Когда я вышел от Гленды, мне даже показалось, что на улице стало прохладно. Гленда никогда раньше так не поступала. Едва я упоминал сегодня об отставке, все становились немного чокнутыми. Мне совсем не хотелось забираться в чертову машину и слушать шумную трепотню по радио.

Было все еще утро, и я начал прогуливаться по улице, помахивая дубинкой и чувствуя себя вполне счастливым. Надеюсь, я не просто прохаживался, а делал это с небрежно-самоуверенным видом. Так вышагивает большинство участковых. Люди от них этого ждут. Забияки и хулиганы видят, что ты их не боишься, и этого от тебя тоже ждут. Полицейскому в возрасте полагается немного заламывать набок фуражку, я так и делаю.

Я до сих пор ношу традиционную восьмиугольную фуражку, а дубинка у меня висит на кожаном ремешке. Департамент собирается перейти на более современные круглые фуражки, вроде тех, что носят летчики, и всем нам придется сменить облик. А я буду носить восьмиугольную до конца, подумал я. Я вспомнил, что конец наступит в пятницу и принялся замысловато крутить дубинкой, чтобы отвлечься. Потом принялся отпускать ее так, чтобы она отскакивала от тротуара и подпрыгивала обратно мне в руку. За мной тут же стали наблюдать трое парнишек – чистильщики обуви, два мексиканца и негритенок. Фокус с дубинкой их просто изумил. Я стал ее выхватывать, делать несколько оборотов и забрасывать обратно в кольцо на поясе – и все это одним плавным движением.

– Ботинки почистить, Бампер? – спросил один из мексиканцев.

– Спасибо, приятель, пока не надо.

– Для тебя бесплатно, – сказал он, потащившись вслед за мной.

– Сегодня я угощаю соком, приятель, – сказал я, подбрасывая в воздух два четвертака. Один из парнишек подпрыгнул и поймал их. Он тут же побежал к будочке, где продавали апельсиновый сок за три дома отсюда, остальные помчались за ним. Висящие на шее ящики со щетками и кремами лупили их на бегу по ногам.

Эти ребята, наверное, никогда не видели, как участковый крутит дубинку. Пару лет назад Департамент приказал нам снять с них кожаные ремешки, но я этого не сделал, а все сержанты делают вид, что ничего не замечают, когда я одалживаю на время инспекций дубинку полагающегося образца.

Сейчас дубинка удерживается в кольце при помощи резиновой муфты, наподобие той, что торчит на трубе унитазного бачка. Мы обучились новым приемам работы с дубинкой от нескольких молодых японских полицейских, специалистов по каратэ и айкидо. Теперь мы стали больше использовать ее тупой конец, и должен признать, что по сравнению с допотопным ударом наотмашь это куда эффективнее. В свое время я сломал дубинок шесть о чьи-то головы, руки и ноги. Теперь я научился от этих ребят из Японии размахивать дубинкой по широкой дуге, да так, что к тебе никто не сможет приблизиться. Если захочу, проткну человека чуть ли не насквозь, не повредив при этом дубинку. И смотрится она очень элегантно. Теперь я чувствую, что в драке сумею сделать вдвое больше, чем раньше. Одно плохо – они убедили шишек из нашего Департамента, что кожаный ремешок бесполезен. А все потому, что эти ребята никогда не были настоящими участковыми. Наше начальство – тоже. Они не понимают, что по-настоящему означает для людей вид помахивающего дубинкой полицейского, когда он прохаживается по спокойной улице, отбрасывая большую тень в восьмиугольной фуражке. Как хотите, но я никогда не сниму кожаный ремешок. Меня тошнит при одной мысли о туалетной заглушке на моем оружии.

Я остановился возле аркады и увидел высокого мускулистого гомосексуалиста. Я лишь с секунду пристально смотрел на него – он тут же стушевался и скользнул прочь. Потом я заметил двоих игроков в орлянку. Они подпирали стену и подбрасывали четвертак, надеясь обыграть какого-нибудь простофилю. Я уставился на них, они занервничали, обошли по краешку стоянку и смылись.

Аркада была почти пустынна. Я вспомнил времена, когда сексуально озабоченные юнцы плотной толпой, пупок к заднице, дожидаясь своей очереди поглазеть на слайды голых баб в подвальчике. Летучие отряды специальной полиции едва успевали арестовывать парней за мастурбацию – они заляпали все прилегающие к подвальчику стенки. Теперь можно зайти в округе в любой бар или киношку и посмотреть на живых голых баб или фильм про животных (вовсе не Уолта Диснея). Это женщины и собаки, мужики и ослы, и вообще черт знает кто и с кем, вплоть до цыплят и уток. Иной раз трудно разобраться, кто или что и с кем или чем делает.

Потом я вспомнил о так называемом фотоклубе по соседству с аркадой, процветавшем в те времена, когда голое тело еще было событием. Вход стоил пятнадцать долларов, а еще за пять разрешали пользоваться фотоаппаратом. Можно было снимать какие угодно кадры обнаженной девушки, но с условием не приближаться ближе полуметра и не касаться ее руками. Конечно же, у большинства «фотографов» даже не было пленки в камерах, но заправилы клуба об этом знали и не затрудняли себя установкой нужного для съемок освещения. Впрочем, на это никто и не жаловался. Какое же это было невинное развлечение!

Я уже собрался было вернуться к машине, когда заметил наблюдающего за мной хмыря. Он явно пытался решить – то ли ему замереть на месте, то ли смыться. Наконец он выбрал последнее и принялся нарочито небрежно посматривать по сторонам, глядя куда угодно, только не на меня, и надеясь, что я не обращу на него внимания. Теперь я не арестовываю наркоманов за обнаруженные на руках следы от игл, да и выглядел он слишком больным для принявшего дозу, но мне показалось, что я его узнал.

– Иди-ка сюда, парень, – позвал я. Он направился ко мне, волоча ноги, словно ему уже пришел конец.

– Привет, Бампер.

– Гм, привет, Уимпи, – ответил я наркоману с бледным как мел лицом. – Едва узнал тебя. Ты постарел.

– В последний раз загремел на три года.

– Почему так надолго?

– Вооруженное ограбление. Из-за него и попал в Сан-Квентинскую тюрягу. Насилие мне не по нутру. Надо было тянуть помаленьку, как и раньше. В Сан-Квентине я стал стариком, Бампер.

– Дрянь дело, Уимпи. Да, теперь я вспомнил. Вы обчистили несколько бензоколонок, верно?

Он действительно постарел. В песочных, сильно поредевших волосах появились седые прядки, зубы стали гнилыми и шатались во рту. Как и обычно в таких случаях, я начал постепенно припоминать: Герман (Уимпи) Браун, пожизненный наркоман и при желании неплохой осведомитель. Вряд ли ему больше сорока, но выглядел он гораздо старше меня.

– Хотел бы я теперь никогда не встречать того висельника Барти Мендеса. Помнишь его, Бампер? Нашему брату-наркоману никогда нельзя связываться с насилием. Мы просто не из того теста слеплены. И ведь мог же продолжать понемногу воровать в магазинах сигареты и зарабатывать кое-как на жизнь.

– И много ты сейчас лямзишь, Уимпи? – спросил я, поднося ему огонек зажигалки. Кожа у него была мокрая от пота и покрыта пупырышками озноба. Если он что-то знает, то обязательно расскажет. Ему сейчас чертовски нужна очередная доза, и ради нее он донесет даже на родную мать.

– Вблизи твоего участка я нигде не ворую, Бампер. Перебираюсь на западную сторону и таскаю сигареты там из больших магазинов – дюжину-другую пачек в день. А здесь – никогда и ничего, тут я только высматриваю парней с травкой.

– А ты, часом, подписку не нарушил?

– Да нет, не бегаю я от проверяющего. Хотите – позвоните и проверьте. – Он жадно затянулся сигаретой, но вряд ли ему от этого полегчало.

– Дай-ка мне взглянуть на твои руки, Уимпи, – сказал я, задирая его рукав.

– Ты ведь не посадишь меня за пару пятнышек, а, Бампер?

– Мне просто любопытно, – ответил я. Внутренние сгибы локтей у него оказались довольно чисты. Чтобы заметить следы уколов, мне пришлось бы нацепить очки, а я никогда не беру их на работу. Оставляю дома.

– Пара уколов, Бампер, ничего страшного, – сказал он, пытаясь улыбнуться и обнажая при этом гнилые зубы. – Я их подлечиваю мазью от геморроя.

Я вывернул ему локоть и посмотрел на внутреннюю поверхность предплечья.

– Зараза, да сквозь такие дырки запросто поезд пройдет! – Мне уже не нужны были очки, чтобы разглядеть набухшие, воспаленные ранки.

– Не сажай меня, Бампер! – взвыл он. – Ведь я могу работать на тебя, как и раньше. Вспомни, какие я тебе наводки давал! Ведь это я выдал тебе мужика, что изнасиловал танцовщицу из танцзала. Того самого, что чуть не отрезал ей титьки, помнишь?

– Да, верно, – сказал я, припомнив. Навел меня на него действительно Уимпи. – А разве ни один из проверяющих никогда не смотрел на твои руки?

– Знаешь, одни ведут себя как полицейские, а другие вообще патронажники на общественных началах. Мне всегда везло, я натыкался то на такого, кого можно подмазать, то на помешанного на цифрах – все талдычил, скольких парней он уже реабилитировал. Понимаешь, им вовсе не хочется, чтобы ты сорвался. Они дают тебе порцию балды, только называют ее лекарством, а потом говорят, что ты вылечился. Они тебе и статистику могут показать, да только сдается мне, что те, кого они числят чистенькими, уже покойники. Наверняка из-за передозировки.

– Смотри, с а м не нарвись на передозировку, Уимпер, – сказал я, отводя его в сторону от аркады, чтобы можно было и поговорить без лишних ушей, и заодно добраться до ящика переговорника на углу. Мне нужно было его проверить.

– Знаешь, мне очень нравилось, когда меня лечили, Бампер. Честно, ей-богу. КРЦ – хорошее место. Я знавал парней, обычных, не наркоманов, так они делали себе на руках фальшивые дырки от уколов, чтобы попасть туда, а не в Квентин. А в Техачапи, говорят, еще лучше. Еда хорошая, работать почти что не надо, а на групповой терапии вообще можно побалдеть. Есть еще и производственные школы, где можно подхалтурить, – никогда не отказывался заработать монету-другую. Я тебе скажу, в последний раз мне даже было вроде и жалко, когда меня оттуда выперли через тринадцать месяцев. Но три года в Квентине меня доконали, Бампер. Когда загремишь туда, сразу понимаешь, что угодил в настоящий притон.

– А ты и там думал о том, чтобы поширяться?

– Я всегда об этом думаю, – сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Мы остановились рядом с переговорником. – Мне и сейчас нужно ширнуться, Бампер. Дико нужно. – У него было такое выражение, словно он сейчас расплачется.

– Ладно, не кисни. Я могу и не посадить тебя, если ты мне поможешь. Напряги свои мозги, да покрепче, а я пока позвоню и выясню, не смылся ли ты от проверяющего.

– Мое слово – золото, – сказал он, сразу захорохорившись, едва понял, что я не собираюсь его сажать за следы от шприца. – Мы с тобой можем хорошо работать, Бампер. У тебя хорошая репутация – ты всегда защищаешь своих информаторов. Если ты кого арестовываешь, его не считают предателем. Я ведь знаю, у тебя целая армия стукачей, но ты никому не подкладывал свинью. Ты бережешь своих людей.

– Тебе это тоже не грозит, Уимпер. Работай со мной, и никто не узнает. Никто.

Уимпи уже начал сопеть и хватать воздух пересохшим ртом, поэтому я открыл ключом переговорник и поторопился с проверкой. Я сообщил девушке его имя и дату рождения, дал ему еще раз прикурить, и мы стали ждать. Уимпи озирался по сторонам. Он не боялся, что его заметят за стукачеством, а просто искал посредника: уличного торговца, другого наркомана, любого, у кого при себе могла оказаться порция травки. Но сначала я прочищу ему мозги, подумал я.

– В гостинице живешь? – спросил я.

– Сейчас нет, – ответил он. – Понимаешь, просидев три года без кайфа, я решил, что на этот раз смогу с этим покончить. Потом я вышел, на второй день укололся, и мне стало так погано, что я пошел в психушку на восточной стороне и попросил меня записать. Они согласились, и я еще три дня провел чистым, а потом смылся, отыскал другого наркомана, и с тех пор не слезаю с иглы.

– А в тюряге не приходилось колоться? – спросил я, пытаясь поддержать разговор, пока не поступит информация.

– Нет. Все никак не везло. Слышал, кое-кому удавалось. Однажды я видел, как двое парней делали лифт. Они откуда-то ожидали полкуска. Не знаю, что они собирались делать, но что делали машинку – это точно.

– Как?

– Разбили лампочку, один из них держал волосок куском картона и тряпкой, а другой раскалял его спичками, и они вытянули его настолько, что он стал неплохой пипеткой. Потом они проделали в нем дырочку булавкой и присобачили к пластиковой бутылочке, и, скажу я тебе, получилась у них вещь – что надо. Я бы воткнул ее себе, если бы в бутылочке имелось что-нибудь подходящее.

– И кончик наверняка сломался бы у тебя в вене.

– Стоило рискнуть. Я видел парней, которых так крутило и ломало без очередной дозы, что они вскрывали себе вены бритвой и вдували туда наркотик прямо изо рта.

Он жадно курил. Его руки были покрыты тюремными татуировками. Первые из них появились у него, наверное, когда он был еще подростком. Теперь это был уже тертый жизнью мужик с профессиональными татуировками поверх уже наколотых мест, но следы иглы не могло уже скрыть ничто.

– Когда-то я был паханом, Бампер, а не сигаретным воришкой. Я чистил магазинные склады, брал хорошую одежду и дорогую парфюмерию, вскрывал даже прилавки у ювелиров, сам знаешь, как это трудно. Я носил двухсотдолларовые рубашки в те дни, когда их носили только очень богатые люди.

– Один работал?

– Совсем один, клянусь. Мне никто не был нужен. Я тогда выглядел совсем по-другому – симпатичный и честный парень. Я даже говорил лучше, чем сейчас. Читал много книжек и журналов. Мог зайти в универмаг, приметить молодых продавцов или их временных помощников и сделать так, чтобы они отдали мне деньги. Именно отдали, точно тебе говорю.

– Как же ты ухитрялся так их обжулить?

– Говорил, что мистер Фримен, менеджер по рознице, послал меня собрать у них выручку. Мол, не хочет, чтобы слишком много денег оставалось в кассе. Потом подставлял им мешок, к они наполняли его для мистера Фримена. – Уимпи засмеялся, но тут же захрипел и закашлялся. Отходил с минуту.

– Да, я много должен мистеру Фримену. С удовольствием бы с ним расплатился, если бы встретил. Я пользовался его именем, чуть не в полусотне универмагов. Это имя моего настоящего отца. Это и моенастоящее имя, но когда я был мальчишкой; взял себе имя того охламона, которого окрутила моя старуха. Я всегда представлял, что бы для нас сделал мой настоящий отец, будь он с нами, вот он меня и осчастливил таким способом. Старый мистер Фримен подарил мне тысяч десять. И без подоходного налога. Больше, чем большинство папаш дарят своим отпрыскам, а, Бампер?

– Больше, чем мой, Уимпи, – улыбнулся я.

– У меня очень здорово получалось вешать лапшу на уши. Я был таким милым парнем, цветочек в петлице и все такое. Был у меня и другой фокус, на тот случай, когда я крал дорогие тряпки или детскую одежду и прочую муру. Тогда я приносил их обратно продавцу в сумке с эмблемой магазина и говорил ему, мол, так и так, чека у меня нет, но не мог бы он вернуть мне деньги за товар, потому что малютка Бобби помер в своей колыбельке как раз во вторник, и эти вещи ему больше не понадобятся. Или старый дядя Пит отдал концы перед самым путешествием, на которое он сорок восемь лет копил деньги и столько же лет о нем мечтал, и у меня просто сил нет больше смотреть на эти вещи. Ей-ей, Бампер, они тут же выкладывали мне денежки. У меня даже мужчиныплакали. А одна женщина умоляла меня взять ее собственные десять долларов на похороны бедного младенца. Взял я ее десять монет, купил себе на них маленький пакетик травки, и каждый раз, открывая его и готовя зелье, думал: «Детка моя. Ты самая моя настоящая детка». Потом взял шприц, прокопал себе под шкурой маленькую могилку, а когда засандалил кайф в руку и почувствовал, как меня пробирает, сказал: «Спасибо, леди, спасибо, спасибо, лучших похорон у моей детки и быть не могло». – Уимпи закрыл глаза и поднял лицо, слегка улыбаясь и думая о своем.

– Неужели никто из проверяющих не брал у тебя мочу на анализ или еще чего-нибудь? – Я все никак не мог поверить, что у такого наркомана со стажем не проверяли ни руки, ни мочу, когда он освобожден условно-досрочно под обязательство не колоться, пусть даже если основание его освобождения не в наркотиках.

– Пока нет, Бампер. Да и пусть себе берет, мне волноваться нечего. Мне всегда везло на проверяющих. Когда они сажают меня на контроль мочи, я всегда пользуюсь фокусом с пластиковой бутылочкой. Прошу своего старого приятеля Гомера Аллена, чтоб он каждый день снабжал меня свежей бутылочкой мочи, а сам держу эту полную пластиковую бутылочку на шнурке под штанами. Мой глупый малыш проверяющий считает себя большим умником и думает, что обязательно заловит меня или на работе, или вечером дома. Он является и требует пробу мочи. Ладно, я иду в сортир, он стоит у меня за спиной и смотрит, а я лезу в ширинку и заливаю в его стеклянный пузырек мочу Гомера. Он-то считает себя ловкачом, но ему меня никогда не поймать. Такой прямой парнишка. Мне он даже нравится. Иной раз мне он кажется родным, словно я его отец.

Тут девушка подошла к телефону и прочитала мне досье на Уимпера, сказав, что в розыске он не числится.

– Что ж, выходит, ты не в бегах, – сказал я. Повесил трубку, закрыл металлическую дверцу переговорника и водрузил большой бронзовый ключ обратно на пояс.

– Я ж тебе говорил, Бампер. Своего проверяющего я видел на той неделе. И отмечаться хожу регулярно.

– Ладно, Уимпи, давай поговорим о деле.

– Я подумал, Бампер. Есть одна зараза, что однажды мне нагадила. Если ты возьмешь его за задницу, я возражать не стану.

– Годится, – сказал я, давая ему возможность собраться с мыслями и настучать толково, что следует делать со всеми информаторами.

– Он заслужил тюрягу, – сказал Уимпер. – Все знают, что он скотина. Меня однажды наколол с покупателем. Я привел к нему парня, тот хотел купить порцийку травки. Не крупную партию, а просто так, и он продал ему пустышку, а я-то парню говорил, что продавец надежный, и я его хорошо знаю. А когда парень понял, что ему подсунули, он из меня чуть душу не вытряс.

– Ладно, давай его прищучим, – согласился я. – Но меня не интересует мелкая шушера.

– Знаю, Бампер. Это крупный оптовик. Мы возьмем его чисто. Я ему скажу, что нашел богатого клиента, и чтоб он взял три кило товара и встретился со мной в условном месте, а ты, когда мы станем доставать товар из машины, как бы случайно окажешься рядом или еще что-нибудь придумаем... Мы оба начинаем убегать, ты, само собой, бежишь за нами – и дело в шляпе.

– Не пойдет. Я больше бегать не могу. Придумаем, как это сделать по-другому.

– Как хочешь, Бампер. Я тебе кого угодно сдам. На любого настучу, если ты меня не тронешь.

– Кроме своих лучших поставщиков.

– Побойся бога, Бампер, разве можно? Хотя прямо сейчас я бы и их сдал за один укол.

– Где этот оптовик живет? Рядом с моим участком?

– Угу, неподалеку. На Шестой Восточной. Можно взять его прямо в отеле. Так, наверное, будет лучше всего. Ты сможешь пришибить гада, а я смоюсь в окно. Сам по себе он просто дерьмо. Его зовут Маленький Руди. Он мастерит ловушки для тараканов из цыплячьих костей и перевернутых спичечных коробков и еще всякую фигню. Но я тебя очень прошу – сделай так, чтобы я не засветился. Понимаешь, у него есть выход на другого босса, так тот вообще зверюга, а баба его многих из нас готова пристрелить. И если она узнает, что тебя кто-то навел, она подольет тебе в ложку аккумуляторной кислоты и будет только смеяться, когда ты отправишь ее по назначению. Короче, еще та стерва.

– Хорошо, Уимпи, когда ты сможешь все устроить?

– В субботу, Бампер, мы проделаем это в субботу.

– Не пойдет, – быстро отозвался я. Живот неожиданно полоснуло болью – газы. – Пятница – последний день на все.

– Да ты что, Бампер. Его же в городе нет. Точно знаю. Отправился к границе за товаром.

– Я не могу ждать так долго. Тогда вспомни про кого-нибудь другого.

– Черт, дай мозгой пораскинуть, – пробормотал он, царапая костлявыми пальцами макушку. – Во, вспомнил. Парень из отеля «Радуга». Высокий такой, лет сорок, может, сорок пять, блондин. Живет на втором этаже, в первом номере по левой стороне. Как раз вчера узнал, что он скупает краденое. Чуть ли не все подряд. Говорят, за гроши – платит меньше десяти процентов. Добропорядочная собака. Тоже тюрягу заслужил. Я слыхал, наркоманы таскают ему радио и все такое, обычно рано по утрам.

– Ладно, может, я и попробую его завтра, – сказал я, в действительности не очень заинтересовавшись.

– Точно, у него в хибаре должно быть много барахла. Сразу раскроешь кучу краж.

– Годится, Уимпи, на сегодня хватит. Но я хочу видеть тебя регулярно. Не меньше трех раз в неделю.

– Слушай, Бампер, ты не мог бы заплатить мне хоть немного авансом?

– Ты что, смеешься, Уимпи? Кто же платит наркоману авансом?

– Я сегодня в жутко поганой форме, Бампер, – сказал он хрипловатым, шепчущим голосом, словно молитву. Никогда еще он не выглядел так плохо. Тут я вспомнил, что никогда больше его не увижу. После пятницы я вообще никого из них не увижу. Он ничем уже не сможет мне помочь, и хоть я и сделал неописуемую глупость, но я все же дал ему десятку, хотя это было то же самое, что дать ему в руки шприц. Через двенадцать часов он снова окажется в таком же состоянии. Он уставился на банкноту так, словно не верил своим глазам. Я оставил его стоять и зашагал к машине.

– Залови того гада, – сказал он мне вслед. – Он скользкий. Но ты сможешь кое-что найти между ковром и лепниной за дверями в холле. Я тебе и другие улики скажу, чтобы ты прихлопнул его посильнее.

– Сам знаю, как их колоть, Уимпи, – бросил я через плечо.

– До встречи Бампер, до встречи, – крикнул он и тут же зашелся в приступе кашля.