Глава шестая
Ночью мне приснился жуткий сон. Я был на пустоши, кругом горели поля, горизонт был сплошь сажа и пламя, из-под земли сочилась какая-то черная жижа. Я висел в воздухе над глубокой ямой. В ней горели два голубых огня. Это был Каул – Каул в своем чудовищном обличье, сотню футов высотой, руки как древесные стволы, пальцы как длинные цепкие корни, тянущиеся вверх, ко мне.
Он звал меня. Джейкоб, Джейкоб – голосом насмешливым и певучим. Я вижу тебя, я тебя вижу. Я теееебяяяяяя виииижуууууу…
Зловонный воздух волнами обдавал меня, запах походил на вонь горелой плоти. Я хотел стошнить, сбежать, но не мог – меня словно парализовало. Я пытался заговорить, закричать, но слова не шли.
Раздался стрекочущий звук, словно крысы карабкались по стенкам ямы.
– Ты не настоящий, – смог выдавить я наконец. – Я тебя убил.
Да, ответил он. И теперь я везде.
Стрекот стал громче, и вот уже пальцы Каула перебрались через край ямы – десять длинных, узловатых корней, приближающихся, лезущих наверх, оплетающих мою шею.
У меня большие планы на тебя, Джейкоб… Очень, очень большие планы…
Мои легкие должны были вот-вот разорваться, но тут я почувствовал острую боль в животе.
Я вскочил, задыхаясь, и схватился за живот. Я был дома, на полу моей комнаты, сидел, запутавшись в спальном мешке.
Дорожка лунного света делила комнату надвое. Енох и Хью храпели на моей кровати. Боль в животе была старой знакомой. Боль и игла компаса – одновременно.
Игла указывала вниз и вон из дома.
Я выпутался из спальника и кинулся прочь из комнаты и по лестнице на первый этаж. Я бежал тихо, на цыпочках. Если это то, о чем я думаю, друзья мало чем смогут мне помочь. Они будут только путаться под ногами, а мне совсем не хотелось перебудить весь дом и поднять панику, прежде чем я овладею ситуацией. Страх только подгоняет пустóт.
От страха они становятся голоднее.
По дороге через кухню я вытащил нож из подставки – не слишком хорош против пустóты, но лучше, чем ничего. Потом выбрался через гараж на улицу, свернул на задний двор, чуть не споткнувшись об свернутый кольцами поливальный шланг. От крыши сарая слегка несло озоном. Карманной петлей кто-то совсем недавно пользовался.
И тут, так же внезапно, как появилась, боль оставила меня. Игла повернула на лагуну, потом совершенно в другую сторону – на залив, и наконец уснула. Такого раньше никогда не случалось, я не понимал, что происходит. Неужели ложная тревога? Или странный рефлекс сработал просто от кошмара?
Между пальцами ног забилась мокрая трава. Я посмотрел вниз: на мне оказались рваные спортивные штаны, старая футболка и никакой обуви. Вот так умер Эйб, пронеслось у меня в голове. Почти в точности так. Его тоже выманили в ночь – в чем был, с первым, что попалось под руку.
Я опустил нож. Рука медленно перестала трястись. Я несколько раз обошел дом, выжидая. Чувства молчали. В конце концов я вернулся в комнату, залез обратно в спальный мешок и растянулся на полу. Но больше я не заснул.
* * *
Все следующее утро я поминутно проверял телефон, надеясь на звонок от Эйча. Он не сказал, когда собирается со мной связаться. Мы с Эммой препирались, стоит ли сказать остальным, но в конце концов решили подождать, пока у нас будет реальное дело… А может, мы и тогда ничего не скажем. Может, дело будет только для нас двоих. Может, кто-то из друзей не захочет пойти с нами или вообще будет против самой идеи. А что, если кто-то нас заложит и проболтается мисс Сапсан о наших планах еще до того, как мы сумеем скрыться?
После завтрака меня все-таки заставили отвезти моих странных подопечных в магазин одежды. А что, неплохой способ убить время. Я постарался с головой уйти в дело и забыть на время о звонке Эйча.
Первая партия состояла из Хью, Клэр, Оливии и Горация. Я отвез их в шопинг-молл – не в тот, который рядом с домом: там я боялся встретить кого-нибудь из школы. Выбор пал на «Шейкер Пайнз», до которого надо было ехать по шоссе. По пути я показал друзьям основные центры современной городской жизни (вон банк, там больница, а это такие дома, в них по многу квартир сразу), потому что мои пассажиры спрашивали обо всем, что видели. То, что казалось мне совершенно обыденным, для них было настоящим чудом.
У себя в петле мисс Сапсан тоже творила чудеса, чтобы защитить детей от любой физической опасности, но в своем рвении строго-настрого запрещала прибывавшим извне гостям рассказывать о том, как живет современный мир, и этим ставила моих друзей в крайне невыгодное положение. Они жили там, как в теплице, и теперь вышли наружу эдакими Рип Ван Винклями – пробудившимися от долгого сна и узревшими незнакомый и непонятный мир. Нет, до некоторой степени они, конечно, были знакомы со всякими техническими новинками: с электричеством, телефонами, машинами, аэропланами, старыми фильмами, старой музыкой и всем прочим, что было известно и популярно до 3 сентября 1940 года, но дальше их знания были крайне отрывочны и непоследовательны. В настоящем они провели несколько разрозненных часов, да и те по большей части на Кэрнхолме, где время и так застыло неподвижно, хотя календарь прилежно отщелкивал дни и годы. По сравнению с их островом даже мой городишко мчался со скоростью миллион миль в час, так что их то и дело парализовало страхом.
На огромной парковке у шопинг-центра Горация совсем накрыло, и он отказался выходить из машины.
– Прошлое все-таки не такое ужасное, как будущее, – признался он после долгих уговоров. – Даже самый кошмарный период в прошлом хотя бы познаваем. Его можно изучить, мир его уже пережил. А в этом вашем настоящем реальность может в любой миг подойти к ужасному, катастрофическому концу.
– Сегодня реальность точно не собирается закончиться, – возразил я. – И даже если собирается, это все равно случится – независимо от того, пойдешь ты с нами в магазин или нет.
– Да знаю я! Но по ощущению, она готова вот-вот это сделать. Но если я буду сидеть здесь и не двигаться, все остальное тоже замрет, и ничего плохого не случится.
Именно в этот трагический момент мимо проехала машины с опущенными стеклами и громкой музыкой внутри, с дикими басами. Гораций одеревенел и зажмурился.
– Видишь? – сказала Клэр. – Мир все равно постучится к тебе, даже если ты останешься сидеть тут. Так что пошли лучше с нами.
– Ох, черт бы вас всех побрал, – проворчал он и отчаянно распахнул дверцу.
Пока остальные аплодировали его мужеству, я сделал про себя отметку, что Горация на первое задание, скорее всего, брать не стоит – каково бы оно ни было.
«Шейкер Пайнз» был классическим торговым центром – шумным, блестящим и нашпигованным разными культурными отсылками (ага, попробуйте объяснить человеку из первой половины прошлого века, что такое сетевые рестораны для всей семьи «Веселая креветка» или телевизионный «Магазин на диване»). К тому же в нем было полно тинейджеров – а мы, собственно, затем и приехали. Дело было не только в том, чтобы переодеть моих гостей в современную одежду: я хотел показать им нормальных детей – детей, которыми им предстоит притворяться. Это был не просто шопинг, а целая антропологическая экспедиция.
Мы ходили и смотрели. Мои друзья сбились вокруг меня в кучку, словно первооткрыватели в джунглях, известных внезапными нападениями тигров. Мы наелись жирного фастфуда на фуд-корте, сидели и смотрели на современных подростков, украдкой изучая их поведение: как они шепчутся, как шутят, как внезапно начинают хохотать, как разбиваются на группки, которые потом почти не смешиваются. Как делают самые простые вещи – едят, например, не выпуская из рук телефонов.
– Они все из очень богатых семей? – понизив голос, спросила Клэр (мы заговорщически сблизили головы над пластиковым подносом из-под еды).
– Нет, думаю, это самые обычные подростки.
– Тогда почему они не работают?
– Ну, может, у них летняя подработка по часам. Не знаю.
– Когда я рос, – вмешался Хью, – если ты мог поднимать тяжести, значит, ты был достаточно взрослым, чтобы работать. Никто не сидел день-деньской, болтая и что-то жуя.
– Мы были достаточно взрослыми, чтобы работать, еще до того, как смогли поднимать тяжести, – возразила Оливия. – Меня отец послал работать на гуталиновую фабрику, когда мне стукнуло пять. Вот это был ужас.
– Мой меня отправил в работный дом, – сказал Хью. – Я целыми днями сучил веревки.
– Господи боже, – пробормотал я.
Они все явились из времени, где понятия «тинейджерства» вообще не существовало. Подростковый возраст изобрели уже после войны, а до того ты был либо ребенок, либо сразу взрослый. И как им, спрашивается, изображать современных тинейджеров, если само явление им незнакомо?
Может, это плохая идея?
Я нервно проверил телефон.
Ничего от Эйча. И вообще ничего.
В общем, мы все-таки пошли покупать одежду, но по дороге потеряли Горация, который улизнул от нас в продуктовый супермаркет, занимавший целое крыло торгового центра. Когда мы все-таки отыскали его, он стоял, как громом пораженный, перед целой стеной сыра в отделе замороженных продуктов.
– Фета, моцарелла, камамбер, гауда, чеддар! – в восторге бормотал он. – Да это какой-то гурманский рай!
По мне это был просто сыр, а для Горация – чудо: тридцать футов сыра, в нарезку и кусками, головками и каждый ломтик отдельно, переложенный пергаментом, крем-сыр, рассольный, цельный, двухпроцентный. Гораций, как в трансе, читал этикетки, и его надо было срочно утихомирить, потому что этот неподдельный экстаз уже начинал привлекать внимание.
– Это всё, это просто всё! – шептал он, а потом повернулся к старичку, ковылявшему мимо с тележкой, и завопил: – Вы это видели? А вы поглядите!
Старичок заторопился прочь.
– Гораций, ты пугаешь людей! – прошипел я, притянув его к себе. – Это просто сыр.
– Просто сыр! – простонал он.
– Ну, хорошо: это много сыра!
– Это вершина человеческих достижений! – совершенно серьезно объявил он. – Я-то думал, Британия – это империя. Но это – вот это! – и есть мировое господство!
– У меня живот болит просто смотреть на это, – заявила Клэр.
– Да как ты смеешь! – возмутился Гораций.
Когда нам все-таки удалось вытащить его из продуктового и запихать в одёжный, тамошний выбор произвел на него гораздо меньшее впечатление. Я специально выбрал самый простой и приличный магазин и подогнал их к самым простым и приличным полкам – скромные цвета, стандартные сочетания – в чем бы там ни щеголяли остальные манекены.
Пока мы набивали корзину, его лицо на глазах мрачнело.
– Да я лучше голым ходить буду, – проворчал он, держа пару джинсов на отлете, словно ядовитую змею. – Вот в это я, по-твоему, должен одеваться? В деним, как фермер?
– Сейчас все носят джинсы, – попробовал успокоить его я. – Не только фермеры.
Если уж на то пошло, пара хороших джинсов была дико модной по сравнению с тем, во что было одето большинство народу в магазине. Гораций аж побледнел, разглядывая спортивные шорты, карго-брюки с большими карманами, тренировочные и пижамные штаны, в которых разгуливали рядом посетители шопинг-молла.
Джинсы упали на пол.
– О, нет, – прошептал он. – О, нет, нет.
– Да в чем дело-то? – рассердился Енох. – Их мода не соответствует твоим высоким стандартам?
– Да ну их, стандарты. А как же приличия? Где самоуважение?
Мимо прошел мужчина в камуфляжных штанах, оранжевых шлепанцах и футболке с Губкой Бобом с отрезанными рукавами.
Я подумал, что Гораций разрыдается.
Пока он оплакивал закат цивилизации, мы потихоньку набрали одежды для всех остальных.
Свинцовые ботинки, которые обычно носила Оливия, выглядели как из гардероба Франкенштейна (вернее, его чудовища), так что она выбрала себе новую обувь – на пару размеров больше, чтобы можно было напихать грузов на свободное место.
Я строго настоял, чтобы на кассе, пока нам считывали этикетки, дети вели себя тише воды ниже травы. Впрочем, они молчали и дальше, шагая следом за мной через молл к выходу, а потом через паркинг к нашей машине. Руки их были перегружены пакетами, а мозг – новыми впечатлениями.
* * *
Вернувшись домой, мы обнаружили, что все ушли в Акр на всю вторую половину дня – что-то насчет собраний по профориентации, как сообщила нам записка от мисс Сапсан. Эмма, согласно этой же записке, осталась дома, но я очень долго не мог ее найти. Наконец, я услышал свист в гостевой ванной на втором этаже.
Я постучал.
– Это Джейкоб. У тебя там все хорошо?
Слабый красный свет мерцал под дверью.
– Секунду! – крикнула она.
Послышалась возня, вспыхнул верхний свет, и дверь отворилась.
– Ну, что, он позвонил? – жадно спросила она.
– Пока нет. Что у тебя тут происходит?
Я заглянул ей через плечо в маленькую ванную. Повсюду виднелось разное фотооборудование: металлические канистры выстроились на туалетном бачке, пластмассовые поддоны – вокруг раковины, фотоувеличитель громоздился на полу. Я поморщился от запаха химикалий.
– Ты же не против, если я превращу туалет в темную комнату, правда? – смущенно спросила Эмма. – Ну, потому что я уже это сделала.
У нас все равно было еще две ванных, так что я сказал, что не против. Места тут было мало, так что мне пришлось вжаться в угол. Эмма действовала уверенно, но неторопливо, и одновременно болтала со мной. Хоть она и утверждала, что совсем новичок в этом деле, все ее движения говорили об обратном – как будто она уже сто раз все это делала.
– Я знаю, это такое клише, – она сидела на корточках спиной ко мне, выставляя регуляторы на увеличителе. – Странный фотолюбитель.
– А это клише?
– Ха-ха, очень смешно. Думаю, ты заметил, что у каждой имбрины есть свой альбом со снимками, а в правительстве – целое министерство, которое нас фотографирует и составляет каталоги. Каждый третий странный полагает себя непризнанным гением фотографии… хотя большинство даже собственные ноги сфотографировать не в состоянии. Ну-ка, помоги мне вот с этим.
Она засунула ладони под один край увеличителя, а я – под другой (он оказался на удивление тяжелым), и мы вместе водрузили его на доску, которую она положила поперек ванны.
– И почему это так? – до сих пор я об этом не задумывался, но в целом это довольно странно: зачем бы людям, проживающим снова и снова один и тот же день, еще и фиксировать его на пленке?
– Нормальные люди веками пытались нас извести. Думаю, фотография – это такой способ привязать себя к месту. Доказать, что мы здесь были, и что мы – совсем не монстры, которых они из нас сделали.
– Да, – кивнул я. – Вполне логично.
Зажужжал таймер для варки яиц. Эмма подхватила с бачка канистру, открутила крышку и вылила в раковину струю какой-то химии, потом достала оттуда пластиковую катушку, размотала с нее моток негатива длиной со свою руку, отжала двумя пальцами и вывесила на леску, протянутую через душевую кабину.
– Но сейчас, когда мы в настоящем, все по-другому, – сказала она. – Я становлюсь старше, и в первый раз на моей памяти каждый из прожитых дней – единственный, и я никогда больше в него не вернусь. Поэтому я намерена каждый день делать хотя бы по одному снимку, чтобы потом его вспомнить. Даже если он был не очень хорошим.
– А я думаю, ты очень здорово фотографируешь, – сказал я. – Тот кадр, где люди идут по лестнице вниз, к пляжу, – ты прислала мне его тем летом, помнишь? Он был ужасно красивый.
– Правда? Спасибо.
Она редко чего-нибудь стеснялась. Мне ее застенчивость казалась совершенно очаровательной.
– Ну, раз тебе правда интересно… Я тут проявляла кое-какие пленки, которые наснимала за последние недели.
Она протянула руку и сняла фотографию с проволоки.
– Это странное ополчение, – она подала картинку мне: та была еще влажная. – Они засыпают дыру на том месте, где был дом Каула. Работали целую вечность по двадцать четыре часа. Ужасно много мусора.
На фото шеренга людей в униформе стоит на краю глубокой дыры, лопатами кидая внутрь щебень.
– А это мисс Эс, – она протянула мне следующий отпечаток. – Она не любит, когда ее фотографируют, так что пришлось ловить ее со спины.
На картинке мисс Сапсан в черном платье и черной шляпке шла к черным воротам.
– Как на похороны собралась, – прокомментировал я.
– Мы все ходили на похороны. Несколько недель после твоего ухода они были почти каждый день. Похороны странных, погибших во время налетов пустóт.
– Представить не могу, каково это: ходить на похороны каждый день. Должно быть, ужасно.
– Да.
Она сказала, что ей нужно проявить еще несколько пленок.
– Можно я посмотрю? – спросил я.
– Если не боишься химических запахов. У некоторых от них голова болит.
И она начала дальше возиться с увеличителем.
– А почему ты цифровой камерой не пользуешься? – спросил я. – Было бы гораздо проще.
– Это вроде твоего компьютерного телефона?
– Ну да, – сказал я и, внезапно вспомнив, снова проверил его.
Пропущенных звонков не было.
– Тогда в большинстве петель она просто не сработает, – сказала Эмма. – Как и твой компьютер, и телефон. Зато вот эта старая кляча, – она подняла складную камеру, – может отправиться куда угодно. О’кей, закрывай дверь.
Я захлопнул дверь. Она включила красный свет и выключила белый, верхний. Мы почти погрузились во тьму. Два человека в такой крошечной комнатушке – места было так мало, что не толкаться в процессе работы оказалось трудновато.
Для проявления фотопленок нужно много ждать и точно отмерять время. Каждые сорок пять секунд Эмма то взбалтывала одну из емкостей, то наливала в нее какие-то составы, то выливала, то вывешивала готовые негативы на просушку. В промежутках делать было нечего – только ждать. Ждать и целоваться в уголке тесной и освещенной красным ванной. Наш первый сорокапятисекундный поцелуй был пробным, легким, для разогрева. Второй на него уже был не слишком похож. На третьем мы уронили поддон с химикатами, а дальше уже совсем забили на яичный таймер. Уверен, нам удалось загубить как минимум одну пленку.
А потом у меня зазвонил телефон.
Я выпустил Эмму и выхватил его из кармана. На экране светилось: «Неизвестный абонент». Я нажал ответ.
– Да?
– Слушай внимательно, – сказал на другом конце провода все тот же угрюмый голос. – Обычное место Эйба, ровно в девять. Сядешь на его диван. Закажешь то же, что и он.
– Вы хотите… встретиться со мной?
– И приходи один.
Он нажал отбой.
Я опустил телефон.
– Быстро вы поговорили, – заметила Эмма. – И?
– И у нас встреча.
* * *
Спрашивается, что надеть на собеседование о работе с охотником на пустóт? Я понятия не имел, так что выбрал беспроигрышное: джинсы, самые симпатичные кроссовки и самую профессиональную на вид рубашку, какая у меня только была, – пыльно-синее поло от «Смарт Эйд» с моим именем, вышитым над кармашком. Эмма решила остаться в своих предвоенных тридцатых: в простом синем платье с поясом из серой ленты и черных туфлях без каблука. Что Эйч велел мне приходить одному, я ей не сказал. Я не хотел отправляться ни на какое задание без нее, так что это только правильно, что она там будет. Сказать, что ее вообще-то не звали… я буду чувствовать себя очень неловко.
Партия, ездившая сегодня в шопинг-молл за нарядами, все еще наряжалась, остальные пока не вернулись из Акра. Ускользнуть незамеченными было нетрудно. В восемь тридцать мы уже ехали в город.
Я надеялся, что понял лаконичные инструкции Эйч. «Обычное место Эйба» могло быть чем угодно, но «его диван» и «его заказ» сразу заставили меня вспомнить одно заведение: ресторан «Мел О’Ди», олдскульную забегаловку на шоссе Ю-Эс-41, где подавали жирные бургеры и жаркое с овощами на еще более олдскульных тарелках с секциями, причем еще с тех времен, когда бог пешком под стол ходил (ну, или с 1936-го, что примерно то же самое). Счастливые воспоминания детства! Это было наше с Эйбом особое место. Я его обожал, но родители бы туда ни за что не пошли (оно было «депрессивное», с «едой для стариков»), так что оно принадлежало только нам с дедом. Мы сидели в одной и той же кабинке с диванами чуть ли не каждый субботний вечер: у меня – сэндвичи с тунцом под расплавленным, почти жидким сыром, у деда – тушеная печенка с луком. Я не был там лет с двенадцати-тринадцати и даже мимо не проезжал, так что оставалось только надеяться, что заведение никуда не делось. Слишком быстро менялся город: большую часть старых кварталов уже снесли, освобождая место для безликих современных торговых центров. Я гнал вперед, слушая радио и барабаня по рулю, чтобы хоть как-то успокоить нервы.
Но вот за дубами показалась и забегаловка. Казалось, что она из последних сил цеплялась за жизнь; парковка была почти пустая, а старая неоновая вывеска местами перегорела.
– Это здесь он хотел с нами встретиться? – спросила Эмма, недоверчиво глядя в лобовое стекло, пока я заруливал на стоянку.
– Уверен процентов на девяносто восемь.
– Блестяще, – она скептически посмотрела на меня.
Мы вошли. Внутри ничего не изменилось. Желтые пластиковые кабинки с диванами, разделенные искусственными растениями, длинная стойка из формики и сифон для газировки. Я озирался по сторонам в поисках кого-нибудь, похожего на Эйча, но заметил только дряхлую пару в углу и какого-то потрепанного дядьку средних лет, цедящего чашку кофе за стойкой.
– Садитесь где хотите! – закричала нам из-за прилавка официантка.
Я повел Эмму в кабинку у окна, где всегда сидели мы с Эйбом. Мы открыли меню.
– Почему оно называется «Мел О’Ди»? – спросила Эмма.
– Наверное, давным-давно это было такое специальное место, из тех, где официанты поют, – предположил я.
К нам пришла официантка – горбатая, в светлом парике, который совершенно не сочетался с ее морщинами. К тому же и макияж у нее был какой-то кривой. На бейджике было написано ее имя: «НОРМА». Я ее сразу узнал: она работала тут еще тогда. Она стащила с носа очки для чтения, поглядела на меня и заулыбалась.
– Так это ты, малыш? – сказала она. – Бог ты мой, а из тебя вышел красавчик.
Она подмигнула Эмме.
– Кстати, о красавчиках, как там твой дед поживает?
– Умер. В этом году.
– Ох, какая жалость, мой сладкий.
Она протянула через стол пятнистую руку и положила ее на мою.
– Так бывает, – сказал я.
– Мне можешь не рассказывать. Мне в следующем году девяносто стукнет.
– Ого. Вот это да!
– Да уж, есть чем гордиться. Почти все, кого я знала, уже склеили ласты. Муж, друзья, брат и две сестры. Иногда я думаю, что эти ваши хорошие гены – просто божье наказание.
Она сверкнула нам вставной челюстью.
– Ну, детки, что будете кушать?
– Кофе, – сказала Эмма.
– Гм… печенку с луком, – сказал я.
Норма поглядела на меня так, словно этот заказ всколыхнул в ней воспоминания юности.
– Точно не бутерброд с тунцом?
– Стараюсь пробовать новое.
– Гм… Ага.
Она подняла палец, ушла, нырнула за стойку и вернулась, держа что-то в руке.
– Он тебя ждет, – прошептала она, наклоняясь и кладя передо мной маленький синий ключик, потом ткнула пальцем вглубь ресторана. – По коридору и последняя дверь после туалетов.
* * *
Последняя дверь после туалетов была сделана из тяжелого металла, табличка на ней сообщала: «ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Я повернул в замке ключ и отпер ее, и нас тут же окутало морозное облако. Ежась от холода, мы вошли внутрь.
Все стены были заняты полками и замороженной едой; с потолка в нас целились сосульки, похожие на шипы Железной Девы.
– Тут никого нет, – сказал я. – Наверное, Норма совсем уже сбрендила.
– Посмотри на пол, – подсказала Эмма.
Стрелки из скотча вели в глубину помещения, где от пола до потолка висела занавеска из толстых пластиковых полос. Поперек них через трафарет было выведено: «СВЕЖЕВАЛЬНАЯ».
– Это что, шутка такая? – осведомилась Эмма.
– Пошли выясним.
Я прошел через пластиковую штору, покрытую примороженной мясной слизью, в маленькое и еще более холодное помещение. На потолке мигала флуоресцентная трубка. Всюду красовались припорошенные изморозью отрубы мяса – вываливались из разорванных коробок, валялись разбросанные на полу.
– Да что тут такое случилось? – пробормотал я, поддавая ногой шмат баранины, твердый, как камень… и аккуратно разгрызенный надвое.
В животе у меня что-то оборвалось.
– Думаю, нужно срочно отсюда выбираться, – начал я. – Это, возможно…
Не успело с моих губ слететь слово «ловушка», как случилось сразу три вещи:
– я наступил на большую букву «Х» из скотча, наклеенного на пол;
– лампа над головой разлетелась, и комната погрузилась во тьму;
– в животе засосало, как на русских горках, а в голове случился внезапный перепад давления.
Потом свет зажегся снова, на сей раз это была желтая лампочка накаливания в проволочной клетке. Коробки с мясом куда-то делись, вместо них вдоль стен выстроились ящики мороженых овощей. А в кишках у меня расцвела острая, безошибочная боль.
Я дотронулся до руки Эммы, приложил палец к губам и беззвучно прошептал только одно слово: «Пустóта».
Мгновение Эмма выглядела перепуганной, после чего тяжело сглотнула и взяла себя в руки.
– Ты можешь ее контролировать? – прошептала она мне в самое ухо.
Целая вечность прошла с тех пор, как я говорил на языке пустóт или встречался с пустотóй лично. Отсутствие практики много значит… но даже на пике возможностей я никогда не мог взять пустóту под контроль сразу, с бухты-барахты.
– Мне нужно время, чтобы ее почувствовать, – прошептал я. – Минута или две.
Эмма кивнула.
– Тогда подождем.
Пустóта была здесь, в холодильнике, вместе с нами. Тело замерзало, зато внутренний компас разогревался – и он говорил, что чудовище совсем рядом, за пластиковыми шторами. Было слышно, как оно что-то там жует, порыкивает и пускает слюни. Мы присели на корточки, спрятавшись за деревянным ящиком, и постарались стать невидимыми. Шли секунды.
Пустóта отшвырнула то, что ела, и громко рыгнула.
Эмма вопросительно посмотрела на меня: «Ну, что?» – и я отрицательно покачал головой. Пока ничего. Прежде чем пытаться взять ее под контроль, нужно, чтобы она что-нибудь сказала.
Вот она сделала шаг к нам – ее скрюченная тень упала на штору. Я тщетно прислушивался, ожидая хоть чего-нибудь, за что можно зацепиться и проникнуть ей в голову – любого восклицания хватило бы! – но единственным звуком с той стороны было хриплое дыхание. Монстр нюхал воздух, вбирая наш запах… пробуждавший у него аппетит.
Я ткнул пальцем в Эмму и показал вверх. Мы медленно встали. Драться так драться.
Эмма вытянула руки ладонями вверх; я скрипнул зубами. Они мелко стучали – не то от холода, не то от страха. Скорее уж от второго. Я даже сам удивился, насколько мне было страшно.
Тень пустóты искривилась. Один из мускулистых языков стрельнул через пластиковые полоски и пошарил в воздухе, словно шпионящий за нами перископ.
Эмма сделала полшага вперед и зажгла огонь в ладонях – совсем маленький, но по напряжению рук я понял, что ее сила нарастает, готовая взорваться. Второй язык пронзил штору. Огонь поднялся выше, еще выше. Капля ледяной воды упала мне за шиворот – это сосульки на потолке начали таять.
Все произошло внезапно, как это часто бывает с нападениями. Пустóта завопила и проткнула штору третьим языком, а затем все три устремились к нам. Эмма закричала и освободила готовившуюся вспышку. Языки, уже добравшиеся до нас, обожгло, и они мгновенно втянулись обратно – но один успел обвиться вокруг моей ноги и потащить меня за собой.
Я шлепнулся на спину и поехал по полу сквозь штору в большое помещение холодильника. Пустóта отпрянула к входной двери, чтобы спастись от огня, и теперь тянула меня к своей раскрытой пасти. Волочась по полу, я высвободил руку и попытался зацепиться за проносившиеся мимо полки. Наконец мне удалось что-то схватить – увы, это оказался деревянный ящик, который не остановил моего движения, а только вылетел с полки и составил мне компанию.
Где-то позади Эмма выкрикивала мое имя. Я вцепился в ящик второй рукой, подтянул поближе и выставил перед собой. Доехав до пустóты, я всадил его между челюстями монстра.
Она выпустила мою лодыжку, дав мне время по-крабьи уползти в угол, и исторгла несколько звуков, которые я тут же принялся повторять, катая в горле странный гортанный язык пустóт – где бы он там внутри меня ни прятался.
Ко мне подбежала Эмма.
– С тобой все в порядке?
– Да, – выдохнул я. – Но нужно выбираться. Невозможно сражаться с пустóтой в замкнутом пространстве.
Эмма посмотрела на парящий в воздухе перед дверью ящик.
– По-моему, проход заблокирован, – заметила она.
Пустóта перестала пытаться вытолкнуть ящик из пасти языками и решила захлопнуть ее – раздался хруст, щепки полетели во все стороны, будто во рту у нее был пакет картофельных чипсов.
Подвинься, сказал я, пробуя на вкус слово на пустом языке.
Чудовище шагнуло к нам, все так же заслоняя проход. Я решил изменить формулировку. Подвинься в сторону.
Вместо этого оно снова шагнуло вперед. Языки заплясали в воздухе, словно готовые ужалить змеи.
– Не выходит, – заметила Эмма.
От ее огня все вокруг уже таяло. С потолка падали капли, на полу собралась большая лужа.
– Сделай погорячее, – сказал я. – У меня есть идея.
Эмма глубоко вдохнула, напряглась, и огонь вырос еще немного.
– Когда я скажу, беги туда, а я – туда.
Пустóта испустила пронзительный вопль и кинулась на нас. Я закричал:
– ДАВАЙ! – и прыгнул влево; Эмма прыгнула вправо.
Языки мелькнули у нас над головой. Я бросился в угол. Пустóта попыталась развернуться и погнаться за мной, но поскользнулась в луже и рухнула на пол. Снова завопив, она выстрелила мне вдогонку всеми тремя языками, но один из них запутался в металлическом стеллаже у стены. Пытаясь выдернуть его назад, монстр обрушил тяжеленные полки со всеми стоявшими на них ящиками мороженых продуктов на себя.
Я заорал:
– БЕЖИМ! – подхватил Эмму, распахнул дверь, и в следующее мгновение мы вылетели в коридор и захлопнули за собой холодильник.
– Запирай! – воскликнула Эмма. – Где этот чертов ключ?
Но у этой двери была совсем другая ручка и вообще никакого замка, так что мы просто кинулись бежать по коридору и дальше, в ресторан.
Обеденный зал был залит утренним солнцем. Кругом сидели посетители в новых старомодных костюмах – все они повернулись поглядеть на мокрых, запыхавшихся чужаков, ворвавшихся в их уютный мир. Эмма слишком поздно вспомнила про огонь в ладони и поскорее сунула руку за спину. В это время трое официантов – единственные, кто нас пока не заметил, – хором заголосили:
– Привет, бэби, привет, конфетка, привет, моя рэгтайм-де-е-е-е-е…
Из коридора раздался грохот, и парни заткнулись на половине слова «девушка». Глазевшие на нас посетители ресторана повскакали с мест.
– Вон отсюда! – заорал я. – Все вон отсюда сейчас же!
Эмма выбросила вперед горящие руки.
– Уходите! Быстро все уходите!
Раздался еще один удар, и железная дверь слетела с петель. Весь ресторан уже был на ногах и с криками в панике ломился к двери.
Мы обернулись. Пустóта вывалилась в коридор, повернулась к нам, взвыла, и три ее жутких языка ринулись к нам, как со всего маху закинутые удочки, напряженные и вибрирующие от крика.
Парень, обычно занимавшийся газировкой, пронесся мимо нас к ближайшей двери. Одних только звуков было достаточно, чтобы насмерть перепугать публику. Кошмарное зрелище видел я один.
– Скажи, что у тебя получилось, – прошептала Эмма.
– Да, я почти его зацепил, – ответил я.
Пустóта двинулась к нам по коридору.
Стоять! Лечь! Закрыть рот! – заорал я на нее.
Она немного притормозила, словно мои слова проникли в череп, но пока не достигли мозга, но тут же с удвоенной энергией кинулась вперед. Было бы лучше выскочить наружу и встретиться с ней на парковке, но все двери были забиты пытающимися сбежать людьми. Мы перепрыгнули через стойку и, пригнувшись, побежали к дальнему ее концу, где стояла касса. Я продолжал кричать на чудовище, пробуя разные вариации одних и тех же команд: Не шевелиться! Спать! Сидеть! Замереть! – но сам слышал, как у меня за спиной пустóта разносит ресторан, с каждой секундой подбираясь к нам все ближе. Столы и стулья летали вокруг, люди вопили, будто их режут. Я выглянул из-за стойки и увидел, как пустóта схватила официанта языком поперек туловища и вышвырнула на улицу сквозь большое окно.
Эмма быстро встала, схватила тяжелую бутыль с какой-то зеленой жидкостью, скрутила крышку и принялась рвать на себе платье.
– Ты что делаешь? – удивился я.
– Коктейль Молотова, – ответила она, засовывая лоскут в горлышко бутылки.
– Не выйдет, это газировка!
Она выругалась, потом все равно подожгла тряпку и швырнула неудавшуюся гранату через прилавок.
Иголка компаса дернулась. Пустóта была уже близко.
– Сюда, – прошипел я.
На четвереньках мы поползли в противоположный конец стойки. Через секунду языки пустóты ударили в стену прямо над тем местом, где мы только что сидели, и полсотни стеклянных бутылок с грохотом рухнули вниз.
Кричала женщина. Наверняка уже были раненые, может, даже убитые. Жители петли, которые все равно никогда не узнают, что с ними на самом деле случилось… у которых не было никакого завтра, чтобы его утратить… но все же. Бежать некуда, спасение не придет. Мне остается только выйти навстречу чудовищу, сейчас или уже никогда.
Я встал из-за стойки и заорал на него. Оно держало за шею женщину в розовых бигуди: она так кричала, что бигуди разлетались во все стороны. Увидав меня, пустóта отпустила добычу. Женщина упала на бок и поспешно уползла за кабинку с диванами. Ворча и бормоча, чудовище двинулось ко мне. Я покрепче уперся ногами в землю и стал повторять за ним – звук за звуком, – все, что оно говорило, хотя ни слова не понимал.
Оно притормозило, чтобы отбросить с дороги стол. Моя язык, кажется, начавший улавливать тональность пустой речи, ожил и зажил собственной жизнью.
СТОП! ЛЕЧЬ!
Пустóта поколебалась, но потом все-таки шлепнулась на пол.
ЗАКРЫТЬ РОТ!
Три языка закатились обратно в пасть. Я поднял разделочный нож из кучи приборов, валявшихся на полу. Эмма подошла и встала рядом: пламя у нее в ладонях горело высоко и жарко.
НЕ ДВИГАТЬСЯ.
Я видел, как оно извивается, стараясь освободиться от меня, но теперь оно, наконец, было в моей власти, так что оставалось только…
– Ну, хватит!
Голос прозвучал громко и знакомо. Я завертелся, пытаясь понять, кто говорит. Это оказался немолодой мужчина в коричневом костюме, преспокойно сидевший в угловом отсеке – в нашем с Эйбом отсеке, – небрежно положив локоть на стол и наклонившись в мою сторону. Он был единственный, кто остался в ресторане. И, судя по всему, совершенно не боялся.
– Бог ты мой, – сказал он, – а у тебя и правда дедушкин дар.
Он подвинулся на край дивана и встал.
– Теперь, если ты не против, отпусти Горацио… – Он пробормотал что-то вполголоса на языке пустóт, и я почувствовал, как весь мой контроль над чудищем мгновенно испарился. – Я обещал ему горячий ужин, если он будет хорошо себя вести. Правда, парень?
Пустóта вывалила все свои языки, поскакала к нему и уселась у его ног, словно щенок-переросток.
* * *
Человек взял со стола стейк и кинул пустóте. Она поймала его на лету и проглотила. Он привстал и начал было вылезать из кабинки, но Эмма шагнула наперерез. Пламя взлетело высоко.
– Ни с места! – рявкнула она.
Он остался сидеть.
– Я друг, а не тварь.
– Тогда почему с тобой пустóта?
– Я теперь никуда не хожу без Горацио. Не хотелось бы кончить, как дедушка вот этого малыша, раз уж я еще могу с этим что-то сделать…
– Вы Эйч, так? – сказал я.
– Он самый, – он указал на свободное место напротив. – Присоединитесь?
– Вы совершенно чокнутый, – не сдержалась Эмма. – Ваша пустóта чуть нас не прикончила!
– Никакой опасности не было, могу вас заверить, – возразил он и снова указал на скамью. – Прошу. У нас всего пять минут до прибытия полиции, а обсудить надо многое.
Я посмотрел на Эмму. Она не расслабилась, но закрыла ладонь, погасив пламя, и опустила руку. Мы пробрались через зал, лавируя между битой посудой и сломанной мебелью, к кабинке, где сидел Эйч. Пустóта уже прикончила стейк и мирно свернулась на полу у его ног. Кажется, даже заснула. Мучительная иголка у меня в животе притупилась, но не исчезла; я вдруг понял, что сила боли напрямую зависит от настроения пустóты. От голодных и агрессивных зверюг больнее, чем от спокойных и довольных.
Мы залезли в кабинку. Эмма – первой, так что ближе всего к пустóте оказался я. Эйч пил что-то из высокого стакана через соломинку, поставив локти на стол. Он был собран и совершенно спокоен.
– Я готов к собеседованию, – сказал я.
Эйч поднял большой палец в знак одобрения и продолжал пить. Он молчал, а я рассматривал его. Лицо его было необычно, по-своему красиво и все изрезано глубокими морщинами; глаза глубоко посажены, взгляд пронзительный. Всклокоченная борода и вязаная безрукавка придавали ему эдакий профессорский вид. Я вспомнил, что видел его фото у Эйба в «Журнале» – он там выглядел почти так же.
Допив, он отодвинул стакан и откинулся на спинку сиденья.
– Коктейль «Рут бир флоут», – пояснил он, удовлетворенно вздохнув. – Еда нынче стала совершенно безвкусная, так что стараюсь пообедать в петле всякий раз, как сюда попадаю.
Он кивнул на несколько тарелок, расставленных на столе.
– Взял тебе стейк в панировке и кусок лаймового пирога. Я бы и вам заказал, мисс Блум, – тут он метнул на меня лукавый взгляд, – да только Джейкобу было велено приходить одному.
– Вам известно, кто я? – спросила Эмма.
– Разумеется. Эйб часто о вас говорил.
Эмма опустила глаза, но не смогла скрыть улыбки.
– Мы с ней – команда, – твердо сказал я. – Мы работаем вместе.
– Это я вижу, – заметил он. – Кстати, вы прошли.
– Чего прошли?
– Собеседование прошли.
Некоторое время я хохотал – так хохочут над тем, что скорее удивительно, чем смешно.
– Так это и было собеседование? Нападение пустóты?
– Ну да, первая его часть. Надо было посмотреть, каков ты в деле.
– И?
– С языком мог бы управляться и получше. И контроль устанавливать побыстрее – тогда многих из этих жертв удалось бы избежать, – он махнул в сторону разбитого окна и официанта, свернувшегося клубком и воющего на капоте «шевроле». – Но ты способный, в этом сомнений нет.
Я, кажется, покраснел от гордости.
– Погоди радоваться. Ты должен еще кое-что узнать.
Я пригасил улыбку.
– Узнать я хочу все.
– Что дед рассказывал тебе о своей работе?
– Ничего.
– Совсем ничего? – он явно удивился.
– Он говорил, что раньше работал коммивояжером. Папа рассказывал, что Эйб то и дело уезжал в деловые поездки на несколько недель. Раз или два возвращался со сломанной ногой или пластырем на лице. Родители думали, что он связался с плохими парнями или подсел на азартные игры.
Эйч запустил пальцы в бороду.
– Тогда времени у нас – только на самое главное. Эйб приехал в Америку после войны. Он хотел жить максимально нормальной жизнью, так как думал, что его иссякающие силы принесут больше вреда, чем пользы, другим странным – в первую очередь мисс Блум и ее товарищам по петле. В те времена Америка была относительно спокойным местом. Обычные люди годами преследовали нас и сумели посеять недоверие между разными кланами странных, зато у нас, в отличие от Европы, никогда не было проблем с пустóтами и тварями. Ну, то есть до конца пятидесятых. Тут они обрушились на нас всем скопом, стали охотиться на имбрин и причинили много вреда. Тут-то Эйб и решил, что пора возвращаться из неоправданно ранней отставки, и основал нашу организацию.
Я слушал его не дыша. Я так долго ждал, чтобы кто-нибудь рассказал мне о первых дедушкиных годах в Америке, и теперь почти не верил, что дождался.
А Эйч тем временем продолжал, крутя на пальце конец своей недлинной бороды.
– Нас было двенадцать. Снаружи все вели обычную нормальную жизнь. Никто не жил в петлях, таково было условие. У некоторых даже была семья и работа. Мы встречались тайно и общались исключительно шифром. Сначала мы просто гонялись за пустóтами, но когда имбринам пришлось уйти в подполье, так как твари переловили слишком многих, мы взяли на себя их работу, которую они больше исполнять не могли.
– Разыскивать странных детей и отправлять их в безопасное место, – закончила за него Эмма.
– А вы явно читали «Журнал».
Я кивнул.
– Это было нелегко. И далеко не всегда мы добивались успеха. То и дело все шло не так. Просто проваливаешься в трещину… – он устремил взгляд в окно, вспоминая какую-то старую боль. – Все эти неудачи до сих пор со мной.
– А где другие? – спросил я. – Где остальные десять?
– Некоторые были убиты во время операций. Некоторые ушли. Не могли больше так жить. Восьмидесятые тяжело по всем нам проехались.
– И Эйб их никем не заменил?
– Было тяжело найти тех, кому можно доверять. Враг все время пытался проникнуть в наши ряды и выведать секреты. Могу с гордостью сказать, что мы были той еще занозой в заднице. Через некоторое время опасность миновала – твари снова решили сосредоточиться на Европе. Они получили тут, что хотели, но, благодаря нам, это обошлось им куда дороже, чем они рассчитывали.
Он на мгновение опустил глаза.
– Но, возможно, сейчас настает новая эпоха. Я всегда надеялся, что в один прекрасный день мой телефон снова зазвонит… И это будешь ты.
– Вы сами могли позвонить мне, – подсказал я.
– Я обещал Эйбу, что не стану первым выходить на связь. Твой дедушка не хотел втягивать тебя во все это. Он настаивал, что это должен быть твой собственный выбор. Но у меня всегда было ощущение, что однажды ты возьмешь и объявишься.
Я прищурился.
– Вы так говорите, словно мы уже встречались раньше.
– Мистера Андерсона помнишь? – подмигнул он.
– О, господи. Да! Вы мне еще большущий пакет соленых ирисок подарили.
– Тебе было не то восемь, не то девять, – он широко улыбнулся и покачал головой. – Что был за день! Эйб запрещал нам приходить к нему домой – он всегда очень за этим следил, – но я захотел познакомиться с его внуком, которым он так гордился. Так что я просто завалился однажды после обеда к нему, а ты как раз был там. Он так взбесился, что у него на лбу впору было яичницу жарить. Но оно того стоило… И увидав тебя, я сразу понял, что ты тоже обладаешь даром.
– Я всегда думал, что кроме нас с дедушкой, никого нет.
– В нашей группе четверо могли видеть пустóт, но только мы с Эйбом умели их хоть как-то контролировать. Но ты – единственный на моей памяти, кто способен подчинять больше одной за раз.
Вдалеке послышались сирены.
– Так что, у вас есть для нас работа? – спросил я.
– Именно так, – он положил на стол два маленьких свертка.
Каждый был размером с книжку в мягкой обложке и завернут в простую коричневую бумагу.
– Доставьте это. Не открывая.
Я чуть снова не расхохотался.
– И всё?
– Считайте это второй частью собеседования. Докажите, что вы способны с этим справиться, и я поручу вам настоящее дело.
– Мы способны с этим справиться, – вмешалась Эмма. – Вы хоть имеете представление, что мы уже сделали?
– То была Европа, юная леди. Америка – совсем другой котелок с рыбой.
– Я на много лет старше вас. Кстати, очень странное выражение.
– Выражение что надо.
– Отлично, – перебил я. – Так куда нам их доставить?
– Там все написано.
На одном пакете было написано: «Месть огня».
На другом – «Портал».
– Не понял, – сказал я.
– Вот тебе подсказка для начала.
Он поднял стакан и толкнул ко мне через стол оказавшуюся под ним картонку. Сколько я сюда ходил, на подставках в «Мел О’Ди» всегда была отпечатана мультяшная карта Флориды с туристическими достопримечательностями и больше ничего. Ни шоссе, ни дорог, ни мелких или даже средних городов. Столицу штата целиком заслонял аллигатор, потягивающий коктейль. Однако судя по серьезной физиономии Эйча, он только что выдал мне карту с указанием точного места, где зарыты сокровища. С важным видом он постучал по самой серединке, где от его стакана осталось мокрое кольцо вокруг местечка под названием «Русалочья страна чудес».
– Когда пакеты будут доставлены, я сам выйду на связь. У вас трое суток.
Эмма недоверчиво смотрела на картонный квадратик.
– Это бред какой-то. Дайте нам настоящую карту.
– Еще чего, – сказал он. – Если она попадет в руки врагов, все пропало. К тому же часть работы, на которую вы претендуете, состоит в том, чтобы находить вещи, которые не так-то просто найти.
Он снова постучал по мокрому кружку на картонке.
Сирены уже завывали совсем близко, а по краям парковки начали собираться зеваки.
– Вы даже к еде не притронулись.
– Что-то я не голоден, – сказал я. – Когда пустóта так близко, у меня в животе узлы завязываются.
– Ну, не пропадать же добру, – он отломил от моего пирога кусок вилкой, отправил в рот и встал. – Пошли, я вас выведу.
Старомодные полицейские машины ворвались на парковку. Я схватил со стола пакеты, зажал между ними карту и выскочил из кабинки. Эйч свистнул в два пальца. Пустóта поскакала за нами в коридор, ручная, как старый пес.
– Еще кое-что, – сказал Эйч на ходу. – Странные люди и места в Америке не похожи на те, к которым вы привыкли. Тут у нас большой беспорядок. Имбрин в целом нет, а странные каждый сам за себя, так что доверять нельзя никому.
– Да еще и некоторые петли дерутся между собой? – вставил я.
Он бросил на меня взгляд через плечо.
– Будем надеяться, что нет. Не хочу забегать вперед, но все-таки скажу: может, вы и выгнали тварей из Европы, но у меня такое чувство, что у здешних еще остались с нами кое-какие счеты. Думаю, им война между странными пришлась бы по вкусу. Уж им-то она точно на руку.
Он распахнул дверь в холодильную камеру, и мы ввалились внутрь.
– Еще одно. Никому не говорите, с кем вы работаете. Организация должна оставаться в тайне.
– А как насчет мисс Сапсан? – спросила Эмма.
– Даже ей.
Мы проскочили за занавеску и сгрудились в углу, где была буква «Х». Тут у меня забрезжила мысль. Когда тянущее ощущение отступило и мы благополучно оказались в настоящем, я решил все-таки спросить.
– Но если имбрин здесь, как вы говорите, больше нет, как эта петля остается открытой?
Эйч раздвинул пластиковые шторы, и пустóта выбежала наружу.
– Я не сказал, что их совсем нет, – заметил он. – Но те, что есть, – вернее, те, что остались, – увы, не того калибра, что раньше.
На выходе из зала приветливая старуха-официантка курила, прислонившись к стене, и выпускала дым в открытую входную дверь.
– Мы как раз о вас говорили, мисс Абернати, – широко улыбнулся Эйч. – Как изволите поживать?
Та щелчком выбросила окурок и крепко обняла Эйча.
– Ты что-то больше не заходишь в гости, паршивец!
– Я действительно был очень занят, Норма.
– Ага, рассказывай.
– Она имбрина? – не поверила Эмма.
– Кое-кто зовет нас полуимбринами, – сказала Норма. – Но я думаю, петлесторож звучит лучше. В птицу я превращаться не умею и создавать новые петли тоже, да и вообще все эти их фокусы, но уже готовые могу держать открытыми довольно долго. Ну, и зарплата недурна.
– Зарплата?
– А ты думала, я это по доброте душевной делаю? – она запрокинула голову и с клекотом захохотала.
– Норма присматривает за целой коллекцией петель по всей южной Флориде, хотя и небольшой, – пояснил Эйч. – Организация выплачивает ей гонорар.
Он полез в карман и достал пачку денег, перетянутую резинкой.
– Кстати, спасибо за помощь сегодня.
– Беру только наличкой, – сообщила Норма, подмигивая, и сунула пачку в карман фартука. – Налоговики нам тут не нужны.
Она снова захохотала и поплелась в холодильник.
– Закрою-ка я лучше заведение. Посмотрите только, какой кавардак вы тут устроили! Проваливайте уже, пока дверью по мягкому месту не прилетело.
Мы вышли на парковку. Луна стояла высоко, ночной воздух был прохладен. Пустóта тут же погналась за бродячей кошкой, а мы пошли к моей машине – одной из двух оставшихся.
– Итак, – сказал я, – мы доставляем пакеты и получаем настоящее дело?
– Это зависит.
– От чего?
– От того, удастся ли вам это, – он усмехнулся.
– Нам это удастся, – сказала Эмма. – Только давайте без нападений пустóт, ладно?
– Если увидите еще одну пустóту, это точно будет не Горацио. Так что сделайте милость, убейте ее.
Тут мы подошли к машине. Увидав отсутствующий бампер и прикрученную проволокой дверь, Эйч нахмурился.
– Сынок, ты водить-то умеешь?
– Это был не я. Я – хороший водитель.
– Надеюсь, что так, потому что для работы это нужно. Но хороший или плохой, на этом тебе ездить нельзя – тебя копы будут останавливать каждые полчаса. Возьми лучше одну из машин Эйба.
– Эйб не водил машину. У него ее и не было.
– Еще как водил. И тоже красавицу, – он поднял бровь. – Ты хочешь сказать, что проник в его подземный бункер, но умудрился не найти…
Он рассмеялся и покачал головой.
– Чего не найти? – хором спросили мы с Эммой.
– Там, внизу, есть еще одна дверь.
Он повернулся, чтобы уйти.
– А про задание вы нам ничего не скажете? – вырвалось у меня.
– Узнаете, когда нужно будет, и ни минутой раньше, – отрезал он. – Хотя кое-что я сказать могу. Дело связано со странным ребенком, который попал в беду. В Нью-Йорке.
– Так почему вы сами не отправитесь ему на помощь? – спросила Эмма.
– Если вы не заметили, я староват. У меня радикулит, плохие колени, высокий сахар… и к тому же для этой работы я не гожусь.
– Зато мы годимся, – сказал я. – Уж поверьте.
– На это я и надеюсь. Ну, удачи вам обоим.
Он пошел к второй оставшейся на парковке машине – пижонскому старому «кадиллаку» с дверями из тех, у которых петли сзади, – и свистнул пустóте. Она примчалась и нырнула через открытое окно на заднее сиденье. Машина взревела и сорвалась с места. Эйч махнул нам рукой и вылетел со стоянки в клубах пыли из-под шин.
* * *
– В общем, полный бред, да? – говорил я, руля, но глядя в основном на Эмму. Каждые пару секунд я стрелял глазами на дорогу впереди. – То есть это гарантированно жуткая идея, так? И тому есть куча причин, да?
Она кивнула.
– Мы едва знаем этого человека. Мы вообще только что познакомились.
– Ага.
– Нам даже неизвестно, как его на самом деле зовут. И он пытается отправить нас на какое-то странное задание очень далеко отсюда…
– Ага-ага.
– …доставить посылки, в которые даже нельзя заглянуть.
– Точно! А ведь это задание может оказаться реально опасным. Хотя и неизвестно каким! Нам вообще ничего не известно!
– Мисс Сапсан просто взбесится!
Я свернул в переулок, чтобы пропустить встречную машину. Я быстро вожу, когда нервничаю.
– Она придет в ярость, – сказал я. – И, может быть, никогда больше не станет с нами разговаривать.
– И не все наши будут на нашей стороне.
– Да знаю я, знаю.
– В группе может получиться раскол, – заметила она.
– Это было бы ужасно.
– И будет.
– Да, просто ужасно.
Я искоса взглянул на нее.
– И все же.
Она вздохнула, сложила руки на коленях и посмотрела в окно.
– И все же.
Красный свет. Я затормозил и встал. На мгновение воцарилась тишина. На классической рок-станции – я не до конца выключил радио – тихонько играла какая-то песня. Я снял руки с руля и повернулся к ней. Она глядела на меня.
– Мы все равно это сделаем, да?
– Да. Думаю, сделаем.
Начался мелкий дождь. Городские огни за стеклами расплылись. Я включил дворники.
Подъезжая к дому, мы уже обсуждали детали. Мы все расскажем друзьям, но не мисс Сапсан – в надежде, что она не узнает о наших замыслах, пока мы не будем уже слишком далеко. С собой мы возьмем двоих – кто окажется самым полезным и проявит больше энтузиазма. И вот тут все «а что, если…» закончатся. Передумать уже будет некогда. Все мое нутро очень громко сообщало, что эта миссия – именно то, что мне надо. Как раз такой жизни я для себя и хотел: не целиком в нормальном мире и не целиком в странном, подальше от капризов и приказов имбрин.
Мне ужасно хотелось сию секунду поехать к Эйбу и удовлетворить не на шутку разыгравшееся любопытство: что еще спрятано в бункере? Неужели машина? Но прежде чем двигаться дальше, нужно было поговорить с остальными.
Первое, что я услышал, переступив порог, был голос Оливии где-то наверху:
– Где вас носило?! – и чуть не рухнул там же, на месте, с сердечным приступом.
Она свирепо глядела на нас с потолка, сидя вниз головой с сурово скрещенными на груди руками.
– И долго ты там уже ждешь? – поинтересовалась Эмма.
– Достаточно долго.
Оливия оттолкнулась от потолка, перевернулась, выпрямилась и одним точным движением приземлилась ногами в поджидавшие ее там свинцовые башмаки.
Остальные тоже услышали и высыпали в холл со всех сторон – кто где был, – горя желанием немедленно нас допросить.
– Где мисс Сапсан? – первым делом спросил я, глядя через головы в сторону гостиной.
– Все еще в Акре, – ответил Гораций. – На ваше счастье, совет имбрин затянулся.
– Что-то большое намечается, – сказал Миллард.
– Где вы были? – спросил Хью.
– Обжимались на пляже? – спросил Енох.
– В тайном бункере Эйба? – спросила Бронвин.
– Это в каком еще тайном бункере? – возмутился Хью.
Его не было с нами, когда мы нашли бункер, и он до сих пор ничего не знал.
– Мы не были уверены, что ты разрешишь всем рассказать, – пояснила Бронвин.
Я начал объяснять, но не успел сказать и двух слов, как в коридоре разразилась буря: все выкрикивали вопросы, перебивали друг друга, пока Эмма не замахала руками и не потребовала тишины.
– Все вперед, в гостиную. У нас с Джейкобом есть что рассказать.
Мы усадили их и выложили все как есть: что нашлось в доме у Эйба, как мы встретились с Эйчем, какое задание он нам дал и какое, побольше, пообещал за успешное выполнение первого.
– Вы же это все не серьезно? – недоверчиво спросил Гораций.
– Еще как серьезно, – ответил я. – И мы хотим, чтобы еще двое из вас отправились с нами.
– Потому что мы команда, – уточнила Эмма. – Мы все.
Реакции последовали самые разные. Клэр не на шутку разозлилась, Гораций замолчал и разнервничался. Хью и Бронвин отнеслись к новой информации крайне осторожно, но я был уверен, что их еще можно сманить. Енох, Миллард и Оливия выразили готовность немедленно прыгнуть в машину и отправиться с нами.
– Мисс Эс была к нам так добра, – сурово сказала Клэр. – Мы ей вообще-то кое-чем обязаны.
– Я согласна, – кивнула Бронвин. – Я не стану ей врать. Ненавижу вранье.
– Мне кажется, мы слишком беспокоимся о том, что подумает мисс Сапсан, – пожала плечами Эмма.
– Я думаю, то, чем занимались мой дедушка и его группа, – это как раз по нашей части, – сказал я. – А вовсе не почетная конторская работа.
– А мне моя работа нравится, – возразил Хью.
– По-моему, мы зря тратим в Акре время, – сказал Миллард. – Мы можем смело идти в настоящее. У кого еще хватит опыта для такого задания?
– Она не имела в виду, что идти надо прямо сейчас, – запротестовал Хью. – У нас был только один урок нормальности!
– Можно было успеть подготовиться, – ввернул я.
– Да у половины из нас даже современной одежды нет! – простонал Гораций.
– Этот вопрос мы как-нибудь решим, – пообещал я. – В Америке есть странные дети, которые нуждаются в нашей помощи, и я полагаю, это куда важнее, чем восстанавливать какие-то там петли.
– Вот-вот, – подтвердила Эмма.
– Есть один странный ребенок, – уточнил Хью. – И то возможно. Если этот ваш Эйч не лжет.
– У Эйба в «Журнале» сотни записей о разных операциях, – сказал я, стараясь не показывать нарастающего разочарования. – И половина из них была помощью юным странным, оказавшимся в опасности. Странные дети не перестали рождаться с тех пор, как Эйб отошел от дел. Они все еще где-то там и ждут нашей помощи.
– И у них нет имбрин, – вставила Эмма.
– Вот за этим-то вы и здесь! – воскликнул я. – Вот этим-то нам и полагается заниматься! Охотники на пустóты постарели, имбрины слишком заняты своими заседаниями, и никто лучше нас не годится на эту роль. Пришло наше время!
– Если мы сможем доказать свою профпригодность какому-то дяде, которого даже не знаем! – саркастически заметил Енох.
– Это проверка, – сказал я. – И лично я намерен ее пройти. Все, кто думает так же, собираются в холле с вещами ровно в девять утра.
Назад: Глава пятая
Дальше: Глава седьмая
