Дети ведут себя деструктивно, когда кто-то из ближнего круга взрослых нарушает их личностные границы вербально и/или физически. Общение с этими людьми лишает ребенка уверенности в себе именно тогда, когда ему это особенно нужно.

То же самое относится к детям, которые совершают саморазрушительные поступки – от прямых попыток самоубийства до применения психоактивных веществ или беспорядочной сексуальной жизни. Как я уже говорил, разрушительное и саморазрушительное поведение – это две разные формы ответа на «приемлемое насилие». Когда насилие постоянно присутствует в семейной жизни, дети и подростки принимают его как данность – и действуют с нами заодно! Задача взрослых – понять, что именно вызывает их ответ.

Девятилетний мальчик однажды пришел в школу с распухшей щекой. Его маму вызвали в школу, и она призналась, что дала сыну пощечину. Женщина оправдывалась тем, что мальчик ударил свою трехлетнюю сестру. «Он не должен так поступать, – сказала она. – Нельзя бить того, кто младше тебя». Она наказывала сына физически, не зная, что делать, когда он ведет себя «неправильно».

Как выяснилось, мать часто оставалась одна с тремя детьми; ее муж работал на нефтяной платформе и отсутствовал по нескольку месяцев. Она с трудом справлялась с материнскими обязанностями и в последнее время поручала мальчику присматривать за младшими детьми. Получив роль заместителя отца, сын, естественно, копировал мамину манеру «взрослого» поведения.

Легко осуждать женщину за лицемерие – она наказывает сына за то, что он бьет сестру, и при этом бьет его сама. Но не это главное. Согласно ее моральной позиции, дети не должны бить младших детей, но взрослому позволено ударить ребенка, если на то есть веская причина. Эта мать, как и многие другие, сама была воспитана с убеждением, что дети – не полноценные люди с рождения, но они могут стать людьми, если бить их по мере необходимости.

Петер, трех с половиной лет, плохо ведет себя в детском саду. Он кусает своих товарищей, когда расстраивается и не знает, как быть. Его родители охотно приходили на три встречи с семейным психотерапевтом. Они не скрывали, что несколько раз задавали Петеру взбучку, когда не могли с ним справиться. Но это случалось довольно давно. С тех пор отношения Петера с родителями в целом складывались мирно, и психотерапевт сомневался, что две или три взбучки могли привести к нынешним проблемам. Петер присутствовал на встречах, которые проходили в течение месяца. За это время его поведение стало менее агрессивным, хотя иногда он все же кусался. Взрослые не могли понять, почему он это делает.

Через несколько месяцев Петер снова стал кусать детей так часто, что его и родителей пригласили на новую встречу. На этот раз ребенок вел себя вызывающе с самого начала: спрашивал, когда они пойдут домой, просил порисовать, но отказывался от «этих дурацких карандашей», хотел сидеть на коленях у кого-нибудь из родителей, но только если они будут молчать, и так далее.

Папа пытался договориться с мальчиком. Сначала он обращался к нему спокойно и мягко, но в конце концов повысил голос и начал огрызаться: «Хватит!», «Прекрати сейчас же!», «Петер, послушай меня!». Когда психотерапевт обратил его внимание на эту перемену, отец ответил с виноватым видом: «Да, наверное, вы правы. Жена тоже говорит, что я все время его покусываю». Все засмеялись – включая Петера. Теперь причина его поведения в детском саду была ясна. Отец объяснил, что его самого воспитывали «серьезно» и в растерянности он прибегал к тем же методам, которые использовали его собственные родители. Воспитательница добавила, что так же поступал и сам Петер. Когда он хотел получить игрушку или занять определенное место за столом, он вначале просил вежливо, но если это не помогало, пускал в ход зубы.

Когда мать спросили, почему она прежде не упоминала о таком поведении мужа, она ответила: «Он стал делать это гораздо реже, чем раньше, и я не хотела его критиковать, ведь он уже исправляется». Она предложила, чтобы папа, вместо того чтобы «кусать» Петера, когда он недоволен им, говорил: «Я не знаю, что сказать. Мне надо остановиться и подумать».

Это оказалось хорошей стратегией по двум причинам. Не только отец нашел удовлетворительное решение, но и сам Петер изменил свой способ справляться с проблемами. Вместо того чтобы кусать других детей, он уходил в уголок и дулся, пока не находил себе другое занятие. По мере того как росла папина способность вести диалог, то же самое происходило и с Петером.

Много лет считалось, что у детей, подобных Петеру, имеются «социальные проблемы», или «проблемы взаимоотношений с другими». Не то чтобы эта характеристика была ошибочна, но она очень поверхностна. Неумение Петера общаться с детьми – не проблема, а сигнал, который он подает, чтобы привлечь внимание к своей боли.

Многие поколения взрослых реагировали на подобные сигналы детей тем, что указывали им, «как надо себя вести». В результате самые отзывчивые молча переносили боль. Хуже того, они скрывали ее, хотя она продолжала отравлять их жизнь и создавала у них неверное представление о себе. Менее склонные идти навстречу взрослым нарушали указания и вели себя еще более «асоциально» до тех пор, пока окружающие уже не могли не заметить, что что-то не так.

Сигнал, который подавал Петер, – социальный в самом прямом смысле этого слова. Что может быть социальнее, чем сообщать своим близким, что общение с ними причиняет тебе боль и нужно что-то исправить ради общего блага? По иронии, взрослые часто говорят детям: «Ты должен думать о других, а не только о себе!»

К сожалению, мы одинаково поступаем и с детьми, чьи сигналы вызывают у нас симпатию и понимание, и с теми из них, кто нас тревожит и сердит. Вспомним о детях с чрезмерным весом. Мы сочувствуем им, когда их дразнят сверстники, мы предлагаем им физические тренировки, здоровое питание, кулинарные курсы, чтобы они могли похудеть и избавиться от унижений. Мы делаем это от чистого сердца, но наши педагогические усилия только усиливают травму – они показывают детям, что с ними действительно что-то не в порядке. Это просто другая форма насмешек и унижения, которые они и так слышат от своих товарищей.

Одна тринадцатилетняя девочка высказалась на этот счет вполне откровенно. Ее родители обратились за советом, потому что были обеспокоены ее растущим весом. Через несколько минут после начала встречи, когда родители говорили о своих опасениях, Алесия вдруг вскочила и со слезами воскликнула: «Ради бога, неужели все, что вы видите, – это мое тело?!»

Эта девочка была исключением – она смогла найти слова для своей экзистенциальной дилеммы. Большинство детей не в состоянии сформулировать причину своей боли. Вместо этого они (как и многие взрослые) соглашаются с объяснениями, диагнозами и стереотипами, которые им навязывают.

Подведем итог. Физическое выживание в прошлые времена, будь то феодальный строй или диктатура, часто зависело от умения человека поступиться своими границами ради взаимодействия с теми, кто обладал властью. Родители с ранних лет воспитывали в детях это качество, чтобы подготовить их к взрослой жизни. Но оно больше не нужно. Мир по большей части признает, что общество, построенное на злоупотреблении силой, унижает человеческое достоинство.

При всех этих переменах базовые взгляды на воспитание остались прежними.

На основе моего опыта работы с семьями и другими группами я утверждаю, что эти взгляды устарели. Все совершенно иначе: только забота о личности индивида может гарантировать, что чувства других тоже будут развиваться. Не бывает коллективного роста без индивидуального.

Наши новые знания о психологическом развитии детей (и людей в целом) позволяют говорить о новых ценностях общения между детьми и взрослыми. Эти ценности нужно внедрять не только в семьях, но и в детских садах, культурных и общественных центрах и других местах, где взрослые и дети вместе проводят время.

Детское поведение, взаимодействующее или деструктивное, так же важно для здоровья и развития родителей, как поведение родителей – для развития и здоровья детей. Общение детей и взрослых – это процесс взаимного обучения. Чем больше равного достоинства будет в их отношениях, тем больше они все выиграют.