Вошел сержант и доложил, что двое разыскиваемых, Пацина и Шафляр, найдены и доставлены в «Карлтон». Сидят в переговорной кабине, под охраной одного из милиционеров.

— Где вы их обнаружили? — поинтересовался подпоручик.

— Известное дело, сидели у «Ендруся». Обещали каждому, кто принесет им рюмочку, рассказать такую штуку, что тот со стула свалится. Любители нашлись, ведь сейчас в Закопане мертвый сезон и ничего занятного не происходит. Даже спасателям в горах делать нечего. Неудивительно, что рюмочек было порядочно, и оба парня изрядно под хмельком.

— Давайте сперва Шафляра, — решил подпоручик. — А второй пусть ждет. И ни с кем не переговаривается.

— Ясное дело. Я же их отвел в телефонную кабину, поставил между ними милиционера и сказал, что если кто рот разинет, плохо будет. Сидят и дрожат. Особенно второй, Яцек Пацина. Видно, перепуган насмерть.

— Ладно, разберемся. Пока приведите Шафляра, а Пацину по-прежнему стеречь, чтобы не общался ни с кем из гостей.

— Будьте спокойны, — ответил сержант и вышел.

Генрик Шафляр, проводник в горах, работник одного из домов отдыха, оказался крепким молодым парнем. Узкие штаны обтягивали его мускулистые ноги. Широкие плечи, жилистые руки и мощная грудная клетка позволяли сразу распознать человека с отличной физической подготовкой, натренированного походами в горы. С таким телосложением контрастировала удивительно маленькая голова. Светлые волосы кудрявились без помощи парикмахера, голубые глаза настороженно блестели.

— Осрамили вы нас, пан поручик, на все Закопане! Тащить нас из «Ендруся» под дулом автомата, словно каких-нибудь бандюг? Если б вы сказали или позвонили, что надобно явиться, мы давно бы тут были.

— Сдается мне, вы не очень-то сюда рвались. Когда мы ехали в «Карлтон», видели, как вы со всех ног улепетывали вниз по улице. Вот и пришлось вас пригласить и дать конвой, чтобы с дороги не сбились. Теперь выкладывайте всю правду. Мы и так все узнаем.

— Пан начальник нынче не в духе. Но что поделаешь? Может, встретимся в другом месте и в другое время. Я скажу правду, мне скрывать нечего. Что вы хотите узнать?

— В котором часу вы в первый раз пришли в «Карлтон»?

— Если этот — второй, то первый раз мы были в девять. Может, чуть позже. Как раз ювелира нашли с проломленным черепом. Говорят, еле дышал. Что, уже загнулся?

— Не ваше дело. Я спрашивал, когда вы приходили до этого.

— Мы не приходили.

— Кто из вас приставил лестницу? Наверное, ты, потому что Пацину видели, когда входил через крыльцо.

— Яцек здесь был? Теперь понятно, почему я битый час ждал его у «Кмицица». А лестницы я не приставлял.

— Когда вы были у «Кмицица»?

— Я пошел туда прямо с работы. Ужинал, как всегда, в столовой на службе. Потом проводил запись на экскурсию. Завтра мы идем на Червоные Верхи. Надо было сделать объявление, переписать желающих и собрать деньги за билеты на фуникулер. Ушел я уже после восьми. С Яцеком мы условились встретиться у «Кмицица», а потом зайти за пани Зосей и отправиться к «Ендрусю». Жду и жду… Он опоздал на целый час и начал заправлять арапа, мол, встретил приятеля и помогал ему искать квартиру. А оказывается, Яцек хотел меня надуть! Мог ведь сказать, что в моем обществе не нуждается. Я бы не стал скандалить.

— Ну, неизвестно. Женщина красивая, хорошо одевается, киноартистка.

Проводник громко рассмеялся.

— Хорошо одевается! По улице с ней стыдно пройти. Люди глазеют, машины останавливаются, даже лошади ржут. А что толку? Мало ли красивых девчат приезжает каждые две недели в мой дом отдыха! И не так задаются, как эта цаца. У нее явно не все дома.

— Не преувеличивайте.

— Не верите, пан поручик? Как-то она меня встретила на улице и говорит, чтобы я к ней вечером обязательно зашел, только чтобы никто меня не заметил. Говорю, мол, ладно, приду, и спрашиваю, в котором часу. Отвечает, что после девяти, велит приставить лестницу и залезть к ней через балкон. Мне это не больно-то улыбалось, но раз обещал прийти, деваться некуда. Поплелся я в «Карлтон». С улицы вход был закрыт, но тут подвернулся портье, Ясик. Он меня и впустил. Я говорю Ясику (его я хорошо знаю, вместе в школе учились), что надо, мол, по лестнице влезть на балкон. Парень чуть не упал со смеху. «Воображаешь, — говорит, — что ты один по этой лестнице шастаешь? В этом сезоне у пани Зоей мода на приставные лестницы. Я уже не одному помогал тащить». Влез я по лестнице на балкон и в комнату. А пани Зосенька заводит разговор про кино, про писателя какого-то, что умер во Франции, а раньше жил в «Соколике» и когда-то поцеловать ее пытался. Слушаю себе, мне это ни к чему, а она болтает и болтает. Спать мне хочется, намотался я в горах, утром снова экскурсия, а она все говорит. Спрашиваю, наконец, зачем звала, объясняю, что парень я простой, эти трали-вали не для меня. Попрощался с артисткой, спустился по лестнице и дал себе зарок, что больше не попадусь. Пусть Яцек один лазает.

— Зачем же ты договорился идти с ней и Яцеком на танцы?

— Мне это было без надобности, но она встретила нас обоих и просила с ней пойти. Яцеку она, видать, приглянулась, он сразу согласился. А мне не больно хотелось. Говорила, что хорошо повеселимся. Мол, она нарядится так, что все глаза вылупят.

— Так и сказала? Когда?

— Дня два назад. Сегодня мне позвонила, напомнила про танцы и хвасталась что, как войдет в зал, все бабы окочурятся.

— Напоминаю, Шафляр, что ваши показания очень важны, — предупредил подпоручик. — Если это неправда, плохо вам будет!

— Пан поручик, я правду говорю. У алтаря в костеле могу поклясться! Пусть меня первая же лавина накроет, если соврал!

— Ну ладно, ладно! Мы все проверим. В «Кмицице» вас кто-нибудь видел?

— Конечно, видели. Официантка Марыся может подтвердить: я пришел сразу после восьми и просидел целый час. Мы с Яцеком ушли ровно в девять. И одна дама из «Карлтона» тоже меня видела. Я пришел раньше, она — минут через десять. Выпила кофе и ушла.

— Что за дама?

— Фамилии не знаю. Живет на третьем этаже. Кажется, работает у американцев. Ходит в коричневой дубленке.

— Пани Барбара Медяновская, — дополнил подпоручик показания Шафляра.

— Мне кажется, парень сказал правду, — заметил полковник Лясота, когда Шафляр вышел. — Но я с вами согласен, поручик: отпускать его пока нельзя. Пусть ждет.

— Я тоже считаю, что он не врал. Так значит, пани Зося?

— Возможно, она и пошла бы на преступление, чтобы завладеть драгоценностями, но лишь в том случае, если б могла их носить и всех удивлять. Из-за одних только денег она бы на это не решилась. Впрочем, в ее вину я поверю, если вы мне объясните, когда и каким образом она приставила лестницу к балкону.

— Да, — согласился подпоручик. — С этой лестницей и с молотком больше всего трудностей. Одно противоречит другому. Посмотрим, что скажет второй поклонник кинозвезды.

В отличие от своего друга, Яцек Пацина не пытался хорохориться. Был напуган, вел себя скромно и вежливо. Отказался от предложенной сигареты, сел на краешек стула. На вопросы отвечал тихим голосом.

— Во сколько вы пришли в «Карлтон»? Я имею в виду, в первый раз?

Лыжник еще больше смутился, долго молчал и с трудом выдавил:

— В пятнадцать минут девятого.

— Поднимаясь на второй этаж, кого-нибудь встретили?

— Нет. Только телевизор страшно хрипел. Я заглянул в салон. Инженер Жарский с ним возился, но меня не заметил.

— Что вы делали в комнате пани Захвытович?

Яцек совсем сконфузился.

— Я хотел ее уговорить не ходить на танцы, — прошептал он. — Чтобы мы у нее остались. У меня сегодня охоты не было идти к «Ендрусю».

— Ты так любишь беседовать о литературе и кино? — съязвил подпоручик. — Вы же условились с Гене-ком Шафляром пойти втроем.

— Да, но если б она согласилась остаться дома, Тенек не стал бы злиться. Тенек — свой парень. Зося его не интересует. У него столько баб из отдыхающих, прямо отбою нет.

— А на тебя они и не глядят? — рассмеялся подпоручик Климчак.

Пацина покраснел.

— Может, и глядели бы, да мне пани Зося очень нравится. Такая оригинальная и интеллигентная. Никогда не знаешь, что скажет и что сделает. Настоящая артистка!

— А как твои тренировки? Кажется, тренер велел тебе со штангой упражняться?

— Да-да! — обрадовался лыжник. — Откуда вы знаете?

— Поэтому ты так часто лестницу таскаешь?

Полковник Лясота громко расхохотался — так забавно выглядел молодой лыжник.

— Я ведь… — пытался он оправдаться, но тут же замолчал.

— Скажи, Ядек, может, ты не через крыльцо вошел, а, как обычно, приставил лестницу и влез на балкон?

— Да нет, нормально пришел, через дверь.

— Странно. А обратно шел через крыльцо или прыгал с балкона на террасу?

Яцек покраснел как рак. Он понял, что подпоручик над ним вовсю потешается, но не мог уразуметь, откуда офицер все знает.

— Ну, смелее, Пацина, — подбадривал Климчак. — Язык вы, что ли, проглотили?

— Через крыльцо.

— А теперь, когда вы убедились, что нам все известно, говорите правду. Что произошло в комнате пани Зоей?

— Я ее упрашивал. Хотел, чтобы мы у нее остались, а она рассердилась и выставила меня за дверь.

— Почему?

— Сказала, что я ей лицо испортил. И тушь на ресницах размазал.

— Наверное, в комнате было слишком жарко, — проворчал подпоручик. Протоколист не выдержал и прыснул со смеху, что совсем доконало Пацину. — А когда ты размазывал ей тушь на глазах, пан Доброзлоцкий был у себя в номере?

— Был. Я слышал.

— Один был? Из тебя слова клещами надо тянуть.

— Не один. Он с кем-то ссорился. А тот обозвал его цыганом.

— Цыганом?

— Да, цыганом. Кричал: «Ты лудильщик!» А лудильщики — это цыгане.

— Что еще ты слышал?

— Я не прислушивался. Был занят.

— Тушью? И долго они ссорились?

— Нет, недолго. Тот ушел и дверью хлопнул, чуть с петель не слетела.

— Ты узнал по голосу, кто это был?

— Не узнал.

— А пани Захвытович тебе не сказала?

— Велела мне убираться вон и без Шафляра не возвращаться.

— А помнишь, в котором часу ты ушел?

— Я на часы не смотрел. Обозлился на Зоею. Наверное, было примерно без двадцати девять. Из «Карлтона» я пошел прямо к «Кмицицу», там Генек ждал. На часах в раздевалке было без десяти девять, а от «Карлтона» до «Кмицица» не больше десяти минут ходу.

— Пани Зося не велела тебе приставить лестницу к балкону?

— Что вы, пан поручик, заладили про эту лестницу? Раз или два я по ней лазил, а смеху на целых десять раз.

— Почему ты влезал по лестнице?

— Пани Зося говорила: «Если кто влюблен, то к милой сумеет и ночью по лестнице взобраться». Рассказывала, что в Испании все так делают. А может, во Франции.

— И прыгать с балкона тебе приказывала?

— Э-э-э, нет! Просто зачем тревожить портье, если там и двух метров не будет?

— Послушай, Яцек, а почему пани Захвытович так настаивала, чтобы именно сегодня идти к «Ендрусю» на танцы? Она тебе говорила?

— Да. Говорила, что на ней будет такая брошка, какой в Закопане еще никто не видывал. Ювелир ей обещал одолжить эту побрякушку, чтобы проверить, обратят ли люди внимание.

— Когда она это сказала?

— Два-три дня назад. Мы с Генриком шли по улице и ее встретили. А потом я был у нее в номере, и она опять помянула, что охотно наденет эту брошку.

— А сегодня об этом была речь?

— Ни слова.

— А может, она показывала тебе серебряную брошку и колечки?

— Не показывала. Но на столике что-то такое блестело.

— Ты видел этот молоток?

Яцек Пацина с любопытством оглядел упомянутый предмет и отрицательно покачал головой.

— Не видел. Обыкновенный молоток.

— Я тебе напомню. Он лежал в холле, на диванчике.

— Не видел. Я быстро прошел через холл и взбежал по ступенькам. Возвращаясь, тоже по сторонам не глазел.

— А по дороге кого-нибудь встретил?

— На лестнице никого не было. Но когда я от Зоей выходил, пан Ежи Крабе был у двери в комнату Доброзлоцкого,

— Точно пан Крабе? Ты уверен?

— Уверен. В коридоре свет горел. Когда я открыл дверь и вышел от пани Зоей в коридор, пан Крабе как раз закрывал дверь в номер ювелира. Я его узнал, хотя он спиной ко мне стоял.

— Ты знаешь гостей «Карлтона»?

— В лицо всех знаю. Но по фамилии только некоторых. Знаю пана Жарского. Он и прошлой осенью приезжал. Несколько раз мы вместе в горы ходили. Знаю, что он из Вроцлава и работает на комбинате. Хорошо знаком с редактором Бурским. Он часто приезжал репортером на лыжные состязания. И в горы он каждый год ходит. Мы не раз встречались. Знаю пана Доброзлоцкого…

— Откуда?

— В прошлом году пан Доброзлоцкий тоже был в «Карлтоне» и часто выбирался в горы. Нас познакомила пани Зося. А ювелир спрашивал, можно ли присоединиться к группе, которую ведет Тенек Шафляр. Поэтому мы оба его знаем. Пани Захвытович с ним в дружбе. Он не раз говаривал, что любит ее как отец. И посмеивался, мол, если б это была его родная дочь, он бы ее лучше воспитал, не такой взбалмошной…

— Говорила ли пани Зося, чем занимается пан Доброзлоцкий?

— Он сам сказал, что у него срочная работа, и поэтому сейчас ему недосуг в горы ходить. Зося объяснила, что он готовит на выставку какие-то вещи из золота и дорогих камней.

— А не говорила пани Захвытович, сколько могут стоить эти драгоценности?

— Нет, она их не видела. Ювелир не позволял смотреть, как он работает. Рассказала только, что пару дней назад зашла в комнату пана Доброзлоцкого и увидела красивую брошку. Эту брошку она и хотела нацепить на танцы.

— Пан Доброзлоцкий ей обещал?

— Не знаю. Тогда он заявил, что брошь не закончена, и сразу спрятал ее в шкатулку. Зося не сказала, заходила ли потом об этом речь. Но, видно, надеялась, что раз он ее так любит, то позволит надеть эту побрякушку.

— Хороша побрякушка, — вздохнул полковник и добавил: — У меня нет вопросов.

— Мы проверим ваши показания, — строго произнес подпоручик. — И если они правдивы, отпустим вас домой. А пока подождите.

— Когда ж я домой вернусь? Скоро двенадцать, а мне утром на тренировку идти!

— Ты еще позже отсюда уходил и не жаловался.

Яцек Пацина благоразумно промолчал, подписал протокол и покинул столовую в сопровождении милиционера.