Как я дачу нашу люблю, если б знали!.. Как люблю-то люблю ее, прям вот тут, вот тут, в серединочке… Весь! Бессмертно. Ну не может любовь такая пропасть, просто не в чем ей раствориться!

– …Хоть сейчас в Москву едь, да, бабушка?

– Это что же в Москву-то, Федь, чем тут плохо?

– Чем тут плохо может быть, бабушка?! Рай в раю… Только так, понимаешь? Чтоб… чтобы больше еще любить с расстояния…

Вот как Пуня, помнишь ты, бабушка? Ты положишь минтая ей, а она вся изморщится, так понюхает, так покосится, мол, да фуууу… да я сейчас не хочу, я еще пораздумаю, мысли за ухом почешу: рыба, что ли? А как схватишь ее, потряхнешь немножечко, взбултыхаешь, поднесешь понюховать мордой к мисочке, и подальше, подальше – хвасть! – и придержишь к себе-то, насмерть. Так она вся ежом извертится, во все стороны ужом размахается, всеми лапами в бой, только выпусти, уж вот так-то есть теперь хочется, невтерпеж!

А когда ей так лежи минтай на тарелочке, то весь день хоть пусть мухами обжужжи. Вот и я бы в Москву поехал, бабушка, себя дачным голодом поморить…

И еще, например, когда есть ты, так с тобой скучно, бабушка, не поверишь! Все ты да ты… А когда тебя нету, то так и ждешь, так и ждешь, бывает, тебя, бабушенька, у калитки…

– Это когда же ты ждал меня, Федь, у калитки-то?

– Да какая разница, где я ждал?! У калитки или в сарае? Хоть на чердаке, хоть в беседке ждал. У забора дальнего, бабушка, тоже я…

– Федя, корочку доедай…

– А ты дай мне лучше на ужин одну ее, бабушка. И увидишь разницу у разлук…

– Не ценили мы с тобой вчерашнего солнышка! А сегодняшнего даже Царьцу не хватит на лавочке пятнышка посидеть.

Жизнь вообще, давно заметил я, бабушка, как прогноз погоды на завтра…

– А что обещали, Федь?

– Переменная облачность, ветер южный, к вечеру северо-западный, местами дожди…

Где местами обещают дожди, те места у нас с бабушкой.

Деревня Тетерево. Тридцать третий участок, вторая линия. К нам от станции – одиннадцатый автобус.

Есть, конечно, много у нас всего вкусного, сыроежки бабушка вкусно жарит… теруны, оладушки с яблоком… а клубника так, промелькнула. Промелькнула, и не заметили. То еще была «совсем белая», то «бочком по дождю пошла», то уже густым варом сахарным на все грядки. Вот прилюпнуть нюхом можно к такому воздуху, хоть с Востока Дальнего носом к дому выведет…

Или, если забудет бабушка, что молоко парное не выпил я вечером с тумбочки, то под утро на ноготь сливки пальцем с кружки снимай. А крыжовник? Ходи хозяин царства колючего, обдирай, жуй да плюй! Кожура крыжовника несъедобная, у него она как орех, все нормальное в середине. Кстати, бабушка тоже так: пожует-пожует и плюнет. Огурцы малосольные тоже… Но! Дайте вы хоть раз человеку вдоволь арбуза! Дайте так арбуза ему, чтоб хоть раз один-единственный навсегда он наелся! Чтобы памяти, как наелся он, на всю жизнь хватило…

– Да ешь, Федя, кто тебе не дает?

Осторожность не дает с опытом. Потому что память – дело неверное, на сегодня только в ней тесно, а завтра в туловище снова места под арбуз много будет.

Появился в жизни смысл у меня. Еле дожил до утра! Еле спать ненавистное вытерпел. И душа ни на минуточку не уснула. Всю-то ночь во мне ждала она, бедная, чтоб уж вместе выскочить и проверить…

– Ты чего это, Федь? Куда?

– Я сейчас!

– Хоть галоши надень, роса…

Нет пока ничего. Не проклюнулся…

Посадил, где патиссоны с кабачками у бабушки, арбузное семечко.

– Что ты, Федь, тут не вырастет.

«Что ты, Федь, тут не вырастет!» – тоже мне.

– Солнца мало, да и август же… не успеет…

Да не солнца мало, не августа – веры! Если б тоже поверила бабушка, что он вырастет, а она…

– Вот, возьми тогда, Федь, банку литровую, песочек окучь вокруг, поставь свечку внутрь, накрой, а водой поливай только вечером. Теплой, Федь.

Под дождем, на последних денечках августа, мой арбуз из земли полез поросячьим зеленым хвостиком! Вот она, вера в арбузное семечко! Чудеса творит! Над природой верх берет запросто!

…В общем, бабушка, если бы не зима, моей веры и на целый арбуз бы хватило…

Взяли с бабушкой шефство мы над соседней могилкой. Она справа от нас была. На перепутии. Мусор все на нее сносили. Хорошо, что ростом я пока поближе к земле, от шажка два вершка, ноги коротки, без меня бы разве разглядели мы с бабушкой, что под мусором этим люди?!

Вот пошли мы с бабушкой к сторожу. Поругали его как следует. Очень испугался нас сторож, даже дал телегу нам мусор этот с могилки до общей ямы везти.

Это сколько же будет, семнадцать отнять от семнадцати? Ни годочка?!

Мама, наверное…

Папа, да?

Так очистили с бабушкой их местечко, уж расстарались! И свечку зажгли, незабудок им своих посадили. Пшена воробушкам всыпали.

Налетели они, расчирикались, и синичка.

Ведь соседи мы в будущем с ними, да? Хорошо, что заранее познакомились…

И сказал вот, а страха нет. Не с чужими ведь будем там, не чужими? С папой, с мамой, с соседями…

Зарастает лебедой, лопухом, иван-чаем, сушьем тридцать пятый участок слева от нашего. Сад вишневый рябеет. То грибные дождики, то гроза. Выше дома встала трава. Покосился забор, поседел, реку видно. Течет река, а придет зима, льдом застынет. Сквозь калитку собаки бегают, кошки шмыгают, куры ходят. Ветром очень скрипит она осенью, ставни скошены, стекла выбиты…

Страшно мимо ходить нам от станции с бабушкой, а приходится.

Никуда не денешься от пути.