию он не подлежит.
Тиран подошел к Клайзенау вплотную:
– Что вы предлагаете?
– Мы не в силах излечить жертв «Цаган-Сара». Мы в силах лишь облегчить им уход. Вас же интересует, чтобы они сделали последние распоряжения, простились с родственниками и достойно умерли, – деликатный, а может, осторожный, старый интернатский врач не стал уточнять подлинные интересы Тирана. – Мне кажется, что «Нейрин» в силах помочь вам.
– Нам, – поправил Тиран.
– Если это поможет хоть кому-то, я буду рад. Кси-стимулятор «разгонит» мозг пострадавших до нормы. Это убьет их, но убьет безболезненно. А главное, убьет не сразу. Вас устраивает такое решение?
Тиран ответил не сразу. Некоторое время он прохаживался по залу, сцепив руки за спиной. Вся его военная выправка куда-то делась. Перед Региной был утомленный, давно не спавший человек. Чувствовалось, что Тиран тащит ответственность из последних сил, как тащат по лесу обезножевшего капитан-командора.
– Да, – наконец ответил он. – Я готов рискнуть.
– Свяжитесь с лабораторией Пресселя. У них есть образцы.
– Скажите, доктор Клайзенау… Они станут телепатами? Леопольд Эйх, Дитер Зоммерфельд, Олаф Расмунсон… Телепатами, да?
– Очень слабыми. И ненадолго.
– Вам не кажется, что это еще одна проблема?
– Кажется. Но ее мы решим сами, в узком кругу.
– Мою коллекцию живописи я завещаю Национальному Художественному музею. Коллекцию же курительных трубок завещаю моему внуку Микаэлю с тем, чтобы коллекцию передали ему в день совершеннолетия. Ни одна трубка не должна быть продана Микаэлем в иные собрания, а также с аукциона или иным путем. Если же он предпримет попытку избавиться от коллекции целиком или по частям, коллекцию следует передать музею Вредных Привычек для экспонирования в отдельном зале…
Матерый волк бирж, акула финансовых потоков, дракон инвестиций – как телепат, Иоганн ван Седельрик по праву считался младенцем. Он не понимал, что делать с новым талантом – патологией? – словно бегун, озадаченный появлением третьей ноги. Необученный, социально неадаптированный, ван Седельрик ежеминутно, а главное, неконтролируемо «изрыгал» наружу массу сведений, которые доставили бы ему – или наследникам – много неприятностей, попади они, скажем, в мозг нотариуса и найди там благодатную почву для кое-каких личных прожектов. Даже окажись нотариус наичестнейшим человеком в Ойкумене – работать под непрерывным ментальным прессингом клиента ему не суметь.
Миллиардер нуждался в «коконе» – умении держать двойную оборону, не позволяющую бомбардировать окружающих своими мыслями, а также дающую возможность самому избежать бомбардировки. Никто не учил ван Седельрика, как это делать. Учиться же здесь, на вилле, было поздно. На краткий срок восстановившись до нормы, жертва «Цаган-Сара» нуждалась в помощи – иначе ей не удалось бы сделать последние распоряжения. Что ж, «коконом» умирающего стала Регина. Всё время рядом – держать периметр, включив пациента в свою систему блоков; присутствовать, не отходя ни на шаг, сроднясь с человеком, не слишком приятным для доктора ван Фрассен, ближе, чем любовники, чем мать с сыном во чреве ее. Вот почему бегство в туалет было для Регины несбыточной мечтой. Оставалось надеяться, что в кабинет зайдет кто-то из коллег, взяв опеку ван Седельрика на себя – пока она слетает облегчиться.
Леопольда Эйха курировал маркиз Трессау. Диттера Зоммерфельда – Ансельм Лонгрин. Амалию Зоммерфельд – старуха Шеллен. Сперва ван Седельрика хотели отдать Шеллен, а беременную Амалию – Регине. Но Регина категорически отказалась, не вдаваясь в подробности, а Тиран не стал спорить. Тем более что Шеллен горой встала на сторону молодой коллеги.
«Если станет невмоготу, объявлю перерыв на правах лечащего врача. И велю пациенту сопроводить меня до дверей дамской комнаты. Дверь – не помеха. А вот расстояние в пару этажей – уже проблема для такой тонкой работы. Попадись между нами стена, непроницаемая для ментал-связи – иди знай, чем дело кончится! Может, ничем, а может, обмороком нотариуса…»
– Рекомендую воспользоваться моим персональным туалетом! – рявкнул ван Седельрик, с раздражением уставившись на Регину. Лицо магната налилось дурной кровью. Взгляд сулил гром и молнию. – Ваша моча уже бьет мне в голову. Вовсе не обязательно тащиться на второй этаж, в общий сортир. Холл, третья дверь налево. Справитесь?
– Ага, – пискнула смущенная Регина.
– Не забудьте вымыть руки.
И он продолжил диктовать:
– Принадлежащий мне остров Скорпион, расположенный в Фарском море, завещаю передать транспортной компании «Космос-Альфа» с тем, чтобы на острове были построены лагеря отдыха для детей космолетчиков, погибших во время рейсов. «Космос-Альфа» также возьмет на себя содержание семейного кладбища ван Седельриков, расположенного на Скорпионе, где я завещаю похоронить и меня. Исполнителем этой моей посмертной воли я назначаю мою мать Руфь, урожденную Цельс-Брандауэр… Всё, перерыв на пять минут. Я хочу спокойно допить пиво. Я даже готов сопроводить вас, доктор ван Фрассен, хоть на двор, в кусты, хоть в общественную уборную. Потому что вы брезгуете моим туалетом, несмотря на разрешение. А тут ковры, и, замечу, бесценные ковры. Мне не хотелось бы…
Пунцовая как роза, Регина выскочила из комнаты. Когда же она вернулась, ситуация поменялась: теперь нотариус диктовал, а ван Седельрик записывал от руки:
«Находясь в здравом уме, сознательно и добровольно объявляю о своем желании, чтобы моя жизнь не продлевалась при изложенных ниже условиях, и заявляю о следующем:
1. Если в какое-то время я буду находиться в одном из нижепоименованных состояний:
– в терминальном состоянии;
– в коматозном состоянии при отсутствии реальных перспектив возвращения сознания;
– в устойчивом вегетативном состоянии при отсутствии реальных перспектив возвращения основных мыслительных функций,
то в соответствии с процедурой, установленной законодательством Ларгитаса, я настоящим делаю распоряжение о том, чтобы меры по поддержанию моей жизни:
– включая искусственное питание и введение жидкости;
– включая искусственное введение жидкости, но не питание;
– исключая искусственное питание и введение жидкости,
были прекращены и тем самым мне была бы дана возможность умереть.
2. В случае, если я буду находиться в состоянии, не позволяющем непосредственно отдавать распоряжения, связанные с продолжением мер по поддержанию моей жизни, члены моей семьи и лечащий врач должны рассматривать настоящее завещание как последнее выражение моего законного права отказаться от терапевтического, хирургического или ментального лечения и принять все последствия этого отказа.
3. Я полностью осознаю смысл настоящего завещания, нахожусь в возрасте не младше 18 лет, мое эмоциональное и умственное состояние дает мне право составить завещание о жизни.
4. Если я принадлежу к женскому полу и к моменту исполнения завещания у меня будет беременность, завещание не будет иметь силы и не может быть исполнено на протяжении всего периода беременности, пока он не завершится родами, успешными или нет…»
– Это еще зачем? – спросил ван Седельрик. – Рассчитываете, что я успею сменить пол, забеременеть и родить? Нет, я способен на многое, но тут вы меня переоценили.
– Форма, – объяснил нотариус, отводя взгляд. – Стандартная.
– Идиоты. Ладно, пишу: «пока он не завершится родами…»
– Поставьте дату и подпись. Ваша очередь, свидетельница…
«…настоящим свидетельствую, что присутствовала при составлении настоящего завещания о жизни и, по моему убеждению, составитель завещания находится в здравом уме и составил завещание по собственной воле и без принуждения.
Свидетель: Регина ван Фрассен, баронесса медицины; врач, не принимающий участия в лечении составителя завещания…»
Еще день, думала Регина. Может, два. И всё. Я освобожусь. Улечу отсюда, вернусь домой, в клинику. Забуду «Цаган-Сара», как страшный сон. У меня умирали пациенты. Но это же совсем иначе! Я словно впустила в себя живого покойника. Он язвителен и деловит, а я на грани нервного срыва. Надо отдать должное, ван Седельрик уходит достойно. Кажется, что он подводит итоги перед сдачей дел, готовясь приступить к работе на новом месте. Железный человек. Тиран ничего не скрыл от него. Я бы на его месте ударилась в истерику…
«Глупая вы женщина! – донесся комментарий пациента. – Симпатичная, да. Но дура дурой…»
Пару раз Регина не выдерживала – срывалась «под шелуху». Там всё оставалось по-прежнему: черное море, черное небо, дикая охота звезд. Корабль-призрак ждал на горизонте. Ждал и пловец – ван Седельрик качался на волнах в луче искусственного света. Свет шел ниоткуда: кси-стимулятор не имел зримого воплощения на этом уровне. Мало-помалу свет выцветал, освобождая пловца от своей власти.
Вот-вот, с минуты на минуту…
Прижавшись спиной к изумрудной скале, Регина ван Фрассен – врач, не принимающий участия в лечении – изо всех сил надеялась, что однажды Иоганн ван Седельрик настигнет свою ускользающую яхту.
IV
Хотелось спать. В голову словно ртути налили: катается, давит, тянет к земле. Ван Седельрик наконец остался один – в комнате, изолированной от ментальных воздействий. Двужильный магнат тоже нуждался в сне – хотя бы четыре часа в сутки. Интересно, он и раньше таким был?
При жизни?
Регина мысленно угостила себя затрещиной. Ртуть качнулась, толкнулась в виски. Дура! Прав ван Седельрик. Нельзя так думать о живом человеке. Ты – врач. Тебе нужен отдых, пока пациент спит. Но сначала – погулять с Фридой… Нет, Фрида подождет. У хозяйки есть еще один пациент. Операция прошла успешно, но никто не отменял…
Перед дверью она встряхнулась, гоня прочь сонную одурь.
– Добрый день, доктор Клайзенау.
– Здравствуйте, доктор ван Фрассен.
– Как он?
– Вполне, вполне. Вот, – Клайзенау развернул голосферу с динамической картиной состояния пациента. – Церебральная гемодинамика практически в норме. Остаточных очаговых симптомчиков, правда, еще хватает… А! Вот здесь любопытно. Обрати внимание: кривая регрессии неврологического дефицита. Видишь «ступеньку»? Это когда я с ним поработал…
Общаясь с «лебедятами», прошедшими через его благословенные руки, Клайзенау всегда начинал с обращения «на вы», но быстро забывал о благих намерениях.
– А вот эту, вторую, побольше? Это сразу после операции. Очень хороший результат! Ну и дальше – плавный спад с выходом на ассимптоту. Сейчас выведу интегральные характеристики…
– Я осмотрю его?
– Разумеется!
Нырять «под шелуху» она не стала. Правая лобная доля… очаги локализованы и заметно уменьшились, динамика нормальная… Зрительные бугры… проводимость нервных волокон… Остаточные явления: временный дальтонизм – с недельку мир для Фомы будет монохромным. Функции речевого центра восстановились не до конца. Ничего, скоро начнет болтать, как ведущий ток-шоу! Потом – месяц-два реабилитации. Стандартный курс, обычные процедуры…
И снова в строй.
– Старший инспектор Рюйсдал! – гибкий щуп, который пытался тихой сапой проскользнуть в ее сознание, Регина отловила «на входе». – Немедленно прекратите хулиганить! Ментальные напряжения вам противопоказаны. Хотите заработать осложнения? Рецидив?
Щуп исчез. Не открывая глаз, Фома дернул уголком рта – улыбнулся. Мимические мышцы слушались плохо, улыбка вышла жалкой пародией.
– В-вы… ‘аб-б-ботаете…
– Замолчите, пациент!
– …с в-ван Сед-д-д… ‘иком?
– Вас это не касается. И вообще, это закрытая информация.
Ответ прозвучал резко. Регина устыдилась – и разозлилась. На себя, на Фому, на Тирана, на всю службу Т-безопасности оптом – и почему-то на доктора Клайзенау, хотя уж он-то, казалось, был тут и вовсе ни при чем. Это нервы, подруга. Нервы и усталость. Иди спать. Скоро на людей бросаться начнешь…
«Меня это касается, – прозвучал в ее мозгу слабый, бесцветный голос Фомы. – И у меня есть допуск.»
«Речь» инспектора Рюйсдала была внятной – и стерильной, лишенной даже намека на чувство или интонацию. Контакт, урезанный до предела. С неудовольствием Регина признала очевидное: усилия при таком общении – минимальны. Фому они не утомят.
– Вам вредно думать о работе.
«Я всё равно о ней думаю. Без новой информации эти размышления бесплодны. И приносят мне больше вреда.»
– Ну хорошо. Да, я работаю с ван Седельриком. Обеспечиваю «кокон».
«Я в курсе про „Нейрин-Х“…»
Это Клайзенау ему сообщил, поняла Регина. Больше некому.
«Как велика ментальная активность ван Седельрика?»
– Я с трудом выдерживаю его давление. Он – слабый телепат, и ничего не умеет. Но напор… Фактически это искусственно вызванная инициация! Просто она «размазана» на несколько дней.
«Полагаю, это одна из проблем „Нейрина“. Как ведет себя ваш подопечный?»
– Сейчас он заснул. До того был очень деятелен. Полдня диктовал завещание. Потом был сеанс связи с родственниками: они прощались. Сестры ван Седельрика хотели приехать, но им не разрешили. Мать не предприняла такой попытки. Наверное, ее предупредили заранее.
«Правильно не разрешили. Вы ведь знаете, почему?»
– Тиран намекал на причины карантина. Пострадавшие регулярно проваливаются «под шелуху». Член КСЛ, министр финансов, крупнейший промышленник… Ларгитасцы. Если это всплывет…
«Тиран? Вы зовете его Тираном? Славная шутка… Да, „шелуха“ – важный аспект. Признаться, я не принял его в расчет. Я имел в виду другое. Необходимо предотвратить панику. Атакой флуктуации и гибелью людей никого не удивишь. Да, трагедия, но – будничная трагедия. В отличие от гипотезы маркиза Трессау… Представляете, какой это вызовет эффект?»
Регина увидела заголовки репортажей. Фома позволил себе лишнего, разнообразив сухой, казенный стиль общения: «Первые лица Ларгитаса – подопытные кролики флуктуаций!», «Они нас исследуют!», «Чуждый разум готов поглотить Ойкумену!»…
– Шок, – кивнула она. – Массовая истерия. Психозы и фобии.
«Существует ли психир, способный излечить параноидальный социум?»
«Нет.»
«Теперь вы нас понимаете, – Фома так и сказал: „нас“. Не „меня“. – Более того, общество узнает правду. Просто не всю. Яхта была атакована хищной флуктуацией континуума. Часть людей на борту погибла до посадки, остальных госпитализировали в тяжелом состоянии. Несмотря на все усилия врачей, спасти пострадавших не удалось. На короткое время их привели в сознание, дав возможность попрощаться с родными и отдать последние распоряжения…»
Яхта, думала Регина, тщательно скрывая ход своих мыслей от инспектора Рюйсдала. «…Энергия реактора и накопителей – основное блюдо; психика пассажиров и экипажа – изысканный десерт…» Если так, почему не вышел из строя реактор? Почему яхта сумела совершить РПТ-маневр и благополучно сесть на планету? Неужели Трессау прав?! Явись флуктуация «обедать», она высосала бы из беспомощной «Цаган-Сара» всю энергию, обездвижив добычу… Или этому есть другое объяснение? К примеру, флуктуация была сыта, и ее привлек лишь «десерт»? «Скорее всего, мы никогда не узнаем, что же в действительности произошло на „Цаган-Сара“…»
– Вы мне вот что скажите, господин инспектор с допуском… Зачем сюда вызвали целую бригаду телепассов? Утром в коридоре я видела Клода Лешуа. Что он здесь делает? Мы вполне справляемся со своей работой.
«Не мне вам объяснять, какая капризная и избирательная штука – память. Пострадавшие могут забыть что-то важное. Могут скрыть намеренно, счесть несущественным… Помните, с кем мы имеем дело? В интересах государства…»
– Исподтишка обшаривать карманы умирающего? Достойная защита интересов государства! И почему я не удивлена?
«Вы забываетесь. Никому не позволено…»
– Вы на службе, вам и не позволено!
«Если вы намерены продолжать в подобном тоне, я буду вынужден…»
– Вынужден – что? Отменить свободу слова?
«…принудить вас…»
– Каким, позвольте спросить, образом?!
«…прибегнуть к силе…»
– Не смешите меня!
«Я справился с двумя идиотками в „Лебеде“, четырнадцать лет назад. Думаешь, я не смогу повторить то же самое сейчас?!»
– Ты когда-нибудь вертелся на зубцах «шестеренок» Сякко?
МОЛЧАТЬ!
Мальчишка… девчонка…
…стыдитесь!..
Доктор Клайзенау был страшен. Регина и заподозрить не могла, что старый интернатский врач способен кричать, словно бить кнутом – наотмашь, без пощады. Фрида от его вопля присела бы на задние лапы. Хозяйка Фриды, уже готовая транслировать Фоме обворожительную ухмылку целофузиса, спряталась в «кокон» целиком, как в раковину, и законопатила все щели. Никогда в жизни Регине не было так стыдно. Это нервы… это усталость…
Оправданий ищешь, мерзавка?!
И эхом от раскрывшегося в крике доктора, случайно вырвавшейся энграммой, адресованной скорее от прошлого к будущему, чем от Клайзенау к ван Фрассен, долетело, пробив броню мнемоблоков:
…учитель Гюйс:
«Патрик, я повешу тебе „репей“?»
«Вешай…» – голос Клайзенау; ступени…
…щербатый камень стен, чья-то широкая спина…
…вспышки выстрелов; «Не высовывайся!..»; от грохота…
«У меня огневой контакт. Доктор в безопасности…»
…катакомбы под храмом Святого Выбора…
…две девочки с «Нейрамами»…
…плохо сплю; до сих пор…
…нельзя было…
…иначе…
«Я не знала, что вы были там,» – хотела сказать Регина. Но не сказала, и даже не подумала, громко или тихо. Вместо этого она произнесла четко и внятно, стараясь не смотреть на Клайзенау, и чувствуя, что тот смущен до самой крайней степени:
– Прошу меня извинить. Я не имела права…
«Я забылся, – ответил Фома. – Простите меня, доктор ван Фрассен…»
– У вас посттравматический стресс. Вы не отдаете себе отчета в своих словах. Я же, как врач…
«…и вы, доктор Клайзенау…»
– Извините, что вторгаюсь без разрешения.
В дверях стоял Тиран.
– Марк Хельфштадт умер, – тихо сказал он.
– Кто? – не сразу вспомнила Регина.
– Штурман-навигатор. Всё, началось.
И слова, что прозвучали здесь минуту назад, сгорели дотла. Осыпались серым пеплом «под шелуху» – и ветер, гулявший над зелеными холмами, где растут оливы, унес пепел прочь, в далекие дали, где черное море, черное небо, и корабль между тьмой и тьмой.
V
Эту детскую площадку выбрала Фрида.
Если есть в Ойкумене что-то неизменное, так это детские площадки. Гвалт, беготня; ссоры и примирения. Лесенки, качели, «бревна». Амортизирующий псевдо-газон. Крепость с клоунами-рыцарями. Песочница. Игровой комплекс «Гномик». Три желоба для съезжания вниз на мягкой попе.
Гуляй, малышня!
Не то чтобы Фрида очень любила детей. Вынуждая хозяйку бегать не на стадионе – расположенном кстати, гораздо ближе к дому – а здесь, вокруг ребячьего царства, химера преследовала какие-то свои, недоступные человеку цели. Наверное, ей нравилось место. Наверное, параллели и меридианы сходились здесь особым, химерическим образом. Ради удовольствия бродить между «горок» и каруселек, Фрида шла на гигантские жертвы. Только козья ипостась – барс и ящер никогда не являлись взору детворы, а главное, матерей и нянек. В облике горала Фрида терпела, когда ее гладят, давала «подергать за рожки», «расчесать шерстку» и даже – Великий Космос! – позволяла самым отъявленным наглецам прокатиться верхом. Взамен она, четвероногая богиня, требовала благоговения и подношений. Ей перетаскали всю морковку, какая нашлась в окрестных магазинах.
– Козочка! – радовались дети. – Козочка пришла!
– Сложно держать дома козу? – сочувствовали мамаши.
Ага, соглашалась Регина. Не то слово. Такая зараза…
– Молоко дает? Козье – самое полезное.
Дает, кивала Регина. Доимся с утра до вечера.
– Не поделитесь? Я заплачу!
Нет, отказывала Регина. Я жадина, сама всё выпью.
Доктора ван Фрассен здесь не любили. На площадке ее терпели – ради Фриды. Пусть бегает, пока дети играют с животным. Она и бегала, наслаждаясь солнцем, погожим днем, гомоном, похожим на шорох прибоя у скал…
– Региночка?
Она не сразу узнала женщину, преградившую ей путь. Советница Зоммерфельд очень изменилась. Куда делась пышная, говорливая, кипящая энергией дама? Таран, способный пробить термосиловую броню – где ты? Дорогу загораживала старуха, хотя до старости Гертруде Зоммерфельд было далеко. Бледная кожа, бледные, едва тронутые помадой губы; глаза-пепелища. В руке советница держала пульт дистанционного управления – черный, хищный.
– Региночка… Никуша овдовел.
«Она в курсе. Она всё знает. Всё от начала до конца: вилла, кси-стимулятор, мое участие в затянувшихся похоронах. Этого не может быть! Это закрытая информация…»
– Горе у нас…
– Примите мои соболезнования.
«Неужели Гертруда винит меня в смерти невестки? Объясниться? Нет, нельзя. Я давала подписку, я обязана молчать. Гертруда сошла с ума, она опасна. Пульт… Неужели она явилась убить меня? Хочет отомстить? За что?! Тут кругом дети…»
– Вы кого-то ищете, Региночка?
– Н-нет…
Сумасшедшие прозорливы. Едва Регина огляделась, ища бомбу, которую советница могла бы подорвать сигналом с пульта, и заранее понимая, что ничего не найдет – мать Ника сразу подметила это.
– Я ждала вас, – всхлипнула она. Слезы текли по щекам, размывая косметику. – Сперва я хотела зайти к вам домой, и не смогла. Представляете? Бродила по улице, и не смогла. Мне сказали, вы тут бегаете по утрам… Региночка, я должна, я обязана кое-что сказать вам!..
Регина опоздала. Запреты, въевшиеся в плоть и кровь, в каждую клеточку мозга; социальная адаптация, будь она неладна; цивилизованность, не позволяющая атаковать первой – принципы врача, наконец! – и вот она стоит и смотрит, как советница Зоммерфельд поднимает пульт, как нажимает один сенсор, другой…
К ним подъехала коляска. Внутри, нагой, как при рождении, спал младенец. Коляска поддерживала оптимальный температурный режим, а поглотители без остатка всасывали выделения «пассажира», дезодорируя воздух. Взмах пульта – так волшебница машет палочкой – и кузов набрал прозрачность, давая возможность рассмотреть ребенка без помех. Казалось, мальчик – теперь стало видно, что это мальчик – плавает в пустоте, в метре над землей.
– Артурчик… это наш Артурчик…
– Поздравляю…
– Я виновата перед вами, Региночка.
– Да что вы! Перестаньте…
– Я очень, очень перед вами виновата…
…если я принадлежу к женскому полу и к моменту исполнения завещания у меня будет беременность, завещание не будет иметь силы и не может быть исполнено на протяжении всего периода беременности, пока он не завершится родами, успешными или нет…
«Тиран стимулировал роды у Амалии. За считанные дни до смерти. Милосердие? Вряд ли. Ну да, ребенок – шанс посмотреть, что будет дальше с человеком, пережившим атаку флуктуации во чреве матери. Маленького Артура отдали бабушке – для контроля хватит медсестры, приходящей к Зоммерфельдам на патронаж, врачей в клинике, где наблюдается малыш… Я не знала этого. Нас вообще не баловали подробностями. Сколько прошло времени? Месяц? „Лебедь“ уже тридцать дней как разменял второй век…»
– Как он? Здоровенький?
– Спасибо, не жалуемся. Это я во всём виновата, Региночка.
– В чем? – не выдержала Регина. – В смерти жены Ника?!
На миг советница стала прежней. «Жена? – отразилось на лице Гертруды Зоммерфельд. – Люди смертны, это так естественно… При чем тут жена?»
Удивление вспыхнуло – и погасло.
– Если бы я не разлучила вас, – она избегала смотреть Регине в глаза, – Никуша был бы счастлив. Я точно это знаю. И не спорьте со мной! А так… Я боюсь, он наложит на себя руки. Он такой впечатлительный! Это просто кошмар для дипломата. Я сто раз говорила ему, что нельзя всё принимать близко к сердцу. Представляете? – он прилетел на ее похороны, и на следующий день улетел обратно на Хиззац. Первым же рейсом! Даже не дождался, когда нам отдадут ребенка. Я уговаривала его задержаться, на колени становилась… Нет, и всё! Никуша не любил Амалию, он с самого начала ее просто терпел…
– Прекратите!
– Я же знаю!
– Как вы можете? Это же мать вашего внука!
– Не спорьте со мной, Региночка. Лучше бы он женился на вас, честное слово…
Она говорила и говорила, повышая голос, перекрывая шум ребятни. На них уже поглядывали. Но Гертруде надо было выговориться. В сущности, ее не интересовало, слушает ли Регина. Регина и не слушала. Она вспоминала Тирана, как тот напоследок, перед расставанием, предложил доктору ван Фрассен удалить воспоминания об инциденте на «Цаган-Сара» – и о дальнейшем пребывании членов консилиума на закрытой вилле.
«Сама себе, что ли, удалю?» – изумилась Регина.
«Зачем? – на полном серьезе возразил Тиран. – Вон вас здесь сколько, специалистов. Нет, не подумайте плохого. Я уверен, что вы не станете болтать лишнего. Просто… Так будет легче, не правда ли? Вам – легче, да?»
«Я участвовала в программе реабилитации преступников, – после долгой паузы сказала Регина. Забота Тирана шокировала ее. – Случается, что человек искренне раскаивается в содеянном. Честно сидит свой срок. Сотрудничает с администрацией. Согласно постановлению суда выплачивает компенсацию пострадавшим. Его простили все, кроме него самого. Это грозит суицидом. И тогда он подает заявку на удаление гнетущих воспоминаний. Во время операции ему удаляют память о преступлении и заключении в тюрьме. Вживляют ложные воспоминания. Выстраивают новые связи. И переселяют на другую планету, обеспечив работой.»
«Знаю, – кивнул Тиран. – Семья предупреждена и ведет себя нужным образом. А злых юмористов, возжелавших напомнить бедняге о прошлом, карают по закону. Карают строго, чтобы сто раз задумались, прежде чем чесать свое чувство юмора о чужой забор. Вот видите, доктор ван Фрассен, это хорошая идея…»
Он искренне хотел помочь. И расстроился, узнав, что хорошая идея – неприемлема. Мозг телепата при всей его мощи – хрупкая конструкция. Можно прооперировать психику обычного человека, но нельзя удалить часть памяти менталу. Такие случаи зарегистрированы, и последствия – тоже. Лучше прикажите нас расстрелять, усмехнулась Регина, и Тиран понял, что это скверная шутка, если вообще шутка.
– …я виновата…
– Вашей вины здесь нет, – перебила Регина советницу. – Запомнили?
Она и шага не сделала вглубь рассудка собеседницы. Но та вдруг прервала бесконечный, идущий по кругу монолог, кивнула и повторила, как послушная девочка:
– Да. Моей вины здесь нет.
– У вас внук. Это главное.
– У меня внук. Сын Никуши…
– До свиданья, госпожа Зоммерфельд.
– До свиданья…
Лицо ее зажглось надеждой. Казалось, затертый оборот речи вновь отразил первичный смысл – до свиданья, значит, мы еще встретимся, жизнь продолжается…
– Фрида, ко мне!
Женщина с коляской долго смотрела вслед женщине, за которой бежала лохматая коза. У меня внук, читалось в глазах женщины с коляской. А у нее что? Коза?! Когда коза на бегу, уже сворачивая за угол, превратилась в крупную кошку, Гертруде Зоммерфельд почудилось, что она нашла ответ, такой славный, ясный, восхитительный ответ – и тут же потеряла.
КОНТРАПУНКТ
РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)
Мне до сих пор снится «Цаган-Сара». Не часто – раз-два в год. Не астро-яхта, лавирующая меж звезд, но корабль под парусами. В черном море, под черным небом; на тонкой линии горизонта. Я сижу на изумрудном престоле, волны лижут мои босые ноги, и в воде нет ни одного пловца.
Все там, на борту. Волноваться незачем.
Это символ. Я могла бы проанализировать его, разложить по полочкам. Найти мотивы, выстроить ассоциации. Я никогда не сделаю этого. Единственное, что я сделала – выяснила, что «цаган-сара» на каком-то из языков Хиззаца означает «первый месяц весны». Теперь во сне я вижу над кораблем легкое, бело-розовое свечение – так цветут абрикосы.
Когда придет мой черед, я готова без размышлений броситься в воду. Лишь бы было куда плыть, лишь бы меня ждали на корабле.
