Войдя в столовую, Медяновская сразу увидела письма, изъятые в ее комнате.

— Насколько мне известно, — сказала она, занимая указанное подпоручиком место, — милиция вправе производить обыск только на основании письменного разрешения прокурора. Были ли у вас такие полномочия, когда вы входили в мою комнату?

— Мы действуем на месте преступления и обеспечиваем сохранность вещественных доказательств. В этой ситуации мы не имели времени, да и не считали необходимым запрашивать санкцию прокурора. Если вы с этим не согласны, у вас есть право обратиться с жалобой в Краковское воеводское управление или в местную прокуратуру. Когда милиция осматривала вашу комнату, там присутствовал в качестве свидетеля директор пансионата.

— Я подумаю, не написать ли мне жалобу.

— Мы узнали, что у вас денежные затруднения. Как вы намерены их уладить?

— Как вас понимать? Вы предлагаете мне денег взаймы?

— Увы, милиция ссуды не предоставляет. Зато нас часто интересует, где люди в случае острой необходимости достают деньги.

— И к каким же выводам вы приходите?

— Порой человек, которому срочно понадобились наличные, берется за молоток и таким способом пытается избавиться от хлопот.

— Любопытно. И разумеется, этот человек — именно я?

— Тем более что вы едете за границу, где можете не только продать драгоценности, но, как вытекает из содержания некоего письма, даже обосноваться постоянно.

— И поэтому я строю себе виллу на Мокотове, для чего мне и необходимы наличные. Вы великолепно рассуждаете. Единственный недостаток — отсутствие логики.

— Логика есть. Вы начали строить дом до того, как подвернулась оказия приобрести состояние одним точным ударом молотка. И письмо с недвусмысленным предложением «выбрать свободу» пришло как раз перед нападением на ювелира. Расчет был простой: вилла на Мокотове стоит не больше нескольких сотен тысяч злотых. А драгоценности — около миллиона. Дело выгодное, даже если-продадут денежки, потраченные на строительство. Пусть вилла остается Польше, а я с брильянтами уезжаю за границу.

— Я не без интереса выслушала эти шедевры милицейской фантазии. А можно узнать, как я совершила преступление?

— Пожалуйста. После ужина вы умышленно вышли из «Карлтона» на мнимое свидание со знакомой в «Кми-цице». Возвращаясь — а это было примерно без четверти девять, — вы взяли лестницу, стоявшую около «Соколика», перенесли ее к «Карлтону» и приставили к балкону второго этажа. Направляясь в свой номер, вы по дороге прихватили из холла молоток. Выбрать момент, когда ювелир на минуту отлучился, чтобы позвонить, было нетрудно. Тогда вы быстро спустились этажом ниже и спрятались в комнате ювелира. Вернувшись и попытавшись зажечь свет, он получил удар в затылок. Спрятать брильянты, выбросить наружу <шкатулку, чтобы имитировать проникновение преступника в «Карлтон» извне, через балконные двери, — все это заняло у вас несколько минут. Оставалось прислушатьея, нет ли кого-нибудь в коридоре, и сразу же вернуться наверх. А сойдя в салон к телевизору, вы по пути подбросили молоток на диванчик.

— Чудесно! — похвалила пани Медяновская, которую столь грозные обвинения не вывели из равновесия. — Вижу, что у редактора Бурского появился опасный конкурент. Вам, пан поручик, надо сочинять детективные романы. Вы губите свой талант на милицейском поприще. С такой богатой фантазией…

— Интересно, будет ли у вас столь же хорошее настроение, когда прокурор подпишет ордер на арест и начнет составлять обвинительное заключение.

— Обещаю вам явиться на суд, нацепив все драгоценности, которые, как вы придумали, я похитила у несчастного Доброзлоцкого. Кстати, как он, бедный, себя чувствует?

— Его оперировали, — вмешался протоколист, — но сознание пока не вернулось. Дежурный врач сказал, что больной все еще в тяжелом состоянии.

— Мне очень жаль. Я ему симпатизировала. Он так сегодня радовался, когда продал на Гевонте два колечка. С гордостью показывал нам эти четыре сотни! Но перейдем к делу. Я хотела бы услышать, на основе каких доказательств милиция предъявляет мне столь тяжкие обвинения.

— Вас видели, когда вы сошли вниз и открыли дверь комнаты ювелира. Это было без десяти девять. Вы отрицаете?

— Вероятно, меня видел редактор Бурский. Я вспомнила, что, когда я вышла из комнаты, он поднимался по лестнице. Нет, этого я не отрицаю. Только это было чуть раньше. Не без десяти, а без пятнадцати девять. Я спустилась на второй этаж, постучала и открыла дверь в комнату ювелира. Там никого не было. Горел свет. Я закрыла дверь и вернулась. Тут я встретила пани профессора, и мы пошли ко мне. Она принесла мне «Монд», который я у нее попросила во время обеда. Пани Рогович может подтвердить, что ни молотка, ни драгоценностей у меня в руках не было. Вообще ничего не было. Я была одета в платье джерси, которое на мне и сейчас. Карманов нет. Тайник, которым женщины обычно пользуются, — бюстгалтер — тоже отпадает. При всех моих стараниях молоток там бы не поместился. Можем, если угодно пану поручику, произвести опыт. Согласны?

Полковник Лясота слегка усмехнулся. Пани Барбара Медяновская была худощавой брюнеткой (впрочем, возможно, она красилась: ведь в наше время ничему не приходится верить…), со стройной, спортивной фигурой. Бюст едва обрисовывался под облегающим шерстяным платьем. Не только молоток, но и горсточку драгоценностей спрятать там было невозможно. Видя, что его искусно сконструированное обвинение полностью развалилось, подпоручик пришел в замешательство. Полковник великодушно решил помочь младшему коллеге:

— Мы проверим правдивость ваших показаний. Буду рад, если подозрения в ваш адрес отпадут. Увы, следователь должен отработать каждую версию. Тем более, против вас есть серьезные улики. Вы — единственный человек (следствием это точно установлено), который после ужина выходил из «Карлтона». Вы имели возможность принести от «Соколика» лестницу и приставить к балкону.

— Уверяю вас, я этого не делала.

— Разберемся. А сейчас прошу ответить на несколько вопросов без всяких там обид или насмешек. Дело слишком серьезное. Тяжело ранен человек, украдены драгоценности стоимостью около миллиона злотых.

— Я вас слушаю, пан…

— Полковник Эдвард Лясота из Главного управления милиции.

— Постараюсь дать самый точный и подробный ответ на все вопросы. Спрашивайте, но предупреждаю: мне мало что известно.

— Когда вы были у «Кмицица»?

— Я вышла из дома около 19.30, на дорогу потратила минут пятнадцать, в кафе пробыла с полчаса. На возвращение — еще пятнадцать минут. Примерно в половине девятого, может, минут на пять позже, я уже вернулась обратно.

— Кого вы у «Кмицица» видели?

— Нескольких знакомых. Кто конкретно вас интересует, пан полковник?

— Генрика Шафляра видели?

— Проводника с маленькой головой? Его я хорошо помню. Он там сидел, когда я пришла, и оставался, когда я уходила. Я в этом уверена. У парня довольно своеобразная фигура.

— Возвращаясь, вы встретили кого-нибудь из знакомых?

Медяновская задумалась.

— На углу улицу «К Трамплину», у одного из перекрестков, стоял закадычный приятель проводника. Не знаю его фамилии, но он часто заходит в «Карлтон».

— К пани Зосе. Иногда даже по приставной лестнице.

— Этим я никогда не интересовалась. Ее дело. Каждый устраивается, как ему лучше.

— Был ли на диванчике молоток, когда вы вернулись в «Карлтон»? Подумайте хорошенько. Это очень важно.

— Был. Я проходила мимо, направляясь в столовую. Хотела убедиться, есть ли там кто-нибудь. Но была только пани Рузя. Я перекинулась с ней парой слов и поднялась в свою комнату. Тогда тоже видела молоток. Я это хорошо помню, потому что подумала, нельзя ли его использовать для починки моих туфель. В одной из них гвоздик торчит. Но тут я вспомнила: инженер Жарский говорил за обедом, что для этого требуется долото, и он сам все сделает. Поэтому к молотку я не прикоснулась.

— Вы знаете инженера Жарского?

Медяновская слегка нахмурилась, но тут же взяла себя в руки и спокойным, холодным тоном ответила:

— Да, я знаю его лет шесть или семь. Мы оба из Вроцлава. Вместе работали. Но он перешел в металлургию, а я сменила место работы и переехала в Варшаву. Потом не было повода возобновлять знакомство. В Закопане мы встретились случайно.

— Я хотел бы задать вопрос сугубо личного характера. На отдыхе обычно возникают разные компании, симпатии и романы. Это вполне понятно. У вас с инженером не было чего-нибудь в этом роде?

— Нет, — решительно запротестовала пани Барбара. — В прошлом это могло случиться, но мне довелось слишком хорошо его узнать. Он, как говорится, «порхает с цветка на цветок» без всякого разбора. Да если бы я и захотела, ничего бы не вышло. Пан Адам присмотрел красивую девицу, которая живет в «Граните». Но похоже, с ней он уже порвал или намеревается это сделать, потому что завязал новое знакомство. Пару дней назад подцепил какую-то красотку из кафе «Америка». Когда девушка из «Гранита» вчера ему позвонила, он велел горничной сказать, что его нет. Я как раз была в холле и случайно все слышала.

— Что вы делали, вернувшись в «Карлтон»?

— Ничего. Просто пошла к себе.

— А что вам понадобилось у ювелира?

— У меня возникла одна идея. Вы знаете, что в следующем месяце я еду за границу, в Италию, где находится европейский филиал нашей фирмы. В программе пребывания — изучение производства и поездка по Италии. Американцы любят подарки — и дарить и получать. Когда представители нашей фирмы появляются в Польше, всегда что-нибудь мне привозят. Это даже играет роль в моем бюджете. Уже несколько лет я не покупаю чулок, белья и обуви. Я не могу конкурировать с американцами в стоимости сувениров, но неудобно явиться в Италию с пустыми руками. Изделия пана Доб-розлоцкого, из серебра, разумеется, — оригинальный подарок.

— Но не дешевый. Пан Доброзлоцкий брал по двести злотых за колечко. Это не так уж мало за кусочек серебра и цветной камешек.

— Такая мелочь стоит за границей раза в четыре дороже. Согласно нашим таможенным правилам, я могу провезти пять колечек. Это было бы выгодно. Мои американские друзья очень обрадуются подарку и преподнесут взамен вещи гораздо более ценные. Для меня важно и завоевать благосклонность руководства фирмы, так как я хочу просить их заплатить мне жалованье вперед. Деньги мне очень нужны.

— Целых шестьдесят тысяч злотых? Сколько вы получаете?

— Три тысячи пятьсот чистыми. Фирма оплачивает страховку, хотя, как иностранное предприятие, она этого делать не обязана.

— Неужели?

— Представьте себе. Инструкции мне хорошо известны. Только отечественные работодатели перечисляют страховые взносы в обязательном порядке, а иностранные— лишь добровольно. Если не хотят, могут не платить. Тогда работник не пользуется социальным страхованием, а период службы в иностранной фирме не включается в его трудовой стаж. Моя фирма настолько солидна, что платит страховку.

— Для них это не очень большие расходы.

— Разумеется. Для бюджета крупного концерна эта статья не обременительна, но все-таки связана с какими-то долларовыми затратами. Ведь жалованье и страховка оплачиваются через Торговый банк из расчета двадцать четыре злотых за доллар. Если бы фирма согласилась заплатить мне в Италии за полгода вперед, я могла бы привезти эти деньги в Польшу и обменять в Сбербанке. А там курс доллара в три раза выше.

— Но это же валютное преступление.

— Не думаю. Ведь государство валюту получит полностью. К тому же я собиралась посоветоваться с юридическим консультантом концерна. Кроме меня, фирма держит на службе в Польше еще двух человек и адвоката в качестве постоянного юридического советника.

— Эти вопросы к следствию не относятся.

— Я говорю об этом, чтобы объяснить вам, пан поручик, что раздобыть деньги я могла, не хватаясь за молоток. Вы, конечно, скажете, что шестьдесят тысяч злотых я должна внести до конца октября, а за границу выезжаю лишь в ноябре. Так ведь я собиралась одолжить эту сумму у нескольких друзей. Разумеется, никто из них не мог бы или не рискнул дать мне взаймы всю сумму, но по пятнадцать-двадцать тысяч они сумели бы найти. На худой конец, у меня есть немного ценного фарфора и серебра. Я готова их продать. Жилье для меня гораздо важнее. Потому что уже пять лет я переезжаю с места на место: то живу у родственников, то снимаю комнату. Я сыта этим по горло. Если не приобрету квартиры, снова вернусь в Силезию.

— Вы имеете дело с жилищным кооперативом?

— Нет. Строится отдельный семейный дом. Вернее, дом на три семьи, не являющийся коммунальной собственностью. Каждый будет иметь один этаж. Строительное предприятие обещало нам, что Новый год будем праздновать под собственным кровом. Мне не очень верится, но надеюсь, самое позднее — в марте я заживу по-человечески.

— Вы показали, что на лестнице встретились с пани Рогович и вместе вошли в вашу комнату.

— Так и было.

— А когда вы заглянули в комнату ювелира, дверь была заперта на ключ?

— Здесь принято запирать дверь и брать с собой ключи, только выходя из «Карлтона», а если гость покидает комнату, но не выходит из здания, он оставляет ключ в двери. В крайнем случае, повернет его. У пана Доброзлоцкого ключ тоже торчал в двери, но заперто не было.

— Вы вполне в этом уверены?

— Абсолютно. Если бы дверь была заперта, я вообще не вошла бы в комнату. Знала бы, что ювелира там нет. А я постучала и открыла дверь.

— Вы видели шкатулку с украшениями? Может быть, она стояла на столе?

— Нет. Я, конечно, комнату не осматривала, но такой предмет нельзя не заметить. На столе ее не было. Кажется, там лежали книга и газеты.

— Вы вернулись к себе вместе с Рогович. Не упоминала ли пани профессор о своих затруднениях?

— Нет. Ничего подобного не было. Свое нервное состояние она объяснила дурными вестями из дома. Из-за этого предполагала даже сократить свое пребывание в Закопане, но о поводах к огорчению не говорила. Извинялась за неожиданный визит, призналась, что очень разнервничалась и не может сидеть одна в четырех стенах. Я предложила ей сесть, угостила конфетами, мы побеседовали. Поэтому я и думаю, что к ювелиру я спускалась гораздо раньше, нежели утверждает пан поручик, так как наш разговор длился не меньше десяти минут, а может, и дольше.

— Вы тогда слышали шаги на балконе второго этажа?

— Нет. Телевизор выл, как сумасшедший, и в тот момент, пожалуй, громче всего. У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

— А не доносился до вас звук хлопнувшей двери или звон разбитого стекла?

— Нет. Ничего похожего.

— Вы вместе отправились к телевизору?

— Нет. Когда мы услышали крик инженера, что телевизор в порядке, пани Рогович встала, еще раз извинилась за свой визит и вышла. Я на минуту задержалась, чтобы взять из шкафа свитер. В салоне обычно холодновато.

— Спускаясь вниз, вы ничего не заметили?

— Не хотелось бы ни на кого бросать тень, но когда я была на лестнице второго этажа, из коридора вышел пан Земак. Он появился справа. Если стоять лицом к лестнице. Как раз в этой части здания находится комната пана Доброзлоцкого. Около террасы над салоном. Мне показалось, что художник чем-то смущен или взволнован. Ни слова мне не сказал, быстро прошел мимо и сбежал по лестнице в салон первого этажа, словно за ним кто-то гнался.

— Когда вы вошли в салон, все уже были в сборе?

Пани Медяновская задумалась.

— Инженер там был… Что-то делал с телевизором. Пани Рогович тоже была. Художник. Сыновья директора. Пани Рузя… Сразу после меня пришла пани Зося с плащом в руках. Потом директор и пан Крабе. Последними— редактор Бурский и портье. Или наоборот — портье и журналист. Помню, что редактор заметил: «Мы в полном составе, если не считать пана Доброзлоцкого». Тут Рузя сорвалась с места и побежала за чаем.

— А что было после того, как обнаружили раненого ювелира и большинство обитателей «Карлтона» вернулись в салон?

— Как раз началась «Кобра». Пан Адам Жарский иронически заметил, что у нас, мол, своя «Кобра»… Телевизор никто не смотрел. Все были потрясены. Шел какой-то бессвязный разговор. Но кто и что говорил — я припомнить не могу.

— Кто-нибудь выходил из салона?

— Наверх никто не поднимался. Но из салона выходили почти все. В ванную, напиться воды в столовой… Люди в таких случаях ведут себя по-разному. Я тоже выходила в ванную.

— Может быть, кто-нибудь покидал здание?

— Нет, этого я не видела. К тому же шел дождь.

Люди бесцельно слонялись, только инженер и пани Роговин, которые живут на первом этаже, пошли к себе, но быстро вернулись. Пани профессор накинула жакет, а пан Жарский принес сигареты. Угощал присутствующих, даже я взяла сигарету, хотя вообще-то не курю.

— А появление двух молодых людей помните?

— Да. Они зашли за пани Зосей, но редактор их быстро выпроводил.

— Как они были одеты? Может, у них руки были в грязи? Или следы на одежде?

— Они были в синих «болоньях», которые сейчас считаются самыми модными; плащи промокли от дождя. Но руки у них были сухие и чистые. Они ведь здоровались с пани Зосей. Не подали бы ей мокрых, а тем более грязных рук.

— Как они вели себя, узнав о случившемся?

— Были изумлены. Просто не могли взять в толк, каким образом все это произошло.

— Не притворялись?

— У них нет актерских способностей.

— А потом?

— Не прошло и пяти минут, как приехала «скорая помощь». Я проводила врача наверх, и тут сразу же появились вы. Остальное вам известно.

— Вернемся опять к инженеру Жарскому, — решил подпоручик. — Вы его недолюбливаете?

— Я никак к нему не отношусь. Он для меня пустое место, как воздух, как прошлогодний снег.

— Но мы хотели бы узнать, что это за человек. Вы ведь работали в одном учреждении?

— Это ноль, абсолютный ноль. Не мужчина, хотя и бабник. Человек без всякого честолюбия.

— Он инженер, на хорошей должности. К тому же немного композитор.

— Какой там композиторі Автор слащавых мотивчиков, для которых такие же графоманы кропают тексты.

— Но ведь способности у него есть?

— Есть. Может быть, и немалые. Только отсутствие честолюбия не позволяет ему их реализовать. В профессиональной деятельности идет по пути наименьшего сопротивления. Лишь бы сошло с рук и принесло. заработок. Занимал хорошую должность, с перспективой на будущее. Но там надо было штаны просиживать, и пан Жарский быстро перешел на другую, более низкую и хуже оплачиваемую, но зато без всякой ответственности, и где переутомляться не приходится.

— У женщин он пользуется успехом.

— Не знаю, что они в нем находят.

— Однако пан Жарский, — подпоручик притворялся, будто защищает инженера, — любезен, хорошо танцует, очарователен в обществе как мужском, так и женском…

— О, сущий ловелас! И не особенно привередлив. Для него любая хороша. Зато ненадолго. А в развлечениях он знает толк, были бы деньги.

— Но деньги у него есть. Он часто бывает в Закопане, в ресторанах, а на это нужны средства. Да и женщины, даже самые бескорыстные, требуют расходов.

— Говорят, — улыбнулась пани Медяновская, — эти «бескорыстные» обходятся дороже других.

— Так полагают люди, умудренные опытом. Однако инженеру на все хватает.

— Даже на игру в карты.

— Он картежник? Бридж или покер?

— Все. Лишь бы по-крупному. Это вообще игрок. Надо признать, что он хладнокровен и умеет рискнуть. Лет шесть назад была такая история: у Адама накопилось столько долгов, что он вовсе не получал зарплаты: все приходилось отдавать кредиторам. Назанимал уйму денег у коллег по работе и прочих знакомых. Его командировали в Варшаву, чтобы он доставил оттуда крупную сумму. Он взял эти деньги в кассе, больше ста тысяч злотых, и отправился прямо на бега.

— И все проиграл?

— Нет. Наоборот, выиграл. Заплатил долги и еще пару недель сорил деньгами направо и налево. А ведь в случае проигрыша вылетел бы с работы и на несколько лет отправился в тюрьму.

— Повезло!

— Ему всегда везет. В карты большей частью выигрывает. Во Вроцлаве об этих удачах разное поговаривали, но за руку его никто не поймал. При своих способностях этот человек далеко бы пошел, если б имел цель. А он ни к чему, кроме удовольствий, не стремится.

— Он знает толк в радиоприемниках, в телевизорах…

— В этих его способностях я убедилась только сегодня. Но надо признать, что телевизор-то Адам все же починил.

— Вы знаете фамилию или хотя бы имя той дамы из «Гранита», за которой ухаживает инженер?

— Нет, не знаю. Видела ее лишь несколько раз. В кафе и даже здесь, в «Карлтоне», когда она приходила к Адаму. Высокая, стройная блондинка. Но это уже не актуально. Сейчас на повестке дня рыжая красотка из Дома ремесленника.

— А пан Доброзлоцкий знал эту блондинку?

Пани Медяновская удивленно посмотрела на обоих офицеров. Вопрос показался ей совершенно неуместным.

— Пан Доброзлоцкий — человек солидный. Он приехал в Закопане работать, а не приударять за девицами. Может, он и видел эту даму в коридоре пансионата, но знаком, конечно, не был. Что за подозрения!

— А вдруг эта блондинка совершила покушение на ювелира?

— Я уже сказала: Адам в последнее время ее избегал. Сюда она уже не приходила.

— Но дорогу-то знала. И могла проведать, что в комнате у ювелира ценные украшения.

— Не думаю. Пан Доброзлоцкий не посвящал нас в свои дела. Правда, пани Зося что-то по этому поводу говорила, но всерьез ее никто не воспринял. И вряд ли Адам, ухаживая за своей блондинкой, не надумал ничего получше, как рассказывать ей про пана Доброзлоцкого. У инженера такой принцип: не терять времени, быстро добиться цели и так же быстро ретироваться.

— Вы хотите нам еще что-нибудь сказать?

— Нет. Больше я ничего не знаю. Не знаю и не догадываюсь, кто мог напасть на ювелира. Во всяком случае, не я.

Выслушав наставление, как надлежит подписывать протокол, и получив разрешение подняться к себе, но пока не ложиться спать, пани Барбара Медяновская вышла из столовой.

— Ну и ловкая же баба! — восхитился подпоручик. — Какое хладнокровие и самообладание! Я ее припугнул, а она и глазом не моргнула!

— Если она невиновна, чего ей бояться?

— Когда их допрашиваешь, все они невиновны… У каждого алиби, преступления никто совершить не мог, однако ювелир в больнице, а драгоценности запрятаны неведомо где. Один из этих «невиновных» ему голову проломил, но кто?!

Этот вопрос полковник Лясота оставил без ответа. Однако выражение лица опытного офицера милиции явно говорило о том, что если он и не знает окончательного решения загадки, то недалек от него.