1993

Знакомство с дядей Куртом вселило надежду. Дело было даже не в том, что его царский подарок (в конверте лежало 20 000 марок) открывал возможности для бегства. Поддерживала сама мысль, что где-то недалеко, в одном с ними городе, живет тот, кто в крайнем случае найдет выход. А крайний случай стремительно приближался. Три недели, проведенные в Берлине, от первого дня особенно не отличались. В общении с Глебом Катины родители по-прежнему пользовались скороговорками и закатывали глаза, когда он не понимал сказанного. Иногда демонстративно переходили с ним на замедленную речь, где глаголы стояли в инфинитиве, а существительные – в именительном падеже: снег – обувь сушить, свет – зря не гореть. Все гадости о нем говорились четким размеренным речитативом – Кате, в его присутствии. Однажды фрау Гертнер пригласила его знаком к туалету. Открыв дверь, она показала на сиденье унитаза: капля, кто-то капать. Услышав иностранные конструкции матери, тут же появилась Катя. В этот момент Глеб пытался объяснить, что, пользуясь унитазом, сиденье он всегда поднимает. Катя сказала матери, что капнуть мог тот, кто выливал в унитаз старую заварку из чайника (выливать ее в раковину запрещалось). По версии фрау Гертнер, однако, так капнуть мог только писающий стоя (она употребила слово Stehpisser). Когда же Катя напомнила ей о присутствии в квартире еще одного Stehpisser’а, фрау Гертнер закричала, что дочь не смеет так говорить об отце. На крики вышел Гертнер-отец. Услышав о павшем на него подозрении, он чуть не задохнулся от возмущения и даже замахнулся на Катю. Не дремавший Глеб в один миг оказался рядом с женой. Катя втолкнула Глеба в их комнату и закрыла за ним дверь. Из-за двери до него доносились крики фрау Гертнер и, среди прочего, упоминание о Сталинградской битве, которую он, Глеб, скоро здесь устроит. Крики внезапно сменились тихой Катиной речью, которая была почти не слышна. Глеб осторожно нажал на ручку, образовалась незаметная щель. Катя сбивчиво говорила, что, если она с мужем сейчас уйдет, то родители больше ее не увидят. Судя по всему, такое развитие событий их не испугало. Конец разговора был очевидным образом близок, и Глеб отошел от двери. Войдя, Катя неожиданно спокойно сказала, что надо собираться. Глеб даже не спросил – куда, главное – собираться. Он тут же снял со шкафа чемодан. Взяв Желтые страницы, Катя принялась обзванивать гостиницы. Нашла одну из самых недорогих и забронировала номер. Потом набрала дядю Курта: мы смываемся. Едем сейчас в гостиницу… Решение смыться дядя Курт приветствовал, но был категорически против гостиницы. Распорядился отменить бронь и ехать к нему в мастерскую. Это, возможно, не пять звезд, сказал он, зато есть своя экзотика. Когда Катя с Глебом уже стояли в дверях, появились Катины родители. Ты хорошо подумала, спросил ее отец. Я только и делала что думала – все три недели. Катя сказала: Schluß. И это был действительно Schluß. Больше она к родителям не приезжала. Видела их несколько раз на семейных торжествах – у того же дяди Курта, – но не приезжала. Как и ее сестра Барбара, которая домой тоже не вернулась. Окончив учебу в Манчестере, Барбара нашла место в одной из мюнхенских клиник: Мюнхен она выбрала, чтобы быть ближе к Кате. А Катя с Глебом оказались там благодаря дяде Курту. После посещения родственников в день их приезда он сразу же обратился за помощью к своей подруге и поклоннице, мюнхенской галеристке Анне Кессель. Внимательно выслушав дядю Курта, она согласилась, что положение юной пары можно определить как kritisch, и обещала поспрашивать своих друзей о возможности помочь. Поискам всё благоприятствовало. В галерее Анны собирались люди из самых разных сфер, в том числе способные дать на вопрос практический ответ, а уж ставить вопросы она умела. Анна довольно быстро справилась с поставленным перед ней заданием. Она сообщила дяде Курту, что должность бундесканцлера оказалась занята, но нашлись две вакансии, которые на первых порах молодых людей могли бы выручить. Кате предлагалось место переводчицы с русского на немецкий, преимущественно в выставочной сфере. Глеба готовы были взять на должность тьютора в богословский коллегиум святого Фомы. Все эти новости дядя Курт объявил в присутствии большого числа знаменитостей, висевших в его мастерской. Знаменитости (некоторые не имели еще глаз и ртов) отреагировали сдержанно, зато благодарность Кати и Глеба не знала границ. Найденная Анной должность тьютора, сама по себе не очень денежная, имела важное преимущество: она решала жилищную проблему. За символическую плату Глебу и Кате предоставлялась небольшая двухкомнатная квартирка в самом коллегиуме. Прожив еще несколько дней в мастерской дяди Курта, они выехали в столицу Баварии. Глеб на скоростном поезде ехал впервые. Он любовался смазанными линиями домов, деревьев, станций, их смешанными красками. Не было лишь одного – звуков: поезд шел в абсолютной, почти студийной тишине, какой Глеб ее запомнил, записывая фонограммы для Бергамота. На мюнхенском вокзале они взяли такси. Издавая негромкие жалобные звуки (к собственным вещам Яновских прибавились подарки дяди Курта), машина влилась в движение улицы. Через полчаса она въехала в ворота коллегиума – с похожими вроде бы песнями, но уже в мажоре. Новая жизнь встречала их радостным скрипом автомобиля. За время пути восстановился блеск его потускневшей краски, а шофер немного помолодел.