«В 1903 году я должен был ехать на призыв в воинское звание из Петербурга на родину, в Белев Тульской губ. Поехал я со своим сверстником и товарищем Илюшей Картошкиным. Добрый он был юноша, но не знал духовной жизни, а тем паче монашеской. Говорю ему:

— Илюша, хочешь со мною заехать в Оптину Пустынь, посмотреть монастырь, монашество, великих старцев?

Тот отвечает:

— Да я ничего ни о монашестве, ни о старцах не знаю, я готов.

Прибыв в город Козельск Калужской губ. в пяти верстах от Оптиной, мы пошли пешком чрез прекрасный, покрытый зеленью, луг. Он раскинулся перед нашим взором как прекрасный ковер, украшенный разноцветными цветами. А на склоне горы над рекой Жиздрой виднелась Оптина — эта великая Пустынь, Фиваида наша, Заиорданье...

Подошли к Жиздре. Там паром нас ждал, готовый переправить нас чрез реку. Его обслуживали смиренные иноки Оптиной. И вот вступаем на почву святой обители, где все овеяно трудами, подвигами оптинских пустынножителей, их слезами и молитвой — непрестанной... Сойдя с парома, идем по шоссе к гостиницам, их было шесть. Все было занято, но так как у нас было рекомендательное письмо от баронессы О. П. Менгден, почитательницы старцев, то отвели нам скромный номер, на всякий случай оставленный. Спрашиваем — как пройти в скит к старцу Анатолию. Тогда он был еще иеродиаконом, но к нему уже ходили за советами и указаниями. Идем к старцу чрез монастырский фруктовый сад, минуем ограду монастырскую, попадаем в монастырский лес — сосновый, величественный, деревья в два-три обхвата. Идем дорожкой, ведущей прямо в скит.

Вот, наконец, подходим. Видим колокольню скита. Направо — хибарка. Это — дом, где жили великие старцы Оптинские. Еще направо — домик скитоначальника. Подходим к воротам. Стучим. Выходит согбенный монах: “Что вам надо?” Отвечаем, что пришли передать письмо от О. П. Менгден старцу Анатолию.

Последний принял нас с любовию. В беседе с ним открылся нам дар его прозорливости... На всю жизнь осталась память об этой беседе...

После сего я каждый год посещал Оптину и старцев пустыни. И память об этих посещениях до сего времени укрепляет и утверждает меня грешного в вере и благочестии».

От этого радостного впечатления будущего канадского миссионера архимандрита Амвросия (Коновалова) веет свежестью полевых цветов, солнцем юности и жизнерадостности. Таков и духовный облик великого оптинского подвижника — старца Анатолия, по прозванию Младшего, в отличие от скитоначальника Анатолия Старшего Зерцалова. Хотя он и вошел в историю оптинского старчества как один из самых известных и любимых старцев, однако биографических сведений о нем почти нет. Но и то малое, что ныне предлагается, чуткому сердцу должно указать на великое.

С юных лет возжелал Александр Потапов стать монахом и уйти в монастырь. Но мать его этого не хотела, и он, подобно Преп. Сергию Радонежскому, поступил в монастырь только после ее смерти. Многие годы он провел в скиту келейником у великого Амвросия и после его смерти, будучи еще иеродиаконом, уже старчествовал в скиту и вскоре стал общепризнанным старцем Оптиной Пустыни.

Прот. Сергей Четвериков в своей книге об Оптине пишет об о. Анатолии: «Мне пришлось быть у него в 1905 г. в его маленькой, тесной келии в глубине скита. Рядом с ним, в другой келии, помещался о. Нектарий. Мы сидели втроем за самоваром у о. Анатолия. Небольшого роста, немного сгорбленный, с чрезвычайно быстрой речью, увлекающийся, любовный, о. Анатолий уже тогда оставил во мне неизгладимое впечатление.

Шесть лет спустя я снова увидел о. Анатолия уже в сане иеромонаха. Он жил уже не в скиту, а в монастыре, при церкви Владимирской иконы Божией Матери, и пользовался уже большой известностью как общепризнанный старец. Около него уже создалась та особенная духовная атмосфера любви и почитания, которая окружает истинных старцев и в которой нет ни ханжества, ни истеричности. О. Анатолий и по своему внешнему согбенному виду, и по своей манере выходить к народу в черной полумантии, и по своему стремительному, радостно-любовному и смиренному обращению с людьми напоминал преп. Серафима Саровского. Обращала на себя внимание его особенная, благоговейная манера благословлять, с удержанием некоторое время благословляющей руки около чела благословляемого. В нем ясно чувствовались дух и сила первых оптинских старцев. С каждым годом возрастала его слава и умножалось число посетителей».

С юных лет впитал он дух оптинского подвижничества — суровое напряженное бодрствование духа, скрытого в своей келии, той «расселины в скале, где Господь говорил к Моисею», по выражению преп. Исаака Сирина, с одной стороны, и с другой — простое искреннее отношение ко всему внешнему, видимому, как к братии, посетителям, природе, свету Божию. Уставной ход жизни обители с ее богослужением, старцами, насыщенной духовно-просветительной деятельностью воспитали в нем внутренне великого аскета, делателя Иисусовой молитвы, проводившего ночи напролет в молитве, искусного борца с врагом рода человеческого, а внешне выдающегося общественного деятеля, воспитавшего тысячи русских душ в основе истинно христианского благочестия. Неспроста он высоко ценил святителя Тихона Задонского и как величайшую драгоценность дарил людям его книгу «Об Истинном Христианстве»; уже почти полвека спустя один его духовный сын с трепетом вспоминает: «Еще в 1921 году, благословляя меня на пастырство, старец Анатолий сказал мне: «Возьми «Истинное Христианство» Тихона Задонского и живи по его указанию».

Усвоив основы монашеского духовничества у великого Амвросия, отец Анатолий властно руководил монашеской внутренней жизнью. Откровение помыслов — самое сильное оружие в руках духовника и старца. Пишущему эти строки не раз приходилось присутствовать в Оптиной Пустыни, когда старец иеросхимонах Анатолий принимал от монахов исповедание помыслов. Эта сцена производила сильное впечатление. Сосредоточенно, благоговейно подходили монахи один за другим к старцу. Они становились на колени, беря благословение, обменивались с ним в этот момент несколькими короткими фразами. Некоторые быстро, другие немного задерживались. Чувствовалось, что старец действовал с отеческой любовию и властию. Иногда он употреблял внешние приемы. Например, ударял по лбу склоненного пред ним монаха, вероятно, отгоняя навязчивое приражение помыслов. Все отходили успокоенные, умиротворенные, утешенные. И это совершалось 2 раза в день, утром и вечером. Поистине — «житие» в Оптиной было беспечальное, и действительно, все монахи были ласково-умиленные, радостные или сосредоточенно-углубленные. Нужно видеть своими глазами результат откровения помыслов, чтобы понять все его значение. Настроение святой радости, охватывающее все существо принесшего исповедь старцу, описывает один древний инок в таких словах: «Я исполнился неизглаголанной радости, чувствуя свой рассудок очищенным от всякой скверной похоти. Я наслаждался толикой чистотой, что невозможно сказать. Свидетельствует об этом сама истина, и я укрепился твердой верой в Бога и многою любовию... Я был бесстрастным и бесплотным, осененным Божиим просвещением и созданным Его велением» (Палест. Патер., вып. II, 95-96).

С посетителями обход был такой. Обычно о. Анатолий выходил в сени и благословлял каждого коротким, быстрым крестным знамением, слегка ударяя вначале несколько раз по лбу пальцами, как бы внедряя и запечатлевая крестное знамение. Маленького роста, необычайно живой и быстрый в движениях, он, обходя всех, отвечал на задаваемые вопросы, а затем принимал некоторых отдельно для беседы у себя в келии. Любовь и ласковость обращения привлекали всегда к о. Анатолию толпы людей. Помню, как во время своей болезни о. Анатолий, не выходя из келии, только подошел к окну и сквозь стекло благословлял стечение народа, сосредоточенное снаружи у окна. Увидев его, вся толпа припала к земле.

У него была грыжа, и часто он принимал, сидя на маленькой скамеечке, а люди наклонялись, подходя вроде очереди. Батюшка постучит по лбу — «цок, цок, цок» — и благословит. Тем временем на дворе опять набралось народу, ждут благословения. Ему келейники говорят: «Батюшка, отпустите людей». Встанет к окошку своей келиички и благословит. Народ молча и чинно с благоговением расходится. И на сердце тихо, тихо и мирно.

«Подле келии о. Анатолия толпился народ, — описывает князь Н. Д. Жевахов, посетивший Оптину Пустынь почти накануне революции в связи со своим назначением товарища обер-прокурора св. Синода. — Там были преимущественно крестьяне, прибывшие из окрестных сел и соседних губерний. Они привели с собой своих больных и искалеченных детей и жаловались, что потратили без пользы много денег на лечение... Одна надежда на батюшку Анатолия, что вымолит у Господа здравие неповинным.

С болью в сердце смотрел я на этих действительно неповинных, несчастных детей с запущенными болезнями, горбатых, искалеченных, слепых... Все они были жертвами недосмотра родительского, все они росли без присмотра со стороны старших, являлись живым укором темноте, косности и невежеству деревни... В некотором отдалении от них стояла другая группа крестьян, человек восемнадцать, с зажженными свечами в руках. Они ждали «собороваться» и были одеты по-праздничному. Я был несколько удивлен, видя перед собой молодых и здоровых людей, и искал среди них больного. Но больных не было: все оказались здоровыми. Только позднее я узнал, что в Оптину ходили собороваться совершенно здоровые физически, но больные духом люди, придавленные горем, житейскими невзгодами, страдающие запоем. Глядя на эту массу верующего народа, я видел в ней одновременно сочетание грубого невежества и темноты с глубочайшей мудростью. Эти темные люди знали, где Истинный Врач душ и телес: они тянулись в монастырь, как в духовные лечебницы, и никогда их вера не посрамляла их, всегда они возвращались возрожденными, обновленными, закаленными молитвою и беседами со старцами. Вдруг толпа заволновалась; все бросились к дверям келии. У порога показался о. Анатолий. Маленький сгорбленный старичок с удивительно юным лицом, чистыми, ясными детскими глазами, о. Анатолий чрезвычайно располагал к себе. Я давно уже знал батюшку и любил его. Он был воплощением любви, отличался удивительным смирением и кротостью, и беседы с ним буквально возрождали человека. Казалось, не было вопроса, который бы о. Анатолий не разрешил; не было положения, из которого этот старичок Божий не вывел своею опытною рукою заблудившихся в дебрях жизни, запутавшихся в сетях сатанинских... Это был воистину «старец», великий учитель жизни. При виде о. Анатолия толпа бросилась к нему за благословением, и старец медленно, протискиваясь сквозь толпу народа, направился к крестьянам, ожидавшим соборования, и приступил к таинству елеосвящения. Я улучил момент, чтобы просить о. Анатолия принять меня наедине.

“Сегодня, в 4 часа, пред вечерней,” — ответил на ходу о. Анатолий».

В начале беседы князь сказал старцу: «Иной раз так тяжело от всяких противоречий и перекрестных вопросов, что я боюсь даже думать... Так и кажется, что сойду сума от своих тяжелых дум.

— А это от гордости, — ответил о. Анатолий.

— Какая там гордость, батюшка, — возразил я, — кажется мне, что я сам себя боюсь; всегда я старался быть везде последним, боялся людей, сторонился и прятался от них...

— Это ничего; и гордость бывает разная. Есть гордость мирская — это мудрование, а есть гордость духовная — это самолюбие. Оно и точно, люди воистину с ума сходят, если на свой ум полагают да от него всего ожидают. А куда же нашему уму, ничтожному и зараженному, браться не за свое дело. Бери от него то, что он может дать, а большего не требуй... Наш учитель — смирение. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. А благодать Божия это все... Там тебе и величайшая мудрость. Вот ты смирись и скажи себе: “Хотя я и песчинка земная, но и обо мне печется Господь, и да свершается надо мной воля Божия”. Вот если ты скажешь это не умом только, но и сердцем, и действительно смело, как подобает истинному христианину, положишься на Господа с твердым намерением безропотно подчиняться воле Божией, какова бы она ни была, тогда рассеются пред тобою тучи и выглянет солнышко, и осветит тебя, и согреет, и познаешь ты истинную радость от Господа, и все покажется тебе ясным и прозрачным, и перестанешь ты мучиться, и легко станет тебе на душе.

Я почувствовал, как затрепетало мое сердце от этих слов... Как глубоко и как просто, подумал я.

О. Анатолий между тем продолжал:

— Трудно было бы жить на земле, если бы и точно никого не было, кто бы помог нам разбираться в жизни... А ведь над нами Сам Господь Вседержитель, Сама Любовь... Чего же нам бояться да сокрушаться, зачем разбираться в трудностях жизни, загадывать да разгадывать... Чем сложнее и труднее жизнь, тем меньше нужно это делать... Положись на волю Господню, и Господь не посрамит тебя. Положись не словами, а делами... Оттого и трудною стала жизнь, что люди запутали ее своим мудрованием, что вместо того, чтобы обращаться за помощью к Богу, стали обращаться к своему разуму да на него полагаться... Не бойся ни горя, ни страданий, ни всяких испытаний: все это посещении Божии, тебе же на пользу... Пред кончиною своей будешь благодарить Бога не за радости и счастье, а за горе и

страдания, и чем больше их было в твоей жизни, тем легче будешь умирать, тем легче будет возноситься душа твоя к Богу».