ГЛАВА 5
Баросса нашел Соломона в участковой картотеке. Едва ли ему долго пришлось искать – последние два дня Соломон провел именно здесь, в тесном закутке, уставленном десятками стальных стеллажей и шкафов. Пожелтевшие от времени картонные папки занимали все свободное пространство. Соломон снимал их с полок по очереди, развязывал трещащие от старости тесемки – и вытаскивал документы.
Рапорты, донесения, отчеты, информационные сводки, статистические выкладки, докладные, протоколы, пояснительные, квартальные справки, выписки, извещения и рабочие записи. Невообразимое множество листов бумаги, исписанных неровным почерком или шаблонными ровными строками печатных машинок. Атмосфера тут была тяжелая, душная, может, оттого, что окон в комнатушке не планировалось изначально. Неудивительно, что в участке ее именовали Склепом Мертвых Документов.
Запах здесь тоже царил своеобразный, запах старой бумаги и картона. Поначалу он нравился Соломону, было в нем что-то от благородного аромата старинных фолиантов, но со временем этот запах сделался невыносим. От тусклого освещения слезились глаза, от духоты ныл правый висок.
- Вот, значит, где ты коротаешь время, - сказал Баросса, с усмешкой обозревая заваленный документами стол, над которым нависал Соломон, - Ребята из отдела сказали, ты решил удалиться от мира и стать отшельником. Уютное местечко. Правда, слишком много пыли, как по мне. Впрочем, если один из способов угнетения плоти…
- Смейся, смейся… - Соломон даже не поднял головы, - Как бы потом не пришлось раскаиваться.
- Все мусолишь дело Эмпирея Тодда?
- Да.
- И как?
- То же самое, что вытягивать из болота грузовик, - Соломон позволил себе прикрыть на несколько секунд глаза. Облегчения это не принесло, только острую резь под веками от всепроникающей бумажной пыли, - Причем уже после того, как он ушел на дно. Вчера весь день наводил справки. Чуть телефонная трубка к уху не приросла. Похищенный софт нигде не всплывал, ни целиком, ни по частям. Я говорил с менеджерами из «Мафии», с коллекционерами, с завязавшими ворами, даже с министерствами иностранных дел Сони и Тойоты. Ноль. Ничего. Даже на черном рынке, насколько мне известно, этот софт не всплывал. Одним словом, канул без следа.
Баросса осторожно привалился широкой спиной к стене, тщательно пытаясь не задеть ни одного из пыльных шкафов. Любому из них он мог дать фору, если бы кто-то вздумал сравнивать их габариты.
- Чего ты вообще схватился за это дело? – спросил он, - Нейро-кражи – не твой конек. Гоняй уличную шпану, хватай подпольных букмекеров, допрашивай взяточников… Почему нейро-софт?
- Не знаю, - признался Соломон, - Но это дело меня увлекло. Есть в нем что-то… не знаю. Что-то странное, необъяснимое. Вроде бы лежащее у поверхности, но все равно какое-то загадочное. Таинственная кража, таинственный похититель – так ведь, кажется, всегда начинаются хорошие детективы.
- Только те, что в мягких обложках, - Баросса изобразил зевок, вышло достаточно натурально, - Теперь, значит, решил покорить бездны архивов? Что ты пытаешься найти среди этого хлама?
- То, что должен был начать искать с самого начала. Иногда следы остаются не на мостовой, а на бумаге. И именно эти следы я хочу найти.
- И какого рода следы тебя заинтересовали?
- Просто ищу аналогичные случаи в недалеком прошлом Фуджитсу. Случаи столь же дерзкого и необычного похищения нейро-софта. Раз наш воришка – профессионал, вполне может быть, что Эмпирей Тодд – не первая его жертва. На ком-то же он должен был набить руку…
- Допустим, - кивнул Барроса, сделавшись серьезным, - Допустим. Я даже помню нечто похожее. Была одна необычная кража в прошлом году…
Соломон кивнул.
- В октябре. Уже нашел.
- Может быть. Но и в тот раз все закончилось пшиком. Преступника не нашли.
- Если мы знаем о двух случаях, вполне может быть, что речь идет и о десяти. Или двадцати. Просто никто не занимался этим дотошно, верно? Куда проще списать все на нейро-хулиганов и задвинуть папку в темный угол архива.
- Ты стал опытным детективом Транс-Пола, - Баросса одобрительно кивнул, - Теперь ты понимаешь суть.
- То октябрьское дело спихивали друг на друга до тех пор, пока оно не оказалось в архиве. Точно так же, как ты сам спихнул мне Эмпирея Тодда. Как знать, сколько обобранных до нитки бедняг встретится мне еще под слоем вековой паутины?
Баросса пожал своими широкими плечами. Задетым он не выглядел.
- Подобные случаи чрезвычайно редки, Соломон, не рой землю копытом. Даже если ты найдешь несколько схожих, нельзя просто обвести их карандашом и сделать переменными одного и того же уравнения. Это было бы слишком легко.
- У нас есть преступления с характерным почерком. А значит, всегда есть…
- Дело уже закрыто, - сказал Баросса, голос его прозвучал неожиданно тихо, - И ты бы знал об этом, если б не сидел здесь безвылазно, нюхая прошлогоднюю пыль. Господин Эмпирей Тодд уже никогда не вернет себе свою собственность.
- Не закрыто, - возразил Соломон, - Пока еще нет. И не будет закрыто, пока я не вытащу на свет то, что ищу… Кстати, благодарю покорно за информатора. Где ты откопал такое чудовище?
- Полагаю, вы мило пообщались.
- Еще как. Но что это за странное создание?
- Энглин? А что такое? – притворно удивился Баросса, ущипнув себя за ус, - Вы быстро нашли общий язык?
- Совершенно безумное существо, аж дрожь берет, - признался Соломон, - Стыдно сказать, я так и не понял, какого оно пола.
Баросса хохотнул.
- Ну, это, старик, загадка века. Я ее тоже не решил. И сомневаюсь, что кто-то вообще способен ее решить. В какой-то момент я просто подумал, что дальнейшее любопытство невежливо. В конце концов, нельзя же требовать у мира раскрыть все его загадки?
- Но почему… Я имею в виду, что оно вообще такое, это Энглин? – не выдержал Соломон. Напряжение последних дней и душная замкнутая комната лишили его привычной сосредоточенности, - Ты, как я понимаю, вел с ним дела? Никогда не поверю, что ты способен общаться с информатором, совершенно не представляя его подноготную. Только не ты.
Но Барросу таким выпадом было не пробить. Для того, чтоб потопить его огромный пиратский бриг, требовалось орудие совсем другого калибра.
- Что такое Энглин?.. – он приподнял густые брови, - Человек, я полагаю.
- Очень смешно. Но без ответа я не останусь, не надейся. Что это за человек?
- Человек, который мне немного обязан. Не настолько сильно, чтоб я этим злоупотреблял. Но достаточно, чтоб предоставлять мне консультации время от времени.
- Чертовски странный человек, я бы сказал. Как будто… Нет, не знаю. Какое-то совершенно увечное мышление, дерзость, путанность…
- Да, у него или нее необычная манера общения. Но я никогда не придавал этому большого значения, мне куда важнее то, что оно может мне дать.
- Оно было нейро-вандалом, так ведь? – напрямик спросил Соломон.
- Так, - подтвердил Баросса, делая вид, что разглядывает обложку какой-то пыльной папки, - Наверняка. Но уже давно этим не занимается. Скажем так, этот человек в свое время оказался неспособен сотрудничать с другими представителями своего вида. И стал изгоем. Был вышвырнут из закрытого круга нейро-вандалов в наш мир, мир обычных скучных людей и никчемных бумаг. Это не просто исключение из клуба, это жестокое наказание. То же самое, что пинком скинуть с Олимпа на грешную землю.
- У этого наказания была причина?
Баросса ковырнул пальцем корешок какого-то каталога и брезгливо сдул с ногтя пыль.
- Конечно. И был виновник. Скажем так, существо, которое ты знаешь как Энглин, сделало то, что не следовало делать. Или то, что другие нейро-вандалы сочли предосудительным. А они весьма скоры на суд, даже в отношении себе подобных. Наказание было скорым и достаточно жестоким. И я имею в виду не просто остракизм.
Соломон напрягся. Он вспомнил странные манеры странного существа – и странные слова, некоторые из которых за прошедшие дни так и не удалось вытряхнуть из памяти.
- Они сделали с ним что-то, верно? Не просто сослали? В чем заключалось наказание?
Баросса взглянул на Соломона едва ли не с сочувствием.
- А ты не понял? До сих пор не понял? Эх ты… Я-то всегда полагал, будто у тебя острый ум и развитая наблюдательность.
- Ни черта я не понял, - огрызнулся Соломон, - И буду благодарен, если растолкуешь.
- Извини, старик. Но я не чувствую себя вправе говорить о таких вещах. Хочешь – спроси Энглин. В сущности, оно милое создание, если не считать некоторых… Ну, ты сам знаешь. Впрочем, теперь, когда дело Эмпирея Тодда закрыто…
- Не закрыто! И не будет закрыто, пока я не найду того, что ищу!
Баросса положил ему руку на плечо. Осторожно, как касаются взведенной бомбы. Ладонь у него была тяжелая, но ее тяжесть не вызывала дискомфорта.
- Соломон, ты что, не понял? Дело закрыто. Сегодня утром, в десять часов. Комиссар Бобель подписал все бумаги.
- Почему вдруг закрыто? – не понял Соломон, - Кража произошла всего пять дней назад!
- Да, всего пять дней. Но вернуть украденную собственность потерпевшему ты уже не сможешь. Даже если превратишься в мумию среди здешних скрижалей.
- Почему? – поднял голову Соломон.
- Потому что господин Эмпирей Тодд скончался сегодня утром.
Соломон уставился на Бароссу снизу вверх. Черные глаза детектива Бароссы, обычно насмешливые и часто подмигивающие, были торжественно-печальны. Не шутка. Да и кто шутит такими вещами.
- Умер? Убит?
- Нет. Самоубийство, - Баросса развел руками, и этот жест дался ему с трудом, учитывая объем комнаты, - Самое обычное самоубийство.
Соломон не знал, что сказать, поэтому безотчетно сказал самую глупую вещь из всех возможных:
- Этого не может быть.
Баросса лишь вздохнул:
- Это случилось. Полчаса назад я был на месте его смерти. Самоубийство.
- Стой, стой, стой… Да не мог он убить себя! Он жил надеждой на то, что ему вернут его нейро-софт!
- Угу. Его нейро-душу. Видно, не дождался. Винить некого.
- Пять дней!..
- Пять вечностей муки, - Баросса взял с полки какую-то папку наугад, брезгливо перелистнул несколько желтоватых страниц, нахмурился, - Знаешь, подводные лодки обыкновенно лопаются, оказавшись на критической глубине, если у них нет достаточного прочной обшивки, позволяющей выдержать давление. Как оказалось, у Эмпирея Тодда не было своей природной брони. Он держался, сколько мог, а потом его просто раздавило.
- Уверенные в себе взрослые мужчины не сводят счеты с жизнью из-за каких-то нейро-модулей!
- Под слоем нейро-модулей, как оказалось, скрывался слишком слабый человек. Печальная, глупая картина. Но что ж с того.
- Где его нашли? – спросил Соломон, теребя край папки, которую до этого просматривал.
- Тело нашли в его собственной квартире. Записки не оставил.
- Как он умер?
- Не слишком изобретательно. Взял нож для бумаг у себя в кабинете и перерезал вены на руках. Получилось не очень опрятно. Но достаточно эффективно.
Соломон вспомнил Эмпирея Тодда – бледное человекоподобное существо в дорогом сером костюме. Вспомнил его прыгающий подбородок и подрагивающие пальцы, страдание в голосе и опустошенность в глазах. Этот человек был пуст, когда зашел в кабинет детектива Соломона Пять.
«Украли меня! Понимаете? Мою суть. Душу мою. Всего… всего меня. Верните. Верните, умоляю вас! Пустота… Как вакуум в груди. Верните меня! Настоящего меня! Денег не жалко, черт с деньгами… Но душу…»
И он, детектив Соломон Пять, даже не понял, насколько пуст был господин Эмпирей Тодд. Ныне уже не господин, да и не Эмпирей Тодд, а сверток на холодной полке прозекторской комнаты. Человек, потерявший самого себя и не способный жить с этой потерей.
- Это могло быть замаскированное убийство, - сказал Соломон, понимая, что голос его звучит без особой убежденности, - Об этом ты подумал?
- Первым же делом. Но… - Баросса неопределенно пошевелил пальцами, - Это все-таки самоубийство. Дверь заперта изнутри, а привратник показал под присягой, что этим утром в дом не заходил ни один человек. Сам понимаешь. Он сломался, просто сломался. Так бывает.
Соломон потер лоб. Где-то в голове блуждала мысль, настолько слабая и размытая, что ее невозможно было зафиксировать и расшифровать.
- Я видел его спустя три дня после кражи. Он был подавлен, ужасно выглядел, но он был жив.
- Значит, следующие два дня многие изменили в его отношениях с жизнью. Сам понимаешь, никто не может вечно терпеть депрессию. Он превысил запас прочности своей психики и… - Баросса щелкнул языком и быстро чиркнул пальцем по своему же запястью, - Тянул, сколько мог, потом все. Раздавлен, как подводная лодка. Ну и хватит о нем. Давай, складывай свои ветхие бумажки. Успеем перехватить по порции сашими на углу. Эй!
Соломон рассеянно смотрел на папку перед собой, даже не пытаясь ее закрыть.
- Да, - сказал он невпопад, облизнув губы, - Ты иди. Я… потом. Хочу еще кое-что посмотреть.
Баросса покачал головой.
- Что толку?
- Не знаю.
- Даже если ты найдешь таинственного похитителя, Эмпирею Тодду это уже не поможет. Он ушел туда, где нейро-модули отбирают на входе.
- Он ушел. Но тот, кто обрек его на смерть, остался. А значит, преступление может быть раскрыто.
Баросса внимательно вгляделся в лицо Соломона. Кажется, увиденное его не обрадовало – на пиратском лице с ухоженными усами появилось выражение легкой тревоги.
- Что это ты так, старик? У самого-то все в порядке?
- В полном, - сказал Соломон с усмешкой.
Но провести Бароссу искусственной улыбкой было не проще, чем всучить прожженному корсару фальшивый дублон.
- Дома? – только и спросил он, сам мрачнея.
Старенький «Бейли» не был приспособлен для игры на тонких струнах. Это была простая, проверенная временем модель, с которой Соломон сроднился, как с «Лексусом-Москвичом». Если ты – «Бейли» - ты априори немного простодушен и прям. Многозначительные улыбки, ловкие смены темы, филигранно-отточенные жесты – это все тебе недоступно, если ты любишь старомодные вещи и безапелляционно-устаревшие нейро-модели. Соломон почувствовал, что не сможет ни отшутиться, ни смолчать.
- Дома, - неохотно сказал он, - Ничего, ерунда. Это Анна…
- Она опять заставляет тебя выкинуть на помойку ту помесь асфальтового катка со стиральной машинкой, которой ты пугаешь людей на улицах?
- Если бы. В этот раз она поставила себе «Солнечно-лиловый бархат».
Баросса щелкнул пальцами.
- Это из «Весны любви нашей»? Смотрел. Довольно миленькая лента. А "Бархат" видел у пары знакомых девушек, смотрится весьма свежо. Правда, на черном рынке уже десятки подделок. И «Солнично-леловый бархат» и «Солнячно-лиловый бархот»… Подделку, как ни крути, сразу видно. Например, у некоторых вдруг начинают ни с того, ни с сего косить глаза. Забавно выглядит. Коротышка Лью как раз вчера рассказывал про одну девицу, которая поставила себе дешевый «Бархат» с черного рынка… Польстилась на цену. После этого стала общаться исключительно на мандаринском диалекте. Вдобавок стала феминисткой и немного расисткой. Вот что бывает от контрафакта… Стой, а что твоя Анна?
- В норме, - сказал Соломон вяло. Он и чувствовал себя сейчас как вялая сморщенная рыба, пролежавшая два дня на прилавке, - Мы с Анной когда-то смотрели этот фильм, нам обоим нравился. Но я не думал, что она решится ставить нейро-модуль сама, не посоветовавшись со мной!
- Это же ее модуль.
- Но отношения-то - наши! Нельзя же просто так взять и...
- Женщины! – сказал Баросса убежденно и так веско подмигнул Соломону, словно это слово само по себе означало что-то важное.
Соломон в задумчивости уставился на газету, тоже желтую и полуистлевшую, забытую, наверно, в архиве кем-то из его предшественников. Она возвещала премьеру нового фильма с Керти Райфом и Джули Хоа и пестрела изображениями пистолетов, курящихся сигар и старомодных шляп. Насколько помнил Соломон, Керти Райф умер более пяти лет назад. Заголовок на первой полосе обещал, что уже в этом году гражданам Фуджитсу будет доступен нейро-софт нового поколения, дающий контроль над новым спектром эмоций и чувств, не имеющий аналогов.
- Я просто был немного не готов, наверно, - сказал Соломон, откладывая никчемную газету в сторону, - Ну это как… Как сменить прическу, например, или цвет волос. Непривычно и смущает поначалу.
- У нее теперь улыбка и страстность от Виктории Фукс, старик, а это что-то да значит! Мне было бы приятно, встречай меня кто-то после службы с подобным темпераментом.
- Да фильм-то хороший, - с досадой сказал Соломон, - Только я-то не из фильма. Всякий раз, когда Анна изображает эти фирменные приемчики звездной актрисы, мне постоянно кажется, что адресованы они не мне, а какому-то кино-персонажу. Словно я случайно занял чье-то чужое место на экране.
- Поставь себе «Твид, табак и страсть», - предложил Баросса, - Только и всего.
Соломон скривился.
- Чтобы научиться говорить с пафосом «Я давно ждал этого разговора, госпожа Пять, и настроен я тоже очень серьезно!». Умоляю тебя! Каждый раз, когда я видел этого типа на экране, мне казалось, что у него расстройство желудка и гайморит одновременно. Я не хочу уметь говорить подобные глупости! И ладно бы, это было просто лицемерие… Но это, в конце концов, просто отвратительно! Я не хочу быть таким, как этот хлыщ из кинофильма!
Баросса мягко улыбнулся, что было ему не свойственно – его собственная нейро-модель располагала к хищным и хорошо очерченным улыбкам, которые сложно не заметить. Такими улыбками обычно улыбаются акулы.
- Но твоя жена, видимо, хочет. Ну нравится ей этот фильм, так пойди ей навстречу. Не самая ужасная жертва, согласись. Будете идеальной парой.
- Но она – не Виктория Фукс, а я – не Рейт Бади! И мы живем не в кинофильме, - Соломон с раздражением встал и прошелся по комнате, огибая пыльные стеллажи, - К тому же эта сцена жутко искусственна и фальшива! Я не верю, что любящие супруги могут так вести себя друг с другом!
- Кинофильм, не кинофильм… Все вокруг нас условно. Сам же знаешь, после нейро-коррекции тебе покажется, что нет ничего естественнее и приятнее, чем это трогательное единение двух любящих сердец.
Соломон остановился посреди комнаты. Он только сейчас почувствовал, до чего же душно в этой пыльной каморке, где хранятся пожелтевшие документы – слепки с давно умерших и никому не интересных людей. Набрать бы полную грудь воздуха… Рука дернулась к шее, чтобы ослабить галстук, но на полпути вспомнила, что галстука на шее нет.
- Просто если я научусь говорить подобную глупость и, главное, считать ее естественной и нормальной, это будет значить, что эта частичка меня – уже не вполне я. Неужели не понимаешь? Это будет не просто обычная нейро-коррекция. Одно дело – получить вместе с инъекцией в мозг повышенное внимание или смелость или терпение – это контролируемое развитие личности и ничего более – но осознанно давить собственные чувства!..
- О, - брови Бароссы взметнулись вверх двумя косыми парусами, - Кто это говорит? Неужели сам Соломон «Стук Закона» Пять?
- Ай, брось… Не надоело еще, за столько лет?
- У тебя просто хандра на фоне неудачного дела, вот что. Ты устал и выжал сам себя, как белье. Настоящее, не настоящее… Как можно определить, что из ощущаемого нами настоящее, а что нет? Как можно мерить чувства математическими мерками, исчисляя их единицами и нулями? К примеру, в детстве тебя напугал рыжий человек – и ты всю жизнь будешь с опаской относится к рыжим? Истинно ли это чувство?
- Да, - помешкав, сказал Соломон, - Потому что оно природно, дано мне…
- Кем? – прищурился Баросса, - Небом? Великим Макаронным Монстром? Тобой самим?
- Нет. Скорее, обстоятельствами. И еще генами.
- Послушайте его! Поборник природности! Что такое обстоятельства, если не цепь событий? Что такое гены, если не примитивный механизм передачи данных? Человек с самого своего появления только и занимался тем, что подстраивал под себя обстоятельства и ломал гены. Ему не нравилось то обстоятельство, что ночью темно – и он придумал огонь, а затем – электричество. Ему не хотелось болеть наследственными болезнями – и он принимал лекарства, безжалостно подавляя перхающий сквозь столетия голос предков.
- Всегда можно провести линию между исходным и наносным.
- Продолжай в том же духе, и сам не заметишь, как запишешься в секту Природников. Отключишь все нейро-модули и станешь распевать гимны храму человеческого сознания, сидя где-нибудь на обочине шоссе.
- Я никогда не боялся нейро-софта, - твердо сказал Соломон, - Более того, я охотно устанавливал софт, который, как мне казалось, усиливает отдельные стороны моего характера или компенсирует врожденные слабости. Но тут другое. Это не просто необходимая модификация психики, это насильственное замещение одних представлений другими. И не моими, а совершенно чужими. Скажи, только я чувствую себя неуютно, когда думаю об этом?
- Это проблема твоего восприятия, - убежденно сказал Баросса, - Ты так боишься одной-единственной клетки, что не замечаешь миллионов других прутьев, которые окружают тебя сплошь и рядом. Наша личность, каждая ее часть, не дарована нам свыше и не создана нами самими. Каждая наша психологическая черта, каждый паттерн – всего лишь отпечаток обстоятельств и генов на сыром тесте того, что рано или поздно превращается в личность. Тебя напугал рыжий – и всю жизнь ты будешь испытывать безотчетный страх перед рыжими, справедливо ли это? Это ли не клетка? Позволить слепому случаю и бездушной природе определять самую важную вещь, которая существует для человека, его суть? Доверить случайностям и вереницам непредсказуемых событий лепить из человека то, что им заблагорассудится?
- Случайности непредсказуемы, - хмыкнул Соломон, - Они не могут осознанно лепить из человека что бы то ни было.
- Именно. Именно! – Баросса схватил Соломона за рукав и притянул к себе, с такой силой, что тот чуть не упал, - Случайности – это хаос, бессмыслица. Они бомбардируют человека метеоритным дождем непредсказуемых событий, оставляя на поверхности его психики миллионы кратеров сродни тем, что покрывают Луну. Вот почему в прошлом так много было неуравновешенных или откровенно безумных людей. Представь, что станется со статуей, которую лепят двадцать тысяч скульпторов или с пирогом, который готовят миллион поваров. Нагромождение глупых и противоречащих друг другу частей – вот что будет! Нет уж, господин природник, я считаю, что человеку мыслящему позволительно самому решать, что является для него благом.
- Человек мыслящий всегда свободен, - пробормотал Соломон, высвобождаясь из хватки Бароссы и потирая плечо, - А нейро-софт не оставляет свободы. Он просто ложится поверх тебя – и подчиняет твои мысли.
Но Баросса так легко не сдавался. Он вообще никогда не сдавался. Вот и сейчас глаза его полыхнули – точно он готовился выхватить абордажный палаш и с ликующим криком обрушиться на вражескую палубу.
- Только нейро-софт и дает настоящую свободу! Ты всегда можешь сделать выбор, какой модуль ставить и какую модель. Выбор – единственная возможная основа свободы, разве не так? Природа не оставляет тебе выбора. Ты никогда не сможешь стать чувственным, если родился толстокожим, ты никогда не ощутишь подлинный аромат розы, если с рождения не любишь цветов. Природа не дала нам свободы. Нейро-софт – дал.
- То есть, подавляя свои врожденные чувства чувствами из пробирки, мы делаемся свободнее?
- Десять премиальных баллов получает детектив Соломон Пять из Транс-Пола, Фуджитсу, за правильный ответ!
- Возможность выбирать между рабством у разных хозяев – это еще не свобода.
- Свобода… - недовольно пробормотал Баросса, как бы пробуя это слово на вкус. Судя по всему, вкус у этого слова оказался неважный, - Свободу идеализируют те, кто сами себя загоняет в жесткие рамки своими страхами, комплексами и подавленными желаниями. Несчастный человек всегда будет ныть о свободе, причем неважно, как он ее видит. Счастливый никогда о ней не задумается. Свобода… Ох уж этот мифологический зверь! Свобода! Ты всего лишь книга, Соломон. Как и я. Как любой другой!
- Книга? – не понял Соломон.
Баросса, не глядя, схватил первую попавшуюся папку из стеллажа, рванул завязки, обнажив пожелтевшие, как кожа больного гепатитом, бумаги – какие-то рапорты и донесения. Листы беспомощно топорщились в его сильных пальцах.
- Да, книга. Прошитая книга с листами внутри. Нейро-софт дает тебе возможность выкидывать старые листы и заменять их новыми. Редактировать самого себя или, как сказали бы в древности, переписывать книгу своей судьбы.
- И чем мы заполняем эти книги? Чужими чувствами и придуманными другими людьми эмоциями? Во что эта книга превратится, если не глядя вырывать из нее листы и заменять теми, что тебе нравятся? Книга ведь тем и хороша, что имеет жестко заданный автором порядок прочтения. Вырви одну страницу из начала, одну из конца, перепиши половину как тебе угодно – и эта книга будет годна только на розжиг костра.
- Это прозвучало бы даже трогательно, будь меньше патетики в голосе, старик. Ты просто хандришь, вот что. Ну и раскис немного.
- Сейчас посоветуешь мне нейро-модуль для оптимизма? – кисло улыбнулся Соломон.
Баросса подмигнул ему.
- Ничуть. Если все вокруг станут веселы и спокойны, мне станет скучно. Ставь «Твид, табак и страсть». Порадуй жену и вспомни молодость. Тогда и над провальными делами чахнуть перестанешь.
Баросса был прав, Соломон и сам это понимал, сопротивляясь больше по привычке, чем из серьезной необходимости. К тому же он отлично понимал уязвимость своей позиции. Нежелание менять свойства собственной личности всегда можно объяснить затаенным страхом перед нейро-коррекцией. Говорят, если человек боится врачей, его не затащишь в больницу, даже когда он окажется на пороге смерти…
«Я не боюсь нейро-модулей, - подумал Соломон, глядя как Барроса, дурачась, крутит старую папку, - У меня сорок шесть дырок в мозгу. И к тому моменту, когда я выйду на пенсию, станет еще больше. На две, или на пятнадцать, или на сорок. Возможно, когда-нибудь я буду вспоминать себя сегодняшнего и чувствовать себя совершенно другим человеком. Да и быть им».
- Ты прав, приятель. Я просто не в духе. Знаешь, первый нейро-модуль мне поставили в восемь лет. Меня укусила оса. Даже не помню, как она меня укусила, но помню, что было очень больно. Ужасно больно. Я расплакался и с тех пор стал ужасно бояться ос. Стоило только увидеть осу или услышать жужжание, как я цепенел от страха. Родители посовещались и на день рожденья подарил мне первый нейро-модуль. Тогда я не очень понимал, что это такое, но они объяснили, что в нем нет ничего опасного. Я просто сяду в удобное кресло, на секунду закрою глаза, а когда открою их – перестану бояться ос. Так и произошло. С тех я уже много лет не боюсь ос. Они мне совершенно безразличны. Я даже могу держать осу на ладони. Стал ли я лучше в тот момент, когда цепь неконтролируемых событий вызвала у меня стабильный приобретенный рефлекс, заставляющий бояться до одури? Стал ли я хуже, когда заменил его тем, что счел более нужным?
- И каков вывод эксперта? – с улыбкой спросил Баросса.
Соломон почувствовал, что готов улыбнуться в ответ.
- Вывод прост – нечего искать смысл там, где его не может быть. В каком порядке бы ты ни расставлял листы в книге, обложка-то останется прежней.
- Молодец. Ты не из тех, кто умеет долго предаваться апатии. А теперь давай выберемся из этой обители тлена. Кажется, я уже заработал жесточайшую аллергию на пыль. Держи.
Баросса бросил папку, которую крутил в руках, на стол и рассмеялся тому, как неуклюже Соломон попытался ее поймать. От удара папка раскрылась и исписанные листы бумаги разлетелись по кабинету раненными трепещущими птицами. Соломон стал поспешно собирать их.
Что ж, нейро-модуль – так нейро-модуль. Сорок шесть или сорок семь – велика ли разница? Если Анне нужна чувственность, как на экране, он, Соломон Пять, вполне может ее предоставить. Потому что человек – всего лишь книга…
Рука, держащая один из исписанных листов, замерла. Соломон сам не сразу сообразил, отчего это произошло, и лишь спустя мгновенье или два понял, что уже читает какой-то текст, написанный незнакомой рукой. Должно быть, пока он предавался размышлениям, глаз рефлекторно выхватил из угловатых закорючек что-то осмысленное и нужное. Что-то, что мозг пока еще не успел проанализировать. Что-то, что…
- Чего застыл? – спросил от двери Баросса, - Сашими, помнишь? Впрочем, если ты окончательно перешел на питание бумажной пылью…
Соломон даже не услышал его. Отложил тот лист, что держал в руках, подхватил второй, затем третий.
- Великий Макаронный Монстр… - пробормотал он, лихорадочно раскладывая бумажные листы на столе, - Великий Ма… Нет, Баросса, дело Эмпирея Тодда не закрыто. Отнюдь не закрыто. Штука в том, что оно только начинается.
