25.05.14, Берлин

Мы с Верой выезжаем из клиники. За нами, пружиня, закрываются ворота. Машина берет курс на аэропорт: мы вылетаем в Петербург. Двумя днями ранее туда улетела Катя, чтобы всё устроить к Вериному приезду. Состояние Веры стабилизировали, но болезнь ее продолжает развиваться. Скорее всего, потребуется пересадка печени, а это ох как непросто. Предполагалось, что ближайшие недели Вера будет наблюдаться в Берлине, но она захотела провести это время в Петербурге. Врачебный контроль будет осуществляться там. При первых признаках ухудшения мы снова вылетим в Берлин.

Машина останавливается перед светофором. Вера опускает стекло. Красный. Улицу пересекает группа велосипедистов. Незаметно наблюдаю за Верой – она улыбается. Желтый. Лицо Веры тоже отдает желтизной. Чувствую, как к горлу подкатывает ком. Автомобиль трогается с места и, не ожидая зеленого, стартует. В потоке машин оказывается первым.

– Нам запретили готовиться к концерту? – спрашивает Вера.

– Кто?

– Врачи.

Вообще-то, конечно, запретили. Хотели запретить, но мне удалось их уговорить. Отмена концерта, доказывал я, была бы для девочки сильнейшим ударом, а репетиции – наоборот, стимулом к выздоровлению. Если не перенапрягаться. Врачи нехотя с этим согласились, потребовав именно что не перенапрягаться.

– Врачи приветствуют всякую активность. Так что с завтрашнего дня начинаем снова репетировать. Если ты, конечно, не раздумала…

– Не надейся. – Она прижимается к моему плечу. Хохочет. – Папа… Ты ведь мой папа?

Целую ее в висок.

– А ты – моя дочь.

По представлению психиатрической клиники Анну лишили родительских прав: ей предстоит провести там неопределенно долгое время. Встает вопрос то ли об опекунстве, то ли об удочерении – я не разбираюсь в этих тонкостях. Как бы это ни называлось, мы ее уже считаем дочерью.

Самолет набирает высоту. Вынырнув из клубов пара, оказывается по ту сторону облаков. Напоминает утку из Вериной песни. Его истинные размеры теряются в бесконечном пространстве, и снизу он – меньше утки. Вера смотрит в иллюминатор. Оборачивается.

– Послушай, а этот Джадзотто… Я всё думаю: почему он приписал свою музыку Альбинони?

– Этого, боюсь, мы уже не узнаем.

Стюардесса приносит клюквенный морс и просит у меня автограф.

– Может, ему казалось, что он этой музыки недостоин? – Вера держит морс у иллюминатора, и облака становятся багровыми. – Что она как бы велика для него?

– Ну да, наверное… Думал, например: вот какой незаслуженный мне подарок. Или что-нибудь в этом роде.

– А ты считаешь, что он был незаслуженным?

– Да любой подарок незаслуженный. Важно лишь правильно им распорядиться. Джадзотто нашел свое решение.

Стюардесса катит тележку с газетами. Вера берет одну. Листать начинает с последней страницы. Толкает меня в бок:

– Смотри, здесь пишут, что Австралии нет.

– Прелестно.

– Нет, правда, какая-то шведская девочка доказала, что Австралия – выдумка, мираж. Кто ее видел своими глазами? Ты видел?

– Нет, не видел.

– Ее придумали в Англии, когда массово казнили осужденных. Чтобы родственники не подняли бунт, им говорили: дескать, так и так, отправлен в Австралию. Поди проверь, в Австралии он или нет… – Смеется. – Ты все еще веришь, что Австралия существует?

– Вот теперь даже не знаю. Может, и нет ее, Австралии.