Прот. о. Сергий Четвериков в жизнеописании своем старца Паисия Величковского (т. II) разделяет сферу проникновения и распространения его учения на три округа: 1) северный, 2) центральный и 3) южный. В северном он отмечает следующие центры: Соловки, Валаам и Александро-Невскую Лавру, которая, собственно, и была главнейшим средоточием всего. В Соловках насадителем Паисиевых преданий был иеросхимонах Феофан. По смерти киевского старца Досифея, Феофан переселился на Соловки, куда и перенес заветы старца Паисия. На Валааме и в Александро-Свирском м-ре трудились ученики старца Паисия — схимонах Феодор и иеросхимонах Клеопа. От них учение перешло в Оптину Пустынь через старца Леонида. Но вся душа северного движения сосредоточена в Петербурге. Оттуда исходит назначение настоятелей-возобновителей. Так, например, на Валаам выписан из Сарова игумен Назарий и из иных мест и другие настоятели. В руках митрополита Гавриила соединились все нити, и он дает нужный толчок и направление. У него же в Лавре первоначально появляется Филарет (впоследствии Новоспасского монастыря старец), который в дальнейшем руководил братьями Путиловыми, из которых схиархимандрит Моисей был великим Оптинским настоятелем. Тот же Филарет руководит в Москве четой Киреевских — сотрудников старца Макария Оптинского по изданию святоотеческой литературы. Наконец, в А. Н. Лавре пребывает о. Афанасий (из сенатских секретарей), принесший м. Гавриилу «Добротолюбие» от старца Паисия.

Теперь бегло рассмотрим центральный округ: главные пункты его — Москва, Владимирская и Калужская епархии и Брянский монастырь Орловской епархии, Рославльские леса. Наиболее выдающейся здесь личностью является о. Клеопа, настоятель Введенской пустыни Владимирской епархии. Этот о. Клеопа жил долгое время со старцем Паисием, сначала на Афоне, затем в Драгомирнском м-ре и, м. б., в Секуле, и вышел в Россию еще до 1778 года. Мы приведем ниже о нем подлинный рассказ его ученика — архимандрита Феофана Новоезерского, входящий в автобиографию последнего. Учениками о. Клеопы были: упомянутый арх. Феофан, друг его арх. Игнатий, полагавший с ним начало в Санаксарской обители. Арх. Игнатий был после о. Клеопы строителем Введенской пустыни, позднее Песношской и в 1788 году он возобновляет Тихвинский м-рь в Новгородской епархии. Кончает жизнь он свою в 1796 г. в Симоновом м-ре, будучи также его возобновителем. Другой ученик старца Клеопы — Макарий Песношский, (заместитель Игнатия после его перевода в Тихвин) Его монастырь был рассадником, откуда было взято 24 настоятеля в разные монастыри и, между прочим, оттуда взят был Авраамий, — возсоздатель Оптиной пустыни. Макарий Песношский был в духовной переписке со старцем Паисием. Другим важным пунктом, откуда развилось Паисиевское движение была Москва, и в ней Симонов и Новоспасский м-ри. В первом подвизался ученик Паисия монах Павел, пострадавший от французов в 1812 г., и другой ученик Паисия — Арсений. Настоятелем был, как мы упоминали, — арх. Игнатий, ученик старца Клеопы. В Новоспасском м-ре жили иеромонахи Филарет и Александр — ученики Паисиева ученика Афанасия (Захарова) бывшого ротмистра гусарского полка (не надо смешивать с другим о. Афанасием, принесшим «Добротолюбие»).

Иеромонах Афанасий (Захаров) жил при старце Паисии более семи лет и принял от него монашеский образ. Занимался выписками из отеческих книг о молитве, смирении, послушании, терпении и любви. И сам преуспевал в этих добродетелях. В 1777 г. о. Афанасий вернулся в Россию и жил во Флорищевой пустыни, откуда ездил в Москву, где и общался с иеромонахами Филаретом и Александром (последний был в переписке с самим старцем Паисием). Скончался о. Александр в 1823 г. в Площанской пустыни Орловской епархии. Другим важным местом, где переплетают духовные нити, шедшие от старца Паисия, был Брянский Свенский м-рь. Там подвизался схимонах Афанасий из сенатских секретарей (тот самый, который доставил митрополиту Гавриилу «Добротолюбие»). Схимонах Афанасий, оставив мир, странствовал по святой Афонской горе и Молдавии, был у старца Паисия, который поручил его своему ученику Софронию. В оптинском жизнеописании старца Паисия имеется замечательное письмо старца Софрония к о. Афанасию о том, как хранить мир душевный. Он скончался в 1811 г. на руках о. Афанасия (Захарова). Первый о. Афанасий руководил братьями Путиловыми (настоятель оптинский Моисей), а второй о. Афанасий (Захаров) руководил в бытность в Площанской пустыни будущим старцем оптинским Макарием. От первого о. Афанасия в Свенском м-ре имел возможность узнать о духовном делании и настоятель м-ря, впоследствии ректор Московской Дух. Акад. Калужский епископ и Киевский митрополит, покровитель монашества и старчества знаменитый Филарет, который был создателем оптинского скита в 1822 году. Он убедил подвижников, живших в Рославльских лесах, основать скит при Оптиной пустыни. Таким образом, прибыли в Оптину пустынь о. Моисей с братом своим Антонием и пустынники Иларион и Дорофей. Оптина явилась как бы чашей, куда сливалось все драгоценное духовное вино.

Теперь скажем о третьем Южном центре. Из непосредственных учеников старца Паисия известны на юге: монах Герасим, постриженник старца Паисия и др. В Екатеринославской епархии подвизался иеросхимонах Ливерий. Его учеником был инспектор духовной семинарии инок Макарий (Глухарев), впоследствии знаменитый начальник алтайской миссии. Широкое влияние на юге России имел известный иеросхимонах Василий (Кишкин). Он имел счастье слушать беседы Тихона Задонского и был другом Антония Воронежского. Его учеником был также Моисей Оптинский. Другим его учеником (и одновременно арх. Феодосия, пришедшего из Молдавии в Сафрониеву пустынь), был знаменитый подвижник Глинской пустыни Филарет. От него идет Глинская линия старчества. Там был после него не менее известный арх. Илиодор, имевший пророческие видения о судьбах России и последним там старцем был Пассон, в схиме Иоанн, «списатель» жития схиархим. Илиодора.

Такова схема: север, центр и юг. Но главным нервом, откуда шел двигательный ток распространения Паисиева движения, был север: Ал.-Нев. Лавра в Петербурге, где пребывал великий митрополит Гавриил, который планировал, насаждал, укреплял и взращивал свой духовный сад, принесший столь блистательные плоды.

Поэтому мы коснемся в своем повествовании главным образом северного округа и попутно тех лиц, которые входили в соприкосновение с его главными деятелями.

Вот краткая биография митрополита Гавриила: он был сыном синодального иподиакона (в миру Петр Летров). Родился в Москве 18 мая 1730 г. Обучался в Московской славяногреко-латинской академии. Кончил курс в 1750 г. В следующем поступил справщиком в московскую синодальную типографскую контору. В 1758 г. принял монашество и назначен учителем в Лаврскую семинарию. Затем последовательно проходит должности: ректора этой семинарии, наместника Лавры и ректора Славяно-греко-латинской академии. В 1763 г. назначен на Тверскую кафедру, где и оставался до 1770 г., когда он был переведен архиепископом в Петербург. 1 января 1775 г. его ведению была подчинена и Новгородская епархия. В 1783 г. ему дан был титул митрополита. Обеими епархиями управлял до 1799 года, когда назначен был митрополитом Новгородским и Олонецким с увольнением от управления петербургской епархии. 19 декабря 1800 г. уволен на покой по болезни. Скончался 26 января 1801 года в Новгороде.

Личность митрополита Гавриила носила, в силу обстоятельств, двойственный характер. Великий аскет и подвижник, он для внешних был пышный сановник екатерининского времени, кавалер ордена Андрея Первозванного. Однажды, сопровождая крестный ход из Казанского Собора в Александро — Невскую Лавру (около 3 верст), Екатерина всю дорогу провела в разговоре с митрополитом и нашла, что он «муж острый и резонабельный». Она ему посвящает перевод Мармонтелева Велизария и заказывает его портретный мраморный барельеф для лаврского собора, которого он был строителем.

Митрополит несет еще на себе и чисто светское почетное звание: он состоит вице-президентом Академии Наук, где часто председательствует в отсутствие Дашковой. Он много потрудился и при издании словаря, куда вложил и свой личный труд. Он охраняет церковные древности и археологические ценности. Спасает древние книги. Но с другой стороны — в своей келейной жизни — этот пышный вельможа и ученый муж является смиренным подвижником, «все молится в землю», питается гретыми щами, говоря, что, быть может, скоро и этого не будет. Он не вступает в открытую борьбу с правительством, не пытается переубеждать власть имущих и внушать им свою точку зрения, но он твердо ведет свою линию: созидает, возрождает и обновляет церковную жизнь. Мы здесь не будем входить во все детали его широкой деятельности, его забот по созданию Невской Академии, которую он поставил на должную высоту, его заботу о семинариях и низших школах. Скажем только, что он не только занимался учебной программой, но входил сам во все мельчайшие подробности быта подведомственных ему учебных заведений. Церковная проповедь, раскол, богослужение, духовенство — все было предметом его величайших забот.

Келейник митрополита Гавриила, арх. Феофан, приводит случай обращения в Православие ожесточенного раскольника. Случай этот дает понятие о духоносности и силе молитвы преосвященного Гавриила.

«Видя, что никакими убеждениями нет возможности вразумить раскольника, митрополит Гавриил обратился к образу Божьей Матери с такою молитвою: «Не могу это жестокое сердце привести в чувство. Ты уже, ими же веси судьбами, обрати его». Тот смягчился и стал просить посмотреть, как служат литургию. Старичок игумен Нифонт служил. Вдруг превеличайшее благоухание услышал Ксенофонт и видит свет, а этот свет явился и опустился в потир. После этого обратился, а прежде и слышать не хотел, — сядет и шапку нахлобучит. Пошел на Валаам и там постригся».

Кроме внешней деятельности м. Гавриил трудился еще как проповедник и церковный писатель. В проповедях он действовал на разум слушателей в отличие от м. Платона, который действовал на чувствительность и воображение. Однажды в день тезоименитства Екатерины м. Гавриил имел смелость говорить против крепостного права в ее присутствии, разумеется, всей придворной знати. Он был плодотворным писателем, и труды его имели большое значение в его эпоху. Но главным детищем м. Гавриила было монашество, на восстановление которого он и положил все свои силы.

Митрополит Гавриил бесспорно является центральной фигурой в эту эпоху возрождения. Расцвет монашества обязан ему в большой степени. Его келейник, старец Феофан метко о нем выразился: «Монашество, даром что все по школам учился, знает лучше нашего». Это был святой подвижник и аскет. Путь святости был ему оттого не чужд, что этим путем шел он сам. Из автобиографии его келейника мы узнаем подробности его домашнего быта. «Вот и преосвященный Гавриил муж был добродетельный, премудрый, богослов и философ, а больше всего то, что угоден Господу Богу. Я сподобился послужить ему недостойный. Господь Бог привел меня послужить такому великому мужу. Десять лет жил я у него. Преосвященный Гавриил прозорлив был и великий святитель был». И далее он говорит о своем Владыке: «Преосвященный Гавриил был все в слезах, все плакал. Когда служил, все со слезами служил». — «У преосв. Гавриила положено было раздавать нищим каждый день 50 рубл., это медных только, а ассигнациями и золотом сам раздавал, да по 300 рублей каждый месяц на тюрьмы. Медные деньги раздавал я, и по всем тюрьмам я же развозил. А как был воздержан преосвященный, то это видно из следующего: когда он кушал один, то всегда было два блюда — кусок свежепросоленной осетрины и уха, а когда архимандриты обедали, то четыре блюда и не более. В каждый постный день ел только однажды. Раз приехал к преосвященному Псковский Ириней, а у преосвященного рыбного-то кушанья не было приготовлено. Подают пироги с горохом, тот говорит: “Что это такое?” Преосвященный смеется: “Пироги с горохом. Ты, я думаю, едал. Что, разве забыл?” Ну перекрестился преосв. Ириней: “Благослови, Господи, есть нового изобретения кушанье — пирожки с горошком”. В постный день стол был: щи с грибами и с постным маслом. Я говорю преосвященному: “У нас есть всякия масла, даже миндальное — не угодно ли с теми приготовлять кушанья?” Преосвященный изволил сказать: “Надобно, брат, привыкать к этому, может быть, со временем и этого не будет”. Однажды говорит: “Навари-ка ты мне щей на неделю, только можно было разогреть”. А я говорю: “Чтоб заморозить — ведь это не так хорошо”. “То-то я примечаю, нет уже вкусу-το никакого”. После ранней обедни никогда не кушал. В 9 часов уедет в Синод, а в 3-м приедет. К вечерне и утрени всегда ходил. Он любил строиться. Троицкий собор в Лавре при нем украшен. Когда в дворец ездил, то прежде всего молился Богу, все в землю. Однажды кладет поклоны земные, — я пришел, он говорит мне: “Дай Бог, чтоб сегодняшний день так прошел”. Перед смертью своей в Новгороде так говорил: “О, это столетие-то страшное начинается”. Умер он без меня, в то время послал меня с Лаврою рассчитаться. Умер сидя. Секретные письма перед этим все я писал: он не доверял никому другому. Я за неделю до кончины был у него с о. Назарием, сидел с нами за столом, только уже мало кушал. За год предчувствовал свою кончину и, когда я был у него, говорил мне: “Близка моя кончина”. Приобщался перед смертию почти каждый день. Перед смертию послал за преосв. Антонием — тогда бывшим викарным в Новгороде — и за другим кем-то из консистории, призвал их и говорит: “Ведь у меня ничего спрятанного нет — не ищите”. Отставлен он был 24 декабря 1800 года, а 1801 г., января 28-го, скончался, а император Павел на 12 марта того же года скончался, только что 6 недель прошло после смерти Митрополита».

Надо сказать несколько слов об архимандрите Феофане, записки которого мы только что приводили. Феофан — это талантливая и даровитая русская натура. Речь его простонародная, но вместе с тем крайне образная, остроумная и живописная, она дает нам живые портреты и верные картины тогдашнего быта. Меткими и мастерскими штрихами рисует он свои наброски. Где он только не был и кого он только не встречал. Начиная с Святителя Тихона Задонского он имел близкие отношения ко всем многочисленным подвижникам своей эпохи. Поэтому м. Гавриил, — человек книжный и не имевший случая путешествовать и общаться с разнообразными людьми, очень ценил его в этом отношении и пользовался связями своего келейника с миром истинных подвижников. При воссоздании обителей Феофан оказывал неоценимые услуги, рекомендуя в соответственное место соответственного человека. Таким образом все тайные рабы Божии, укрывавшиеся по глухим захолустьям, были выдвинуты вперед и поставлены на свещнице «да светят всем в доме».

Вот подлинный рассказ арх. Феофана о возобновлении Тихвинского монастыря. «Малороссы меня не любили — и вот за что: прежде монастыри вверялись им — все малороссиян определяли в архимандриты, — и все монастыри опустели. Преосвященный тужил о сем и пекся о их исправлении, спрашивал меня о духовных старцах, нет ли мне известных, годных для сего, а я говорил ему о всех своих знакомых, с которыми вместе жил у старцев в послушании, в Петербург перетаскивал их, например: вот отца Назария, отца Игнатия, отца Иону и прочих.

В Новгородской епархии все монастыри опустели. Клопский монастырь упразднить хотели, в Тихвинский монастырь приехал преосвященный (и я был с ним), посмотрел, увидел его в великом упадке и сказал: «О! Как запустел». Архимандрит тут был старичок Евфимий. Преосвященный, возвратясь из сего монастыря в Петербург, спрашивает меня: «Кого бы сделать архимандритом в Тихвин?» Я отвечал: «Ежели угодно будет вашему преосвященству, то песношского строителя отца Игнатия». Изволил спросить меня: «Ты знаешь его?» Я сказал, что вместе жили в Санаксарской пустыни. Он приказал написать в Синод доклад, взял его с собою и предложил Синоду, что нужно Тихвин монастырь поправить, как сам лично видел, в каком он великом упадке, и находит способным к тому песношского строителя Игнатия. Но как он не учился богословию и прочим наукам, хотя с великими природными дарованиями был, то Синод не соглашался неученого в архимандриты произвести. Так продолжалось это с полгода. Напоследок, приехавши из Синода, преосвященный был весел и сказал мне: «Ну, слава Богу! Синод согласился». Итак, первый неученый, о. Игнатий, произведен был в архимандриты, и с того времени началось производство в архимандриты неученых. Он завел порядок в Тихвине, при нем началось стенное росписание живописью соборной Тихвинской церкви. Потом о. Игнатий переведен в московский Симонов монастырь, который был упразднен, и стоял в нем конный полк. Он его возобновил попечением именитого московского гражданина А. И. Долгова».

Другой выдающейся личностью, выдвинутой архимандритом Феофаном, был о. игумен Назарий — Саровский подвижник. М. Гавриил поручил ему восстановление Валаамской обители. Из епархии и Саровской пустыни, не желая его отпускать, дали отзыв, что он человек малоумный. Митрополит ответил: «У меня много умников, пришлите своего глупца». В 1782 г. он вступил в должность строителя Валаамского монастыря.

Отец Назарий, в миру Николай Кондратьевич, сын причетника села Аносова Тамбовской губ., родился в 1735 г. На 17 году ушел в Саровскую пустынь, в 1760 г. пострижен и в 1776 посвящен в иеромонахи. О. Назарий строжайшим образом соблюдал устав. Чтение священное было пищею его души. Его мысль настолько была проникнута божественным, что для дел мирских он не знал и слов, как говорить о них. Когда же говорил он о Боге, то слушатели забывали время. Все свои беседы он основывал всегда на изречении Св. Писания. Слово его было прямо, право и резко. С виду он был строг и как бы неприступен, но сила его слов привлекала к нему сердца. Одежда его была близка к рубищу. Обитель Валаамская, куда был назначен строителем о. Назарий, расположенная на острове среди Ладожского озера, представляла особое удобство для иноческой жизни. Эта обитель на протяжении своей истории дала немало великих угодников, как Герман и Савватий, и Александр Свирский. Теперь она пришла в полный упадок. Обитель состояла за штатом, средств к содержанию не было, здания рушились, немногочисленное братство состояло из престарелых людей. Некому было служить, некому петь на клиросе.

В день закладки собора с церковью в нижнем этаже во имя преп. Сергия и Германа, было следующее видение иноку Иннокентию: «В монастыре необычайное стечение разного народа, и все ожидают прибытия м. Гавриила для положения основного камня. Вскоре явился сам Владыка, облеченный в мантию и с жезлом архиерейским в руке, по обе его стороны шли два светолепных схимника. Приблизились к месту, где почиют многоцелебные мощи преп. Сергия и Германа; они остановились, осенили крестным знамением святую могилу и все пространство, назначенное под строение и стали невидимы».

При о. Назарии возник внутренний четырехугольник обители, состоящий из каменных сооружений: собора, двух церквей, ризницы, трапезы и келий. Монастырь включен в число штатных монастырей, и штат определен в 30 человек, строитель возведен в сан игумена. Императором Павлом пожалованы монастырю Кюменские рыбные ловли, главный источник его содержания. По воле митр. Гавриила, о. Назарий ввел на Валааме общежительный устав Саровской пустыни и установил три рода жизни: общежительный, скитский и пустынный. Слава о Валааме стала расходиться по православному миру, даже приходившие туда афонские иноки смотрели на него с удивлением, говоря, что по внутреннему устройству он выше афонских монастырей.

Отец Назарий подавал всем пример своей жизнию. Строгий исполнитель устава, он во всех трудах общежития подвизался впереди всех. Особенно любил он безмолвие и удалялся на целые недели в уединенную пустыню. Кроме восстановления древнего Валаама, о. Назарий оказал великую услугу делу православной проповеди в русских североамериканских владениях. По благословению Синода, он избрал из братии Валаама десять человек миссионеров. Из них особенно памятны: архимандрит Иоасаф, начальник миссии, возведенный в сан архиерея и утонувший, иеромонах Ювеналий, принявший мученическую кончину, и монах Герман. Последний был ярким носителем Паисиевской традиции; несмотря на все трудности миссионерской работы среди дикой Аляски, идя путем «внутреннего делания» и уча этому других, он достиг святости в такой мере, что был в общении с миром духов и с природой: молитвой останавливал наводнение, пожар, кормил из рук диких зверей, творил чудеса и даром прозорливости видел на десятки и сотни лет вперед.

Вот два случая из жизни о. Назария. В царствование Екатерины II у Петербурга произошло морское сражение со шведами. Весь город был в страхе, митрополит молился, заключившись в келию. В это время о. Назарий настоятельно потребовал свидания с митрополитом и уверил его в победе и безопасности. В подтверждение своих слов показал на стороне моря души убитых воинов, восходящих на облаках к небу.

Другой случай такой. Сановник К. подвергся царской немилости. Его жена умоляла о. Назария молиться за мужа. Тот обещал попросить царских приближенных. «Всех уж просила», — отвечала жена опального. «Да не тех, кого надо», — ответил о. Назарий и, взяв у К. много мелких денег, отправился раздавать их бедным. Только к вечеру он роздал все и вернулся в обеспокоенную семью со словами: «Ну, слава Богу, обещали все приближенные царские просить за вас». Вслед за тем пришло известие, что дело кончилось благополучно. Тогда, отвечая на вопрос, объяснил о. Назарий, кто те приближенные, которых он просил, и какого Царя.

Когда был предпринят перевод-пересмотр перевода «Добротолюбия», присланного м. Гавриилу старцем Паисием, проверяли таковой учителя, знающие греческий язык, Александро-Невской Академии. Митрополит предписал ученым переводчикам во всем советоваться с духовными старцами и, прежде всего указал на о. Назария. «Они из опыта лучше вас понимают духовные истины», — сказал Митрополит. В 1801 г. о. Назарий испросил себе увольнение на покой. Он вернулся в Саров, где полагал начало монашеству. Там он устроил себе пустынную келью в лесу при речке Саровке. Когда хватало сил, он в ночное время ходил по лесу, совершая на память молитвословие 12 псалмов, и к рассвету возвращался в келью. Не раз встречался он с медведями, которые его не трогали — и он их не боялся. Многие отшельники поверяли ему свои помыслы.

В Тамбовском и Нижегородском краю образовалось под руководством о. Назария много женских общежитий. Имея дар прозорливости, о. Назарий видел обнаженными человеческие мысли и грехи. Делатель умной молитвы, так писал о ней старец: «Помолимся духом, помолимся и умом. Взойдите-ка в слова апостола Павла: “Хощу рещи лучше пять слов умом, нежели тысячу языком”. Изобразить не могу, сколь мы счастливы, что сии пять слов удостоилися говорить. Что за радость. Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного. Вообразите-ка: Господи, Кого я называю. Создателя, Творца всего, Кого вся силы небесные трепещут. Ум и сердце собрать воедино, глаза закрыть, мысленные очи возвести к Господу. О сладчайший и дражайший, Господи, Иисусе Христе Сыне Божий».

После пятилетнего пребывания в Сарове о. Назарий скончался, 74 лет — 23 февраля 1809 г. и погребен у алтаря теплой церкви.

Вернемся к архимандриту Феофану Новоезерскому, так много способствовавшему возрождению древних обителей.

В мире Феодор Соколов (1752-1832), из мелкопоместных дворянской семьи. По тому времени образования большого он не получил, кроме простой грамотности. Он читает духовные книги и с детства стремится к монашеству. 19 лет сначала уходит в Саров, где знакомится с о. Назарием, на которого он впоследствии указывает м. Гавриилу для возобновления Валаамской обители. Саров показался молодому послушнику еще недостаточно «жестоким», и он поступает к о. Феодору в Санаксар.

Вот что рассказывает о ней арх. Феофан: «Мы искали, где бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали — в Саровской пустыни... Нет, еще слабо; пошли к о. Феодору в Санаксар. Обитель без ограды, забором огорожена, церковь маленькая, волоковые окошки, внутри и стены не отесаны, и свеч-το не было: с лучиной читали в церкви. И платье-то какое носили! Балахоны! Один смурый кафтан был для одного, который для покупок выезжал. Начало-то недостаточное и трудное. В лаптях ходили, — одни были мелко плетены, другие крупно; так и лежали: одна куча маленькие, другая — крупные. Ноги обертывали онучами из самых толстых изгребней, а босиком не ходили. Придут к о. Феодору: «Что благословите взять ступни». И велит самому выбрать — из маленьких и выберут. Отец Феодор позовет: «Поди-ка сюда», — и возьмет у него. Случалось это с о. Игнатием: и у него отбирал частые ступни, и бранивал за то, что на лапти прельстился, а Игнатий был из придворных. Начнут (братия) говорить: «Живи, живи, а и в этом утешения не сделают, в каких-нибудь ступнях». Услышит это о. Феодор, призовет: «Что там?» — «Да вот, батюшка, какое смущение, и в этом-то утешения не сделаете». Начнет представлять:

«Что вы из эдакой безделицы теряете спасение».

Да! Мы жили у старцев духовных. Я с Макарием в одной келье жил. Ему больше всех искушения было от о. Феодора. О. Феодор нарочно искушал, давал балахоны худо сшитые, с долгою спиною или и заплатами. Один из таких балахонов о. Феодор и дает о. Макарию, — тот смущается, придет к о. Феодору, показывает, как на нем сидит балахон, какая спина несоразмерная. О. Феодор начнет увещевать: «Зачем пришел в монастырь? Да есть ли разум? Что вы! Чем занимаетесь! Лишаетесь милости Божией. Что вы занимаетесь тряпками! А надобно заниматься, душу-το свою очистить, чтобы ни к чему временному не пристраститься». А после и привыкли. А чтобы при себе что-нибудь иметь — ничего уж не было. Огня в келье никогда не бывало. А послушание было такое, что я сам и полы мыл, и пищу варил и щепки собирал и ложки мыл; сами караулили по ночам, походим, да поклонов несколько земных и положим — помолимся. А всенощная продолжалась в Санаксаре 7 часов. Когда закладывали в Санаксаре церковь, где алтарю-то быть, вдруг прилетел рой пчел. О. Феодор велел о. Герасиму огрести в улей, с тех пор все пчелы в монастыре. Смущались некоторые, что о. Феодор двумя монастырями управлял: своим и женским Алексеевским, который он завел. Ходили к знаменитому схимнику Досифею в Киев, говорили, что о. Феодор два монастыря — мужской и женский — имеет под своим управлением. «Вы слабости какие в нем заметили?» — «Нет, он строгой жизни». — «Недостатки что-ли какие есть?» — «Нет никаких». — «За кого вы его почитаете?» — «За святого». — «Что он грамоте знает?» — «Ученый». — «Что вы сомневаетесь, не сомневайтесь. Умная голова не только два стада, и десять может пасти». Так и успокоились.

А отец-то Игнатий раза два к преосвященному при мне уже бегал, и когда был поставлен иеродиаконом, то с вечера примочил волосы, заплел, да после и расчесал, надел парчовый стихарь, а в лаптях. Как стал на амвон, о. Феодор его подозвал: «Ты, — говорит, — павлин, хвост-то распустил, посмотри на ноги-то. Поди сними стихарь-то». Тот оскорбился и убежал ночью к преосвященному Иерониму жаловаться, что пристыдил, посрамил меня, а преосвященный и прислал его к о. Феодору, чтобы на поклоны поставил. О. Феодор никого из братий не удерживал в монастыре силою, и говорил: «У меня ворота отворены для всех, кто хочет выходить». А уж не терпел слова «не хочу», и слышать не мог.

Взгляды о. Феодора характеризует и следующий случай: «Однажды о. Феодору необходимо было, по монастырским нуждам своим, поехать в Москву, где и пробыл он месяца два. В это время приходили к нему усердствующие люди, ради совета и пользы душевной, а благородные господа почти каждый день приглашали его к себе кушать, присылая за ним своих лошадей. У одного господина случилось о. Феодору таким образом встретиться и кушать вместе с другими настоятелями и игуменами московских монастырей. Зашел между ними разговор о монашеских одеждах. Вероятно, старец, как пустынник, одет был скудно, и тем невольно как бы укорял московских отцов, одетых не по-пустыннически. Московские отцы говорили, что им, в столичном городе, нельзя носить одежды из простой и дешевой материи, и спрашивали у о. Феодора мнения его об этом. Отец Феодор сказал: «Могли бы вы, святые отцы, иметь благословное себе оправдание, если бы при пострижении, пред св. Евангелием, давали свои обеты о претерпении нищеты по другим каким правилам, но как чин пострижения один и обеты одни, то не много требуется толкования. По страстям же толковать и послаблять себе, это в свое время послужит только в осуждение таковым себе потакателям. Неприлично духовным людям иметь богатое платье, келейных служителей светских с пуклями, также богатые кареты, как знак любви к пышности».

Между тем в 1774 г. случилось обстоятельство, имевшее важное значение для всего братства Санаксарской обители: о. Феодора неожиданно постигло тяжкое испытание. Виновником его бедствия был тогдашний Темниковский воевода Нилов. За несколько лет перед этим он упросил о. Феодора быть его духовным отцом, на что последний согласился, но не иначе, как под условием, чтобы духовный сын повиновался ему во всем, что касается спасения души. Сначала он действительно был послушен духовному отцу, но потом стал нарушать посты, делать притеснения городским жителям и при каждом удобном случае брать с них поборы. Все увещания и обличения о. Феодора были тщетны. Наконец, одно обстоятельство до крайности огорчило старца: в самую горячую пору полевых работ воевода заставил крестьян строить ему покои. Крестьяне пришли к о. Феодору с просьбой заступиться за них перед воеводой, выпросить им позволение убрать поля, чтобы не погибнуть с голода. Тронутый их бедствием, старец поехал в Темников. Воевода, давно наскучив его наставлениями и упреками, велел позвать его в канцелярию: здесь старец не затруднился высказать ему все, что считал своим долгом сказать, по поводу беззаконных поступков своего духовного сына, а этот последний приказал немедленно составить протокол, что настоятель Санаксарской пустыни перед зерцалом называл его грабителем и другими оскорбительными именами. Началось дело, по которому состоялось определение — Санаксарского настоятеля как человека беспокойного отправить в Соловецкий монастырь в число братства. В виде снисхождения к виновному приказано было отпустить с ним в сундуках его имение, сделав ему предварительно опись. Когда явился чиновник для описания имущества, о. Феодор показал ему шерстяной войлок с жесткой подушкой, овчинную шубу, мантию, рясу и сказал: «Описывайте». В этом состояло все его богатство». В Соловках о. Феодору пришлось пробыть лет 10, пока о. Феофан не попал в келейнику к м. Гавриилу, который добился пересмотра этого дела и реабилитации о. Феодора.

Вернемся теперь к прерванному рассказу об арх. Феофане. После того, как был сослан о. Феодор, обитель Санаксарская совсем сиротеет: ее оставляют о. Игнатий и Макарий, перейдя в Введенскую пустынь к знаменитому старцу Клеопе. К ним решился присоединиться и Феофан. Настоятель о. Клеопа получил воспитание иноческое на Афоне, упражняясь в умной молитве и духовном делании вместе с великим старцем Паисием Величковским. Здесь юный послушник — будущий арх. Феофан — получил новые, еще более совершенные уроки монашеской жизни. Это тот же чисто евангельский дух, который мы наблюдали в XV и XVI вв. у созерцательных подвижников Северной Фиваиды. Вот подлинный рассказ самого архим. Феофана о своем тогдашнем настоятеле:

«Сколько случалось мне знать мужей добродетельных! Великие старцы были, от которых я учился: Тихон Воронежский, о. Феодор, о. Клеопа, можно сказать, что чудотворцы. Да, о. Клеопа жизни подлинно святой был... Он всегда был в молитве и читал книги Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника. Общее правило о. Клеопы полтораста поклонов поутру и после вечерни полтораста поклонов. Клеопа скончался более 70 лет. Виду он был такого: лицом кругловат, сед, сух, всегда плакал. Он сам записался в синодик и сказал, в какое время умрет. Он любил день 40 мучеников, — в этот день и умер. Жизнь он прежестокую вел, был из малороссиян, из Киева, жил на Афонской горе. О себе сказывал, что в юности чистоту соблюл и никаких плотских грехов не знал, потому исполнен был благодати Божией.

В Введенской пустыни однажды случилось вот что: один послушник сказал, что он видел очевидно явление. О. Клеопа велел искусить его, немножко пожурить со стороны, тот смутился, почел за оскорбление, пришел к о. Клеопе и говорит:

“Я не могу жить, — меня оскорбляют”. — “Как же ты говоришь, что удостоился видения, а не можешь терпеть. Следовательно, это прелесть. В голову камень класть, поститься, на голой земле спать, — это пустое, — “научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем”, сказал Господь, а не чудес и явлений каких-нибудь обещал”...

У о. Клеопы позволялось с белым хлебом, кто мог, на трапезу ходить, и сам идет на трапезу с белым хлебом, другие не роптали, и блины у него пекли. Одинаково нельзя вести всех, иных грубая пища может привести в изнеможение. Одни пришли из бедности, от трудов в покой, другие от богатства, от нежного воспитаний, для последних и то за велико вменится, что они оставили богатство. А брашно и питье не поставит нас пред Богом.

Преосвященный Сильвестр, когда был у Потемкина в Москве, тогда тот рассказывал: “В Молдавии какие отцы! Высокой жизни! Почтенные! Здесь таких нет”. Преосв. Сильвестр говорит: “Нет, есть, да только они не видны”. — “Кто такой?” — “А вот Клеопа”. Светлейший говорит: “Представьте мне”. Преосвященный сказал ему, где его искать — у купца Матвеева квартирует. У Матвеева стол открытый был для всех странных. Светлейший карету послал, они обедали. Спрашивают: “Который тут из вас Клеопа”. — “Я. На что?” — “Да Светлейший прислал за Вами”. Удивляется, почему узнал Светлейший. “Хорошо, говорит, я приеду, у меня есть своя повозка”. — “Нет, без вас не велено приезжать”. Принужден был ехать. Увидел преосвященного. “Это вы, ваше преосвященство, затащили сюда старика?” Начали говорить, — понравился Потемкину. Светлейший хотел его представить Государыне, а он скорее убрался во Введенскую пустыню. На дороге, когда он ехал туда, солдат жестоко бил его. Офицер, знакомый Клеопе, это увидал и спрашивает: “За что он бьет?” — хотел этого солдата наказывать, но о. Клеопа, упросил его: “Не троньте, — Бог приказал. Клеопа не тщеславься! Ездил в карете! Был во дворце”.

Отец Клеопа в лесу жил, было с ним двое учеников: один Лука, в Давидовской пустыни живущий, а другой Матфей, — после удалился на Афонскую гору. Хлеба недостало, — стали проситься ученики: “Батюшка, отпустите нас в деревню попросить хлеба”. — “Подождите”. День прошел, другой, и третий настал, просят опять, чтобы отпустил их. “Подождите, завтра отпущу вас”. На третий день к вечеру на паре лошадей приезжает человек и спрашивает: “Где это Клеопа?” Всего навез: и пшеничной муки, и ржаной, и масла коровьего, и постного, и крупы. Смотрят, каким образом он приехал — дороги-то нет, лес превеличайший, частый, по зарубам ходили.

Да много на него (о. Клеопу) и искушений-το было. Был иеромонах Паисий, — такой простой, препростой был. Поехал он в Москву покупать, лошадей-то у него и увели. Да вор-то и приезжает на них в монастырь, увидели, узнали их, — спрашивают: где вы их взяли? Ведь это монастырские лошади. Привели их к о. Клеопе. “Где вы их взяли?” — спрашивает их о. Клеопа. “Виноваты: увели”. — “Ведь вот вас теперь надобно под суд отдать. Да что вы нужные, что ли?” — “Недостаточные”. — “Ну, так возьмите себе одну”. В другой раз в полночь пришли воры в церковь, но как только они вступили, то как будто гром какой сделался, и они все попадали и лежали так до рассвету, а поутру приходят и раскаиваются о. Клеопе, и говорят: “Нечего нам делать”.

Воронцов, генерал-губернатор, прислал спрашивать о. Клеопу, чего ему надобно — земли, рыбных ловлей? “Кланяйтесь господину генерал-губернатору, благодарю за усердие, скажите, что для меня нужно земли три аршина — более не надобно, так у нас столько-то есть, а рыбу мы у мужиков покупаем”.

Хотел им один купец строить каменную ограду, 30 тысяч давал. “Кланяйтесь, благодарю за усердие. Если ему угодно, пускай строит”. Тому показалось обидно, в Сарову пустынь и отдал».

Вот рассказы, которые подлинно переносят нас к преп. Кириллу Белозерскому и Корнилию Комельскому — эпохе расцвета нестяжателей.

Если в Санаксарской обители молодой послушник — будущий архим. Феофан научился терпению, трудолюбию, строгому исполнению монашеских правил и беспрекословному послушанию, то жизнь в Введенской пустыни имела для него важное значение: здесь он вступает в духовное общение с великой семьей иноков, средоточием которых был в то время великий старец Паисий Величковский. Рассказы настоятеля об Афоне, о старце Паисии возбудили в молодом послушнике желание лично побывать в этих местах, особенно он имел желание посетить Святую Землю. С 15 спутниками в 1776 г. отправляется он сначала в Молдо-Валахию. Но дальше ему ехать не пришлось. За святое послушание игумену Феодосию, настоятелю Тисманского монастыря, остается он там в числе братии. На третий день вступления его в Тисманскую обитель его постригают в монашество и нарекают Феофаном. Настоятель Тисманского монастыря о. Феодосий был одновременно со старцем Паисием, учеником великого старца схимонаха Василия Поляно-Мерульского и потому о. Феодосий мог быть для Феофана достойным заместителем старца Паисия, и тот факт, что он остался в Тисманской обители, не явился для него духовной потерей. Однако настоятель был вынужден вскоре отправить Феофана в Россию, чтобы хлопотать о перемещении всей обители туда. Они не могли оставаться в Валахии из-за изменившихся политических обстоятельств: «Нам в Валахии нельзя было жить, как с турками замирье сделалось». Вскоре удалось перевести Тисманский монастырь в Россию, в Софроньеву пустынь. Там пробыл Феофан только полтора года. Потребовались строгие и надежные иноки для Александро-Невской Лавры. В их число попал и Феофан. Вскоре он делается келейником м. Гавриила и на этом скромном поприще оказывает величайшие услуги всему русскому монашеству, содействуя воссозданию запустевших монастырей, указывая на опытных настоятелей лично ему известных. Таким образом был восстановлен Валаам, Тихвин, Песношский и Клопский монастыри. Сам о. Феофан возобновил сначала Моденский монастырь, а потом в течение 36-ти лет управлял Новоезерским. Обитель он нашел в крайнем упадке. И за время своего игуменства он создал чудеса в смысле возведения новых построек, ограды, сооруженной на сваях. Был создан многолюдный, благоустроенный, подвижнический монастырь. Он получал при украшении храмов пожертвования от всех царствовавших царей: Екатерины, Павла, но более всех его почитал Александр I, который ценил его заслуги. Архимандрит Феофан являлся старцем и для многих мирских лиц. Он вел со многими переписку. Кроме того, он духовно руководил монахинями Горицкого женского монастыря. Вышедшая оттуда его духовная дочь мать Феофания (Готовцева) была основательницею С. П. Б. Новодевичьего монастыря. В 1829 г. арх. Феофан вышел на покой и предался всецело молитве и приготовлению к смерти. 1832 г. был последним в его жизни. Когда келейник его монах Антоний, 30 лет ему верно служивший, говорил, что ему необходим отдых, «А вот скоро отдохну», — отвечал ему старец. С Иисусовой молитвой на устах тихо и мирно предал он дух Богу, 3 декабря 1832 г.