Глава 13
В плену по-разному бывает

Кончак отогнул войлочный полог левой рукой, вошел в вежу и быстро осмотрелся в её уютной утренней полутьме. Был он одет по-дорожному, явно торопился. Игорь догадывался, куда. Сегодня половцы поднялись ещё до света, долго возились и шумели, а с полчаса назад орда, остававшаяся в стане верховного хана донских половцев, с пением труб и под бой барабанов выступила в поход. Кончаку предстояло догнать её, возглавить и привести в тайное место сбора, где уже стояли основное его войско и дружины союзных половецких ханов.

После обмена приветствиями хан уселся на корточки напротив входного отверстия, то бишь на месте для почётного гостя, улыбнулся и заговорил первым. Говорил он на кыпчакском, чем вовсе не затруднял Игоря: за несколько дней плена князь вспомнил все половецкие слова, которые знал, и понимал почти всё, что ему говорилось. Сам же пытался объясниться на кыпчакском только в том случае, если убеждался, что собеседник-половец не понимает его русской речи.

Кончак сказал, что давно хотел спросить, зачем его кунак попросил Беловода привезти ему из Руси попа. Хотел спросить, да забывал.

– Я, знаешь ли, друг, не такой уж и богомольный, – осторожно ответил по-русски князь Игорь. – Мне поп не для себя нужен.

– Слава Тенгри! – снова улыбнулся Кончак. – Конечно, гость в дом – Бог в дом, как у вас на Руси говорят. Да и у нас гость в юрте – первый человек, и гостеприимство – святое дело. Но… Я уж испугался, что ты очень долго хочешь пробыть у меня.

Игорь и себе усмехнулся, чтобы показать, что оценил шутку. Кончак тотчас принялся уверять его, что не шутит: он тотчас бы выпустил приятеля и свата, будь его воля, однако не может этого сделать, пока не разойдётся ополчение, собравшееся со всей огромной Дешт-и-Кыпчак. А ханы сейчас пойдут на Русь, затем должны ещё вернуться, разделить по справедливости русскую добычу и полон, попировать вместе… Кончак сказал, что ему не удалось уговорить главного своего соперника, Кзу Бурновича, ударить сомкнутым кулаком на Киев, чтобы разграбить и сжечь города Русской земли. Кза и с ним многие приморские ханы пошли на Посемье, рассчитывая на добычу в Путивле и окрестных сёлах и городках. Он, Кончак, о том глубоко сожалеет, однако не смог переубедить могучего Кзу отомстить именно Киевской земле, где множество половцев прошлой весною погибли и где были убиты его, Кончака, сын Тарлук и великий хан Кобяк Карлиевич. И все послушали Кзу и восхвалили его за мудрость и назвали великим полководцем, когда Кза сказал: «Зачем трудиться осадою Переяславля и Киева, если на Посемье дружины избиты или у нас в оковах, а их жены и дети – готовый нам полон?» Трудно было возразить на столь разумную речь, и если часть ханов пошла всё же за ним, за Кончаком…

Князь Игорь, не дослушав, заскрипел зубами.

Кончак, по-прежнему улыбаясь, добавил, что перед тем, как отпустить Игоря, он должен решить вопрос о выкупе. Нет, речь идёт не о том стаде, которое он уже приказал отогнать удалому батыру Чилбуку. Ханы выставили русским князям требование выкупа за голову Игореву в две тысячи гривен, за прочих князей по тысяче. Выкуп огромный, кто спорит, даже и непомерный. Однако меньший нельзя было выставить: гривны должно разделить между главными ханами, потому что победа была совместной.

– Спасибо, друг, что хоть предупредил, – наклонил голову побледневший Игорь Святославович. – А попа я просил, чтобы детей наших обвенчать, как договаривались. Конечно, ты волен поженить их по вашим обычаям, я же не против. Однако для их душ будет полезнее, если и мой поп их обвенчает. И для моего Владимира полезнее, и для твоей Свободы, которой ведь жить придётся среди православных.

Кончак не стал возражать. Сказал, что свату любопытно будет узнать, что его войско проломит дорогу на Правобережье и Киев через Переяславль, где сидит общий их враг Владимир Глебович. Заявил, что оставляет в распоряжении Игоря своего сокольничего с пятью нукерами, всеми соколами и всеми остающимися в стане своими конями. Игорь может охотиться с ловчими птицами, когда захочет, сколько хочет и где пожелает. Разрешил бы и бить дичь из лука, да ведь у друга левая рука всё ещё болит. И он, Кончак, совершенно не боится, что друг его Игорь определит и запомнит место у речки Тора, где стоит его стан, чтобы привести сюда ратных. И если возникнет у его друга обычное для здорового мужа желание, достаточно приказать сокольничему – и приведёт ему сокольничий Бюльнар, ту плутовку, которую Игорь, наверное, запомнил, ту, из вежи на берегу Суурлия.

Тут, не дослушав Игоревой благодарности, хан легко поднялся на ноги, поглядел на друга смеющимися глазами и хлопнул в ладоши. Вошел нукер, подал господину с поклоном какую-то вещицу, завёрнутую в русское вышитое полотенце. Кончак полотенце развернул, позволил ему упасть под ноги на кошму – и протянул Игорю то, что тот уже никогда в жизни не чаял увидеть. Это была его любимая фляжка, отобранная Чилбуком при пленении, чуток только помятая и потяжелевшая.

– Доброе вино там, – пояснил хан уже в дверном отверстии вежи, открытом для него нукером, откинувшим полог. – И весь мой погреб твой. Сей муж тебе тож. Толмач. Показать винный погреб.

Кончак исчез. Игорь хотел было спросить его, удалось ли свату выкупить Владимира и как содержатся брат его и племянник, но посчитал зазорным бежать за ханом, словно надоедливый проситель. Не хотелось ему и наблюдать, как ускачет из стана Кончак в окружении своих нукеров. Куда как любопытнее и полезнее было бы рассмотреть половецкий войсковой обычай, когда отправлял хан в поход целую орду, но и тогда князь не покинул вежи. И не потому, что боялся заклятий половецких волхвов, шаманов, чьи завывания доносились до него прежде, чем прозвучала напутственная речь Кончака (Господи, до чего же похожа была на те, что он сам произносил!) и зазвучала походная музыка. А почему не вышел? Не захотелось – и всё.

За тонкой стеной вежи прозвучало негромкое «Айда!», после небольшой заминки глухо ударили копыта и вскоре стихли. Испарился и Кончак, стало быть. Солнце только поднимается сейчас над степью – тогда, быть может, стоит хлебнуть вина да лечь досыпать? Заснёшь тут – с такими новостями: Кза идёт на Посемье, Кончак на Русскую землю, и тем вроде бы одолжение ему, Игорю, делает! Нукер, оказавшийся толмачом, всё торчит в веже. Отчего не уходит? Игорь чувствовал, что приязнь, испытываемая им ранее к Кончаку и другим кыпчакам, такое себе незлое, даже благосклонное любопытство к их нравам и обычаям, что эти чувствования исчезли и едва ли восстановятся в его душе после освобождения. Хоть и добр к нему Кончак – кто и когда так вольно содержал пленника?

– Я вижу, ты не узнал меня, княже, мой господине…

Игорь прищурился, и не так по неясному в полутьме жёлтому лицу, как по белому кожуху с красной вышивкой и безупречному киевскому произношению русской речи узнал толмача, коего на поле битвы присылал к нему Кончак. Да, и в этом проявил свою щедрость к нему заклятый друг и сват. Хотя… В сегодняшнем походе он и без толмача обойдётся, потому что другим языком, языком огня и сабли, станет с русским людом разговаривать. А вот Игорю сей болтливый полукровка может пригодиться… Как же его?

– Лавр?

– Овлур по-половецким наречиям, княже, мой господине, Овлур Менгуевич. Я польщен, что великий князь запомнил моё ничтожное имя.

– Обращайся ко мне просто: «князь». Тебе Кончак приказал за мною присматривать – разве не так? И докладывать обо всём, что от меня услышишь?

– И не только мне приказал, но и сокольничему Буртасу. Только Буртасу сказал, что тот головой ответит, если ты сбежишь, а мне не грозил. Буртасу тебя приказно стеречь день и ночь, княже.

– Испить вина не хочешь ли, Лавор? – протянул ему Игорь флягу.

– Не стану я сего вина пить, великий княже, – зашептал вдруг толмач, помотав головою. – И тебе не советую. Шаманы могли туда своего зелья намешать, чтобы у тебя язык развязался, и ты о своих тайнах поведал. Тебе Кончак милостиво открыл свой погреб, так лучше я отведу тебя туда, чтобы ты сам выбрал себе пару лагвиц с добрым греческим вином.

– Какие там у меня тайны? О чем могу я мыслить сейчас, как не о попавших в беду родичах? Где Владимир, сын мой? Что с ним? Где брат мой Всеволод и племянник Святослав?

Толмач Лавор подумал. Князь всмотрелся в его лицо, расплывающееся жёлтым пятном, и вдруг ему любопытно стало, молод толмач или стар, умён ли – или просто по-восточному хитёр. Однако же, если Лавор и не побоится ответить на его вопросы, чтобы потом о беседе с пленником донести своему господину, ничего для себя опасного в собственном любопытстве Игорь не усматривал.

– Ладно, отвечу я тебе, княже. Думаю, что и великий хан не преминул бы ответить тебе, ежели бы ты его вопросил. Сын твой живёт в юрте в стане Вобурцевичей, в оковах, но его не обижают. Великий хан Кончак не успел договориться с Елдичуком о выкупе твоего сына, закончит торг уже после похода. Брат твой Буй-Тур сидит в яме у Кзы Бурновича, и в яме не сняли с него оковы, однако только его буйный нрав виною, что держим так крепко. Кза, однако, его, твоего брата-батыра, не заморит, потому что ждёт за него большой выкуп. А вот Алпар-батыр, хан ковуев, казнён позорной смертью. Думаю, уже отдал Богу душу, на кол посаженый, – и толмач истово перекрестился.

Игорь перекрестился тоже:

– Мир праху его. Впрочем, об Алпаре пусть у дяди моего Ярослава голова болит. А я зол на ковуев. Скажи лучше, как дела у племянника моего князя Святослава?

Лавор ответил не сразу. Сначала попятился почти к самому пологу, потом заговорил осторожно:

– Худы его дела. Полонил молодого князя Копти Улашевич, и его почти тотчас же весьма дорого перекупил мурза Алтын из задонских Улагаевичей. Ведь это его младшего брата Сарбаза князь Святослав, в полон взяв, обесчестил и искалечил. Мурза Алтын господина князя Святослава Ольговича судил и назначил ему казнь для знатных людей, без пролития крови. Я думаю, ещё жив твой племянник. Вчера под вечер был совсем ещё живой. Великий хан ездил к нему поговорить и меня с собою брал.

– Как же так? – удивился князь Игорь, у которого вдруг защемило в животе. – Почему он жив, Святослав, если повешен, как ты поведал?

– А хребет ему сломали, княже, не повешен он. Казнь почетная у кыпчаков, для самых знатных она.

– Ну, вы и дикари! – скривился князь.

– А чем русичи лучше? Вон ваш великий князь Святослав, твой родич, приказал же пленному великому хану Кобяку Карлыевичу отрубить мечом голову прямо у себя в гриднице, где пьют и едят!

– Поберегись, толмач! Если не замолчишь, смотри, чтобы тебе самому хребет не сломал! – тут князь замолчал надолго. Потом проговорил уже негромко, сдерживая себя. – Видно, недалеко отсюда вы с ханом Кончаком ездили. И ты, толмач, знаешь, где. Не проведёшь ли меня к племяннику?

– Пожалуй, что и проведу. Я ведь на тебя не сержусь за твои слова, ибо понимаю родственные чувства, – раздумчиво произнёс Овлур. – Сокольничий Буртас провожает великого хана до города Балина, а как вернётся, станет тогда за тобою по пятам ходить.

– Тогда пошли, Лавор.

Игорь повесил фляжку себе на пояс, и они вышли на яркий солнечный свет. Овлур поддержал для Игоря стремя своего вороного, щипавшего травку у вежи, и, взяв повод, повёл князя через стан. И не успели они, миновав вежи, выйти в чистое поле, как Овлур тоже оказался на коне, рыжем с белыми чулками, а повод его вороного коня – в руке у князя Игоря.

– Далеко ли? – полюбопытствовал князь, увидев, что Овлур поворачивает на запад.

– Не потратим и получаса, княже.

Слава Велесу всемогущему, Овлур не докучал Игорю в пути разговорами. А князю было о чем подумать. Если Кза пошёл с большими силами на Северщину, то не на Чернигов он повернёт, а именно что на Посемье, где города стоят пустые, без дружинников. Путивль, тот устоит, и лесные дороги на Новгородок-столичный там и без него догадаются перекрыть, однако сколько сел погибнет и сколько крестьян и горожан окажутся в степном полоне! Он молился Богу, чтобы его семья не высовывала носа из Новогородка и чтобы непутёвый зять его Владимир Галицкий не принял воеводство на себя и не наломал спьяну дров…

– А вот и примета, княже!

Игорь прищурился и увидел на ближнем зелёном бугре жердь, к которой, продолжая её, была подвязана другая, потоньше. На самом же верху трепыхался на ветру обрывок белой или добела выгоревшей тряпки. Не оглянувшись на толмача, ударил вороного в бока коленями. Большие чёрные вороны, лениво ворочая крыльями, поднялись в воздух и тут же опустившись, разместились полукругом невдалеке.

Молодой князь Святослав, в одной рубахе, грязной и в бурых кровяных пятнах, но в сапогах лежал на боку в двух шагах от приметы, на скате бугра, лежал, будто на колесе был растянут и снят с позорного колеса. Спешившись и подойдя поближе, увидел Игорь Святославович, что ноги у его племянника сыромятными ремнями подтянуты сзади к затылку, а лицо и руки обезображены и в крови.

Игорь пошарил на поясе, но ему оставили только маленький ножик, мясо за едою разрезать, да и тот валялся где-то в веже.

– Давай сюда саблю! – прорычал он с земли Овлуру, оставшемуся в седле.

– Не могу, княже, – услышал в ответ. – Да и не поможет уже ничто господину князю Святославу Ольговичу.

– Ты… что ли… дядя Игорь? – заговорил вдруг казнённый. – А попа… ты… мне привёз?

– Попа привезут через несколько дней, – отвечал Игорь. – Про тебя же я только сегодня узнал…

– Жаль… Тут, рядом, косоглазый сначала валялся, меня сторожил. Тот хоть зверей и птиц отпугивал… Исчез… Проклятые вороны… Правый глаз не выклевали ещё… Но не вижу… Кровь… Вода есть ли?

Игорь полил из фляжки, щедро обмыл лицо мученика и с бережением налил вина в кровавую дыру рта.

– Спаси тя Бог… Не щиплет… я и боли второй день не чувствую… противно только… Ночью крысы полевые прибегают, шуршат… Нос отгрызли… Нет попа… Дай хоть тебе, дядя… исповедуюсь…

– Я не имею права принимать исповедь и отпускать грехи, – сокрушённо покачал головой Игорь. Он уже не рад был, что приехал сюда. Есть вещи, о которых лучше не знать и которые, во всяком случае, лучше не видеть. Однако сказал он о другом. – Я и сам окаянный грешник. Тебе же не стоило, наверное, над тем половецким мальчишкой измываться.

– Тебе бабы по душе, а мне нет… Ты бодаешь себе просто, как сельский бычок, дядя, а мне утешнее было ещё и помучить… Думаешь, я один такой среди Рюриковичей? Меня иное тяготит… Всё ведь на меня свернёшь, что я в разгроме виноват… А про своего Владимира забудешь… А ты сам будто без вины?.. Отчего ты нас вслепую в степь повел… и ковуев-разведчиков не послушал?.. Что ж ты… подставу не распознал, военачальник хренов?.. Отчего не послал… за нами гонцов… чтобы вернуть к Суурлию? Отчего не приказал, когда мы возвратились, удирать… бросив добычу, хоть и на своих двоих… хоть и бегом, за стремена чужие держась?.. Ты, а не я… если по справедливости… если каждому по делам его… должен был валяться здесь… со сломанной спиной… И как тебя ко мне пустили, дядя? Почему я… почему не слышал, как звякают твои цепи…? Да ты в полоне ли или… или нарочно сдал… нас твоим приятелям-половцам?

Несчастный замолк и замер неподвижно, продолжая шумно, с хрипами дышать. Игорь перестал креститься и твердить Иисусову молитву, присмотрелся к страдальцу: не лучше ли будет попросить Лавора, чтобы придушил племянника? Едва ли удачна сия мысль: если не чувствует парень боли, конец его не будет тяжек. И недаром же сторож-половец оставил примету: дай Бог, ещё похоронят останки, пощажённые зверем и птицей, и не будет мятежная душа грешника Святослава летать, завывая, ночами над степью…

Игорь вздохнул. Перекрестился, прочитал молитвы, какие помнил. Молодой Святослав лежал неподвижно, однако по-прежнему ещё дышал.

– Пора ехать, княже, – напомнил Лавор.

Игорь кивнул. Тяжело поднялся с колен, огляделся. Поднял с травы фляжку, проверил, надежно ли заткнута пробка. Степь цвела вокруг первыми весенними цветами, в небе звонко выпевал свою бесконечную трель жаворонок. Вороны сидели на зелёной травке, пробившейся сквозь бурые плети прошлогоднего ковыля, и внимательно наблюдали за князем Игорем. Он в последний раз перекрестил племянника и подошел к вороному. Приметил, что на сей раз Лавор не сошёл с коня, чтобы придержать ему стремя.

Игорь самостоятельно взобрался на вороного, укротил его, когда конь попытался побаловать под чужим тяжёлым седоком. Что ж, сюда ехали они, держа напротив солнечного восхода, а возвращаться будут на восток, прямо под набирающего силу сверкающего Хорса, под светлое и пресветлое солнышко. Вон по тем следам, ещё заметным на примятой копытами траве. И не оглядываясь на просто немыслимое, несусветно позорное зрелище.

Было бы с собою хоть какое-то оружие, он в два сч1та справился бы с этим хлипким, в летах, толмачом, не побоявшимся, имея только саблю у пояса, выехать в степь наедине с ним, грозным и могучим князем. И тогда, забрав и второго, рыжего коня как поводного, повернулся бы он спиной к благодатному Хорсу, объехал бы стан на безопасном расстоянии и скакал бы на запад, пока не оказался бы в Русской земле. Однако… Беглец должен бежать и ночью, а по звёздам он, в отличие от покойного Рагуила, увы, пути не найдёт. Да и оружия никакого – чем кормиться по дороге? И левая рука всё ещё плохо повинуется… Одной же правой и этого Лавора не задушить…

– Княже, будь благоразумен, – раздалось из-за спины.

Видно, он насторожился и задеревенел, готовясь к броску, а половец, не будь дурак, заметил неладное. Игорь заставил себя расслабиться, навесил на лицо выражение печали и обернулся к спутнику. Оказалось, что Лавор отстал. Загородившись конём, он выпрямился в седле, положив руку на рукоять сабли, и глядел на князя с этой их, косоглазых, проклятой невозмутимостью.

– Чего ты испугался? – неискренне удивился Игорь. – Мы ведь возвращаемся в стойбище – или нет? Я вот думал, а отравлено ли всё-таки вино во фляжке?

– А я не прислушивался к вашей беседе, русских князей. Чужие тайны господ опасны для здоровья простого толмача. А вино лучше вылей, княже.

Пожалуй, несчастный племянник говорил с ним откровенно не потому, что был одурманен отравленным вином. Порочному юнцу нечего было терять перед смертью, и уж о его, старшего родича, благорасположении вовсе он не заботился. Нет, обвиняя дядю-военачальника, Святослав оправдывал себя. Хотя бы и перед самим собой. А вино… Зачем жалеть полфляги, если тебе открыт целый подвал? Князь отстегнул флягу, отвинтил крышку и наклонил посудину. Седой ковыль позади и справа окрасился тёмно-красными пятнами. Нет, это вино мало походит на кровь.

На краю видимой земли поднялись косые на ветру дымы костров, потом выглянули верхушки юрт с косыми же и загнутыми вниз, чтобы дождь и снег не попадали, а потому издалека похожими на кобыльи головы, кожаными трубами-дымоходами. Ещё ближе подъехать – и завоняет испражнениями кочевников, простодушно опорожняющих свои желудки вокруг стана.

Князь протянул руку к поясу и привычно провёл большим пальцем по крутой попке серебряной красотки, двумя ручками удерживающей горлышко утраченной и вновь обретенной заморской фляги. Приказал уже беззлобно:

– Веди меня прямо к винному погребу, Лавор.