20.03.13, Мюнхен
Утро, звонок в дверь. Геральдина идет открывать. Очевидно, она сталкивается с кем-то неожиданным или даже нежелательным, потому что в течение пары минут идут тихие переговоры. В конце концов пришедший теряет терпение. Он входит в дом и под протестующие возгласы Геральдины поднимается в столовую.
В дверях – моя лондонская знакомая Ганна. Вид у нее походный: за плечами – большой рюкзак, закатанные почти до колен джинсы, кроссовки. Вышиванка. Могла бы сочетаться и с джинсами, и с кроссовками, но у Ганны не сочетается.
– Я вагiтна, – говорит Ганна.
– Что значит вагитна? – переспрашивает Катя, хотя значение слова ей, кажется, уже понятно.
Стоящая в дверях Геральдина наблюдает, как сквозняк шевелит распущенные волосы Ганны. Они распространяются по всему пространству комнаты – а солнце их подсвечивает. И вышиванку подсвечивает.
– Это значит, что она беременна.
Говорю без выражения, чтобы не закричать.
– Sie ist schwanger… – зачем-то переводит для Геральдины Катя.
– Вiд нього, – кивает на меня Ганна.
Катя замирает. На лице Геральдины – подчеркнутое непонимание. Кивок Ганны красноречив, но ей трудно представить, что герр Яновски… В глазах Геральдины мелькает что-то не вполне пристойное. Нет, герр Яновски никогда на других женщин не заглядывался, она не может в это поверить. Геральдина бросает взгляд на Ганну. То есть может, конечно, и поверить, но – с трудом.
Катя подходит к Ганне и приподнимает рюкзак за боковые ремни, давая гостье возможность освободить руки. Неловко обнимает Ганну, усаживает ее в кресло. Ожидавшая скандала Ганна продолжает держаться скованно, поскольку всё еще может состояться.
– Ганна, – глаза Кати светятся, – дорогая Ганна…
– Г’анна, – энергично поправляет ее Ганна.
– Что-то среднее между г и х, – поясняю Кате.
– Г’анна, – с готовностью повторяет Катя. – Какое счастье, что вы с маленьким приехали к нам.
Глядя в потолок, Ганна поводит плечом. А куда ей, собственно, было еще ехать?
– Я имею в виду, – Катя чертит в воздухе геометрические фигуры, – что вы не сделали ничего непоправимого…
Поджатые губы Ганны дают понять, что так вопрос даже не ставился. Геральдина подает завтрак. Ганна почти ни к чему не притрагивается.
После завтрака Катя предлагает пойти в Английский сад. Ей кажется, что там будет чуть легче, чем дома. На главной аллее мы оказываемся в центре мюнхенской велосипедной жизни. Обычная наша прогулка, всё ровно так же, как происходило сотни и сотни раз, но – в присутствии Ганны. Велосипеды едут нам навстречу и обгоняют сзади, выезжают из-за деревьев и за деревьями же, в отличие от Ганны, исчезают. Тормозят, сигналят, стучат велоаптечками в кожаных сумках и совершенно не дают разговаривать. Чему все, в общем-то, рады. Некоторые велосипедисты, спешившись, просят разрешения сделать со мной селфи.
Когда мы выходим на боковую дорожку, наступает тишина, и можно говорить. Нужно говорить. Дорожка узкая, в одну шеренгу гуляющим идти не получается, так что я пропускаю дам вперед. Чувствую себя двоеженцем. Это слово прилипает к языку и плавит его. Да, Катя – само благородство и просчитывается на пальцах одной руки. Предложит Ганне остаться у нас – непонятно только, в качестве кого. Младшей жены?
Для Кати все дело здесь – в ребенке. Раз он с Ганной зачат, значит, Ганна и жена. А с кем не зачат – значит… Беда. Замедляю шаг и отстаю от женщин. Катя оборачивается, смотрит на меня беспомощно, но я внимательно слежу за белкой на стволе сосны. С тем же вниманием белка следит за мной. Она знает, что неприятности в жизни происходят преимущественно из-за мужчин.
Я незаметно увеличиваю дистанцию, и ни одна из женщин не отваживается меня позвать. Долетают обрывки разговора, который идет по-русски: Катя украинского не знает. Ганна, кажется, тоже. В Лондоне мне это как-то не бросилось в глаза, но сейчас незнание ею рiдної мови все более очевидно.
Ее русский, мягко говоря, тоже небезупречен – особенно то фрикативное г, которому она уже успела научить Катю. Русский, перенявший многое из украинской фонетики. От этого акцента избавиться чрезвычайно сложно, тут прочитать параграф учебника недостаточно – это вам не склонение существительного путь. Слыша речь Ганны, хочется отойти от нее еще дальше. Просто Элиза Дулиттл какая-то. Только вот я – не профессор Хиггинс.
Говорит в основном Катя. Долетают слова наш долг, на третьем этаже. Катя собирается поселить Ганну на третьем этаже. Они уже идут рука об руку: Катя в чем-то воздушно-черном и Ганна в своей вышиванке. Вернувшись домой, готовятся к обеду. Катя приносит Ганне шелковый домашний халат:
– Пусть все будет по-домашнему, потому что вы дома.
Ганна переодевается. Смотрит на меня вопросительно. Говорю:
– Тебе очень идет этот халат.
– Точно?
Конечно. Она все воспринимает всерьез. Темно-русые волосы, идеальный почти овал лица – разве что скулы выступают чуть больше, чем у украинок. Но. Именно это делает ее очаровательной. Если не понимать ее речи, можно в нее по-настоящему влюбиться – замуж, например, взять. А если понимать, то, может быть, совсем даже наоборот – расстаться, скажем.
Катя, за ужином:
– Будет правильно, если Глеб сегодня пойдет спать к Ганне.
Произносит это с веселым лицом, как нечто само собой разумеющееся. Катя со всем своим благородством не хочет стоять на пути моей с Ганной любви. Которой (любви), в сущности, никогда и не было. От Кати несет алкоголем. Ганна не очень понимает, что происходит, и молчит. Я – понимаю, но тоже молчу.
Когда приходит время ложиться, Катя берет меня за руку (мое легкое сопротивление сломлено) и отводит в комнату Ганны. Выходит почему-то на цыпочках. Я привлекаю Ганну к себе, целую в лоб и желаю спокойной ночи. Спускаюсь в холл. Ложусь на диван, укрываюсь с головой пледом. Думаю о ребенке, которого ждет Ганна. От меня ли? Мне не хватает воздуха, я стягиваю плед с лица. А если даже не от меня… Раз Ганна утверждает, что от меня, значит, больше о ребенке заботиться некому. Получается, что в любом случае от меня.
Среди ночи просыпаюсь от скрипа ступеней. По лестнице спускается Катя. Жестом приглашает в нашу спальню.
