Из тетради Фединой: о снеге первом и ручных часиках
– Снег, бабушка, бабушка! Просыпайся! Смотри, какой снег!
– Что я, Федя, снега, что ли, не видела?
– Такого еще не видела… этот же сегодняшний, первый…
– Бабушка, а ты спишь?
– Сплю, Феденька, и ты спи, скорей поправляйся…
– Бабушка… а поправлюсь?
– Поправишься, ну а как же? Бог даст, уже в следующий понедельник в школу пойдешь.
Не хочу в школу в следующий понедельник я. Никогда туда не хочу… не хочу совсем… Может, даже и умереть бы лучше мне, чем опять…
– Бабушка?
– Что, Феденька?
– Точно есть твой Бог?
– Есть, а как же…
– Точно знаешь ты?
– Точно знаю.
– Честное пионерское?
– Честное пионерское.
– Бабушка?.. А вот если не поправлюсь я, так умру?.. Возьмет меня он к маме с папой жить, в Город Небесный, с моими оценками?
– Вот поправишься, и исправим…
– А так не возьмет меня все-таки, значит, да?.. Плохо дело… Значит, в Граде Небесном одни отличники?
– Всякие есть…
– Значит, и с тройками тоже берут туда?
– Берут, Федя…
– А с двойками?
– Ну, до двоек мы с тобой, слава Богу, еще вроде не дожили…
В том-то и дело, что дожили… ДОЖИЛИ! Просто я их, проклятых, из дневника для тебя вырываю, бабушка, и за диван… Или на пять исправляю красненьким, чтоб порадовать. Мне же папа велел тебя радовать… я и радую. Как могу…
Бабушка!!!
– Вставай скорей, бабушка! Напиши о мне Богу записку, что болел я, когда умирал! Не успел исправить всего!!! К папе с мамой хочу, а не так!.. Не куда-нибудь, за ворота…
И встает бабушка, лампочку зажгла, ручку взяла, к столу села, пишет.
Слышу, как скребет уже во дворе снег дворник лопатой, тикают за стеной кухонные часики. Кончится завод в них, остальные дальше пойдут, а я к папе с мамой полечу в Град Небесный.
И сквозь сон слышится мне за стенкой, тикают часики… Бог-есть, Бог-есть…
Темно-синее бархатное непроглядно небо, а окошки школьные уже светятся… Не везет кому-то в школу идти. Пусть идут. Мне не надо…
Слава Богу, Бог есть, только нужно будет еще записку бабушкину проверить мне, поглядеть, чтобы лишнего уж слишком не выдала, что-то долго пишет она… пишет, пишет…
Катят по потолку синие волны-тени… Вот бы поплыть… Следы засыпает снег… засыпаю… укачало меня… убаюкало… И высвистывает сквознячком через форточку… засыпай-йю-ю-ю…
Зимний сад. Дворик седенький, снег да снег…
Тише, тише тикают часики за стеной. Уже и просинело в занавесках немножечко. Голубоватый свет в окне, алая полоска над крышами. Небо о землю порезалось… Солнышко встает. Даже жалко немножечко умирать, зато в школу же… не ходи… не ходить…
Папа, мамочка входят в комнату… папа жив, жива мама… Это так и знал, так и знал… А какие они красивые… какие хорошие… Нужно будет не забыть сказать бабушке… Вот же… вот же, живые они… живые…
Хорошо-то как умирать, тепло под одеялом, уютно… Что-то там копошится уже и на кухне бабушка, видно, в храм собирается, записку о мне успеть передать…
Записка! Как забыл я?!
Вот она, записка к нему от бабушки!
Крестик сверху нарисовала:
†
О ЗДРАВИИ
Феодора
Антонины
Нины
Анны
Светланы
Ирины
Григория
Юлии
Анны
Михаила
Вадима
Антона
Галины
Егора
Евгения
Александра
Ольги
Александра
Алексея
Сергея
Татьяны
Таисии
Тамары
Раисы
Владимира
Марка
Леонида
Евгения
Виктора
Виталия
Максима
Павла
Елены
Лидии
Наталии
Петра
Георгия…
Почему тут не по алфавиту у бабушки? До конца той стороны листика вышел список. Я – во главе. Вот что так долго писала она…
А под этой – еще одна записочка, тоже с крестиком.
†
ОБ УПОКОЕНИИ
Владимира
Александры…
Это же папа с мамой мои?! Только что тут были они!
Почему нас в разные списки бабушка разделила?! Я к ним хочу…
Только этот список впритык до той стороны, очень тесный, краешком листа обрывается…
Сколько же нас у Бога! Неужели всех знает по имени?
Значит, знает?!
И себя из первой бумажки вычеркиваю. Между папой и мамой вписываю. Еле втиснулся. Не заметит бабушка мои исправления, плохо видит она, старенькая… Пятерки вон от двойки не отличит…
Тоже как-то выходит неправильно. Бабушка в первом списке, я с папой и мамой во втором…
Один у Бога должен быть список!
И отрезаю ножницами по краюшку, о чем записочки эти.
Очень хорошо получается, даже место сверху приписать осталось…
†
БОГУ О НАС
Все, что хорошего, доброго, настоящего есть во мне – это от папы, мамы и бабушки.
«Небесный почтальон Федя Булкин» написан и почти целиком прочитан папе в самую счастливую и страшную зиму, пока мы все еще были вместе.
В эту зиму 2016–2017 года долго не разбирали в папы-с-маминой комнате елку. Папа читал, много работал, дописывал свою книгу, раздавал указания по институтским делам, собираясь поправиться и вернуться в строй, поэтому, болея, просто сменял больничные на отпуска. Сколько же их у него скопилось, этих неотгулянных дней. На еще одну целую жизнь бы хватило.
Мама очень красиво нарядила елку. Мигали синие, зеленые, желтые лампочки, отражались в окне. Шел снег.
Папа подолгу смотрел в это окно.
Можно бесконечно смотреть, как горит костер, течет река и мигают новогодние лампочки.
Хочется смотреть бесконечно.
Но не бывает.
Глава, что будет в моем послесловии к третьей части «Феди», написана так:
Папа, любя и очень волнуясь за «Федю», что я переборщу с ним, однажды сказал:
– Хватит, не пиши его больше, испортишь!
Я сразу перестала. Стала редактировать, взялась за самое мне трудное.
Вот однажды, уже в феврале, папа сидел за столом, что-то работал, я вошла, папа отодвинул бумаги и сказал:
– Саш, а почитай еще «Федю»?
Я ответила, что больше его не пишу, он же сам не велел! А папа попросил:
– Напиши еще…
Эту главу я папе прочитать не успела.
Папа, Вадим Алексеевич Николаенко, ушел ранним утром 23 февраля 2017 года.
