Глава 17

– Не понимаю, что ты хочешь найти, – устало сказал Бабкин. С улицы послышались радостные детские крики; он поморщился и закрыл окно.

– Задохнемся, – предупредил Илюшин, не отрывая взгляда от своей схемы.

Сергей тяжело вздохнул и потянул на себя створку.

Спал он за последние сутки четыре часа, но чувствовал себя разбитым не поэтому. Макар отправил его опросить три семьи. Три – потому что у Нины Куренной не нашлось родни в Беловодье.

Тяжелее всего пришлось у Симоновых.

«Такого не может быть, чтобы Лиза уехала и больше никогда не объявилась, – дрожащим голосом сказала старуха, пока ее дочь, сидя за столом, молча перебирала фотографии. – Мы прежде думали: сбежала, ветер в голове. А как год истек, поняли, что случилась беда. В милицию обращались, и сами пробовали ее разыскать. Ваня Хохлов, бывший Надин муж, – она кивнула на дочь, – все свои связи обещал подключить, но нам сказали, что мы уж больно поздно спохватились». «Вы вернете фотографии?» – спросила женщина, не глядя на Сергея. Он пообещал, что вернет, но, закрыв за собой дверь, понял, что возвращать будет Илюшин.

Родители Иосифа Леви после смерти сына переехали в соседний город. В Беловодье осталась бабушка. Она расплакалась, стоило Бабкину заговорить с ней о мальчике, но поразительно быстро успокоилась; он не понимал, в чем дело, пока она не раскрыла альбом, где четверо рыжих конопатых ребятишек, мал мала меньше, сгрудились на фоне новогодней елки. «Лева с Танечкой сюда не приезжают больше, да и правильно: незачем прошлое ворошить. А я у них каждые два месяца гощу. Они недавно собачку завели, так она никого не слушается, кроме меня». «А троглодиты кого слушаются?» – с улыбкой спросил Бабкин, кивнув на детей. «Троглодиты – никого!» – гордо ответила бабушка.

В доме Кущенко ему открыла молодая женщина, баюкавшая на руках младенца, – как оказалось, старшая сестра Алины. Об утонувшей сестре она не желала говорить. «Это никого не касается, – твердила она, оттесняя Бабкина к двери, – это никого не касается». Он ушел, успев бросить взгляд на портрет, висевший на стене.

У Буслаевых идти было не к кому.

– На что ты рассчитываешь, Макар? – Сергей подождал, но ответа не последовало. – Ты же не надеешься, что Гуриева покажет тебе место захоронения?

– Гурьянова.

– Что?

– Ее фамилия Гурьянова. Она скорее нас с тобой тут захоронит, чем что-нибудь мне покажет.

– А тогда какого лешего?..

– Дай карандаш, мой затупился…

– Я тебе сейчас в глаз дам, – холодно сказал Сергей. – Что ты там опять малюешь?

Вопреки его ожиданиям, Макар свернул альбомный лист в трубочку и протянул ему.

Сергей подавил раздражение, которое всегда охватывало его в первые минуты изучения илюшинских каляк-маляк, и терпеливо всматривался, пока кракозябры не начали обретать сходство с реальными людьми.

Ему удалось узнать двоих. Ненормальная девчонка, в буквальном смысле свалившаяся им на головы, восседала в образе лягушонка на какой-то подставке. Паривший в верхнем углу птеродактиль при ближайшем рассмотрении обнаруживал несомненное сходство с Шишигиной.

– Это что? – спросил Бабкин, ткнув на подставку.

– Это трон, – удивленно сказал Илюшин.

Ну конечно. Трон. Как он сам не догадался.

– А где Гурьянова?

– В общем-то, везде.

Бабкин некоторое время молча смотрел на Макара, потом встал, пошел на кухню и там в три глотка опустошил графин с водой. В любой непонятной ситуации пей воду.

– И что мы будем делать дальше? – крикнул он из кухни.

Илюшин не отозвался. Бабкин наполнил графин из чайника, залил в чайник некипяченую воду и включил газ.

– Почему она сказала, что нет и никогда не было никакого Карнаухова? – Макар возник за спиной так неожиданно, что Бабкин чуть не шарахнул по нему чайником.

– Твою мать! Сто раз твердил – не подкрадывайся!

– Карнаухова, – настойчиво повторил Макар, – нет и не было. Почему?

Сергей потер глаза.

– Тебя просто деликатно послали. Сельские училки – это, знаешь, особая порода.

Илюшин задумчиво покивал, явно не слыша ни слова из того, что ему сказали.

– Макар, она покрывает своего воспитанника, Буслаева. Меньше всего ей нужно, чтобы ты околачивался в ее городе. Ей-богу, я не понимаю, чего мы ждем!

– Мы не ждем, – возразил Макар. – Мы думаем.

Сергей увеличил огонь под чайником и сел на табуретку.

– Полагаешь, все убитые захоронены в одном месте? Я уже прикидывал так и сяк – все равно получается, что если он держал трупы в подвале своего дома, должны были остаться фрагменты тел. Бывает, сильный огонь уничтожает бесследно даже кости, но это в том случае, если его никто не тушит. Горит часов пять, а потом еще тлеет… У Буслаевых другая история. Пожарно-техническую экспертизу поглядеть бы, только кто ж нам ее даст.

– Покажи фотографии, – неожиданно попросил Макар.

– Алины Кущенко не хватает.

– Надо взять у Германа…

Сергей раздосадованно крякнул: про Германа можно было и самому сообразить.

– Я его сегодня видел трижды – бегает со своей камерой как подорванный, ему не до нас. Вот закончится праздник… – Он вспомнил про портрет на стене. – Я, в принципе, и без фото могу тебе описать Алину. Лоб средний, прямой, надбровные дуги не выражены. Форма лица треугольная, глаза округлые. Брови светлые, рыжеватые. Нос короткий, широкий, переносица тоже широкая, крылья носа опущенные.

Макар разложил на столе фотографии и менял их местами без видимого смысла. Карнаухов. Леви. Хохлова. Над ними – Федор Буслаев.

– Подбородок скошенный…

– Что? – вдруг дернулся Илюшин.

– Подбородок…

– Нет, что ты сказал до этого?

– Э-э-э… Переносица широкая, нос короткий, брови рыжеватые…

Макар уставился на него, беззвучно шевеля губами, и вдруг вскочил, уронив табуретку.

– Ты куда? – крикнул Бабкин ему вслед.

– Маргарита! – заорал тот на весь дом. – Маргарита!

Захлопали двери, и послышалось взволнованное лопотание хозяйки, а следом настойчивый голос Илюшина, что-то однообразно повторяющий; из его бормотания выбивалось только одно слово, как теньканье птицы за окном: Нина, Нина, Нина.

– Ты расспрашивал про Куренную, – утвердительно сказал Бабкин, когда Макар вновь появился в дверях.

Вместо ответа Илюшин оторвал уголок откидного календаря и схематично изобразил на нем овал лица и два больших глаза. Потом повторил то же самое с другим уголком. Под первым рисунком написал Л.Х., под вторым – Н.К.

– Ну, это ясно, – нахмурился Сергей. – Лиза Хохлова и Нина Куренная.

– Нет, – сказал Макар, – пока еще нет. Вот так яснее… – Он вытащил из кармана красную ручку и, зажав в зубах колпачок, накарябал вокруг обеих голов крупные завитки.

Бабкин поднял брови, перевел взгляд на фотографии и вдруг понял. Он выхватил у Макара обрывки календаря и положил рядом со снимками. Подумал – и сдвинул Карнаухова и Буслаева вверх.

Четыре лица с огненно-рыжими волосами смотрели на него.

– Какова вероятность совпадения? – вслух подумал он.

– Это тебе не Британия, здесь на улицах рыжие почти не встречаются, тем более – такого оттенка. Ты сказал, у Кущенко брови рыжеватые… Волосы обычно ярче и темнее бровей. Наша хозяйка вспомнила, что Нина Куренная тоже рыжая.

– Итого: из шести жертв – четверо рыжих, двое шатенов…

– Серега, а что, если у нас не одно преступление, а два? Смотри: вот Буслаевы…

Макар вывел на экран фотографию с надгробного памятника.

– Красивые люди, – пробормотал Бабкин.

– И, что важнее, темноволосые!

Фотография младшего Буслаева легла возле портрета родителей. Четверо рыжих скучились в стороне.

– Карнаухов, Карнаухов, – забормотал Илюшин, уставившись на единственную фотографию, оставшуюся в центре. – Не пришей кобыле хвост наш Карнаухов. – Он схватил с подоконника схему. – Нет никакого Карнаухова и никогда не было… А кто же был, Серега, кто? Ты бы видел ее лицо, она была не в себе, ее что-то выбило из колеи, в таком состоянии люди легко проговариваются…

Бабкин молча вжался в стену, подальше от напарника: сейчас Илюшину нельзя было мешать.

– Что мы о нем знаем? – Макар вскочил и начал стремительно ходить по комнате. – Сирота, писал Оводову с просьбой о помощи, был привезен сюда, помогал Герману, жил в его доме, оставался на хозяйстве на время отъездов, почти купил собственный… Мать была убита…

Он встал и перевел на Бабкина взгляд, в котором билась невысказанная мысль.

– Слушай, а как выглядела Полина Карнаухова?

– Ну, офигеть, – только и смог сказать Бабкин, получив от Оводова снимок молодой Полины: на него смотрела, прищурившись, ярко-рыжая женщина с грубоватыми чертами.

Илюшин кивнул:

– Похожа на модель у прерафаэлитов, то же строение лица.

– Не буду спрашивать, кто это такие.

– Живописцы, поэты… В двух словах – направление в искусстве.

– Послушай, Илюшин, – проникновенно сказал Сергей, – ты отучался бы отвечать на вопросы, которые тебе не задавали.

– Я сейчас объясню на понятном тебе уровне. За главного у них был такой Данте Россетти, не тот Данте, который написал «Божественную комедию», тот был Алигьери, а этот почти такой же, но Россетти. Постигаешь?

– Нет! – рявкнул Бабкин.

– Этот Россетти без памяти любил свою жену – примерно как ты, может, чуть поменьше, – и когда она умерла, положил ей в гроб рукопись со своими стихами.

– Может, про Карнаухова поговорим? – затосковал Сергей.

– А спустя то ли восемь, то ли десять лет, – с воодушевлением продолжал Макар, – Россетти вдруг подумал, что он изрядно сглупил, и договорился об эксгумации.

– Чего? – изумился Бабкин.

– Жены.

– Я понимаю, что жены! Не держи меня за идиота. Я имел в виду, как он до этого дошел.

– Творцы… – неопределенно объяснил Макар. – Короче говоря, гроб откопали, кости перетрясли, рукопись вытащили. Жену захоронили. Стихи опубликовали. Спорим, ты теперь про прерафаэлитов будешь помнить до конца жизни? Ключевое слово – эксгумация. Мнемоника, мой дремучий друг!

– Хорошие хоть были стихи? – помолчав, спросил Бабкин.

– У Мандельштама лучше. Хочешь, про него поговорим?

Оконный сквозняк подхватил фотографию Володи Карнаухова, и Бабкин быстро прижал ее пальцем.

– Хватит лирических отступлений от темы! Предположительно, наш малец прикончил собственную мать, а потом начал убивать в Беловодье. Выждал год, осмотрелся… Надо бы расспросить тех, кто занимался делом Карнауховой, а еще лучше – посмотреть материалы своими глазами.

– «Он у меня первые два месяца молчал, а говорить начал, как сейчас помню, на День учителя, когда я взял его на съемку в школе». – Илюшин процитировал Германа. – День учителя когда празднуют?

– В начале октября.

Они посмотрели друг на друга. Макар усмехнулся:

– Можем даже Оводову не звонить! Наш Володя молчал весь август и сентябрь, а значит, Полину убили в июле.

– Все это время мы искали серийного убийцу! – Бабкин выругался без злобы, с удивлением. – Это что получается – Буслаев вообще не при делах?

Илюшин побарабанил пальцами по столу.

– Меня настораживает, что вся катавасия с поджогом случилась примерно в то же время, когда последний раз видели Карнаухова…

Бабкин вытащил сигарету из пачки, собирался закурить, но рассерженно выплюнул.

– А ведь где-то он бродит, этот ублюдок! Еще одно убийство в этом городке точно не прошло бы незамеченным, и он свалил куда подальше. Слушай, Макар, я хочу…

Договорить ему не удалось: пронзительно, с нарастающей громкостью засвистел чайник, словно предупреждая об опасности, и в этот свист вплелась трель входного звонка.

Две женщины в платьях сидели на диване, чинно сложив руки на коленях. Они не были похожи, однако в них чувствовалась некая общность, что-то вроде принадлежности к одной касте. Сергей смутно ощущал, что дело не в учительстве.

– Вы убили Карнаухова, – повторил Макар, и Бабкин расслышал в его голосе обескураженные нотки.

Сам он молчал. Ему требовалось время, чтобы переварить их рассказ.

Они догадались связать исчезновения и поняли, что их объединяет. Они реализовали комбинацию немыслимой сложности, исключив из поля деятельности убийцы всех, кто мог стать его жертвой. Они оставили приманку и выследили того, кто кружил вокруг нее.

На последнем этапе их умозаключения оказались ошибочными, однако они все равно вышли на преступника.

И, как будто мало было всего вышеперечисленного, они его еще и убили.

– Не убили, – покачала головой Кира, словно прочитав его мысли. – Мы полагаем, случилось вот что: он пришел в себя и сумел выбраться из погреба. Придушил какого-то беднягу, разбил ему лицо, переодел в свою одежду. После этого сбросил тело вниз, а голову закрыл мешком. Он знал, что если мы не найдем труп там, где я его оставила, то обратимся в полицию… А так мы избавились от того, кого считали Карнауховым, и решили, что все закончилось.

Макар подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает, и вернулся.

– Крышку погреба можно открыть изнутри?

– Мы не проверяли, – ответила Кира. – Но Володя очень сильный, невероятно сильный. Мне удалось справиться с ним каким-то чудом.

– В городе в этот день исчезали люди?

– Нет, – подала голос старуха.

– Или мы об этом не знаем, – поправила Кира. – Бродяги редко сюда забредают, но Карнаухову могло повезти. Или он наткнулся на одинокого рыбака, которого никто не хватился. Я склоняюсь к второму объяснению, потому что от дома Германа так же удобно спускаться к реке, как от моего. Может быть, он пошел смывать кровь… Или осмысленно искал жертву, предполагая, что я не стану снимать мешок. Не знаю.

– Кровь он мог смыть и дома.

– Не знаю, – повторила Кира.

– Умоляю вас, ближе к делу, – нервно попросила Шишигина. – Марта у него в руках. Возможно, он ее уже убил!

– Если девочка мертва, нам совершенно некуда торопиться, – хладнокровно сказал Макар.

Старуха дрожащей рукой вытерла пот со лба. Кира коснулась ее ладони.

– Он украл Марту не только из-за того, что она рыжая. Это самый верный способ отомстить нам обеим. Он будет мучить ее. Прошу вас!.. – Голос ее сорвался.

Бабкин испугался, что Гурьянова разрыдается, а со старухой случится удар.

– Так-так-так, – торопливо сказал он, – давайте-ка разберемся, что у вас уже есть, а затем наметим план действий.

– Мы предполагаем, что Карнаухов вернулся в город сравнительно недавно, – уже спокойнее сказала Кира. – В противном случае слишком высок был риск, что мы его опознаем. Он должен выглядеть так, чтобы его не узнал Герман. Вряд ли у него нашлись средства на пластику, значит, нос сломан. Паспорт, конечно, поддельный. То есть паспорт настоящий, но владелец – не он.

– За двенадцать лет могли и найтись деньги на операцию. Макар, что ты делаешь?

Илюшин открыл ноутбук и щелкал мышью.

– Изучаю спутниковую карту. М-да…

– Сколько? – спросил Бабкин.

– Много. Больше десяти.

– Что вы считаете? – резко спросила Шишигина.

– Постройки, – объяснил Сергей. – Те, что в лесу. Их можно разглядеть на фотографиях со спутника.

– А Марту со спутника нельзя разглядеть? – подалась к нему старуха.

Бабкин взглянул на нее и понял, что она не шутит.

– К сожалению, нет, Вера Павловна.

– Будем плясать от Карнаухова, – решил Макар. – Итак, мы ищем мужчину, которому сейчас… сколько, Кира Михайловна?

– Тридцать три.

– …мужчину от двадцати пяти до сорока, среднего роста и, скорее всего, бородатого, потому что это самый простой способ изменить внешность. Допустим, он вернулся в две тысячи седьмом…

– Не вариант, – буркнул Сергей.

Все обернулись к нему.

– Сами подумайте: человек с девятнадцати лет до двадцати одного года меняется очень мало, хоть он двести бород отрастит. Нет, Карнаухов приехал сюда взрослым мужчиной. Я бы сказал, копать надо в пределах четырех лет.

– Сузим границу до две тысячи одиннадцатого. Вряд ли здесь появилось много мужчин подходящего возраста за это время.

– Но как, как нам о них узнать? – простонала Шишигина. – Сегодня выходной, все закрыто, и райотдел, естественно, тоже!

Илюшин на секунду задумался.

– Карнаухов должен был купить или снять квартиру… Ну, или дом, благо жилье здесь недорогое.

– Риелтор! – Гурьянова вскочила.

– Именно. Их много?

– Один, – сказали женщины одновременно.

…В Беловодье проживало всего трое мужчин, подходящих под описание, однако их имена ничего не говорили ни Гурьяновой, ни Шишигиной.

«На то, чтобы навестить всех троих, уйдет время, – думал Сергей. – Но хуже всего не это. Допустим, мы приехали, а никого нет дома, что более чем вероятно из-за этого праздника, будь он неладен. И что тогда? Показывать соседям фото Карнаухова в надежде, что они опознают приезжего мужика в этой полудетской физиономии?»

Илюшин молчал. На лице его отражались те же мысли.

Две женщины смотрели на них с надеждой.

Тихонько зажужжал телефон.

– Снова риелтор, – удивленно сказала Кира.

– Включите громкую связь.

Комнату наполнил высокий дребезжащий голос:

– Кирочка, я кое-что вспомнила, вдруг тебе пригодится. Тут один такой дядечка наведывался ко мне дважды, приценивался к Гагарина и Некрасова, ну, знаешь, к той части Некрасова, которая на холме, низину-то никто не хочет, там на первых этажах плесень, ее вообще ничем не выведешь…

– Ира!

– Прости-прости! Я о чем вообще? А! Дядька такой себе дядька, мутноватый. Он сейчас в подвальчике живет, ты наверняка его знаешь, там ремонт ключей и прочая фигня. Подвальчик вроде как ему в наследство достался, а может, и нет, он особо не горел желанием рассказывать, а я не стала расспрашивать…

Кира выронила телефон.

– Господи, я его знаю! Это новый ключник!

Илюшин нажал кнопку отбоя.

– Как он выглядит?

– Бородатый, усатый, постоянно в темных очках, даже зимой… на вид ему лет тридцать восемь. Неразговорчивый. Замкнутый тип и довольно неприятный.

– Пасека! – вдруг громко произнесла старуха. Она походила на идола, который отверз уста, предрекая бедствие. – Пасека!

– Вера Павловна… – осторожно позвал Сергей, сокрушенно подумав, что все-таки возраст, ничего не поделаешь.

Шишигина всплеснула руками:

– Пасека, боже мой, пасека! Кира, да скажите же им!

Гурьянова поменялась в лице:

– В самом деле! Мастерская при новом владельце стала работать через два дня на третий. Однажды я пожаловалась знакомой, что это неудобно, и она объяснила, что владелец разводит пчел и целыми днями пропадает в лесу.

Илюшин одобрительно щелкнул пальцами.

– Вы случайно не запомнили, где эта пасека?

– Мне не дает покоя один вопрос, – тихо сказал Макар. – Чей труп сбросила в реку Гурьянова, если это был не Карнаухов?

– Нашел время, – буркнул Сергей. – Помолчи, не мешай.

Они лежали в противопожарном рву, густо поросшем люпином, по стеблям которого сновали муравьи. За их спинами шумел лес, а перед ними, на опушке, уходили вдаль ровными рядами ульи, выкрашенные в зеленый цвет. Над пасекой стоял торжественный ровный гул.

Бабкин раздвинул стебли и приподнялся.

Ряды упирались в небольшой летний домик, на стене которого ровно посередине, как будто дом рисовал ребенок, была вырезана дверь. Справа виднелся дощатый сарай, слева в глубине – низкая замшелая крыша, похожая на гигантскую книгу, разложенную на траве переплетом вверх.

– Это что такое? – шепнул Макар, подкравшись к нему.

– Подземный омшаник. Ульи сносят туда на зиму, чтобы пчелы не погибли.

– А летом, значит, там пусто?

Они переглянулись. Бабкин сполз обратно в ров.

– Вообще, конечно, похоже на правду, – тихо сказал он. – Девчонка от страха рванула не в ту сторону и заплутала в лесу. Дорогу не заметила, петляла, добралась до реки.

– Машину видел?

– Торчит какой-то рыдван возле сарая… Сиди, не высовывайся.

Сергей побежал, согнувшись, по рву, и скрылся из виду.

Вернулся он очень скоро, с обрезком доски в руке.

– Внутри кто-то есть. Ходит и бубнит.

– Два голоса?

– Один. И окно пленкой затянуто. – Бабкин сполз на дно и прижался спиной к осыпающейся стенке. – Значит, слушай сюда. Давай исходить из худшего: девчонка находится в доме, а у этого утырка какая-нибудь самодельная пищаль. Поэтому…

– …разворачиваемся и уходим.

– Поэтому ты ждешь возле окна. Если он выскочит…

– …бью его этой хренью.

– Я тебя самого сейчас побью этой хренью! – озверел Бабкин. – Не вздумай к нему приближаться! Если он выскочил, орешь и запоминаешь, куда он побежал, а доской отмахиваешься, если ему взбредет в голову пырнуть тебя ножом.

– А ты?

– А я зайду в дом и поздороваюсь.

Макар нехорошо улыбнулся:

– Давай на секунду допустим, что Карнаухов начнет стрелять. И что?

– Тогда драпаешь, сигаешь в ров и вызываешь полицию. Связь тут хорошая, я проверил. После этого сидишь тихо, прикрывшись доской.

– Катись к черту с таким планом, – уже без улыбки сказал Илюшин.

Бабкин снисходительно похлопал его по плечу:

– Расслабься! Все будет нормально, он нас не ждет. Войду, пообщаюсь… Топай, только обойди пасеку вон там, за рощей, чтобы он тебя не заметил, если надумает выйти.

Илюшин молча кивнул и побежал к деревьям.

Едва он исчез, всю оживленность Бабкина как рукой сняло. Он не любил действовать без четкого, а главное, заранее подготовленного плана, а сейчас их единственный план был – поторопиться, потому что этот псих затащил в свое логово девчонку и, скорее всего, измывался над ней. Сергею дважды приходилось сталкиваться с маньяками. В одном случае извергом оказался стоявший на учете шизофреник, которого несколько раз задерживали и отпускали: в промежутках между задержаниями он убил троих. Второй был представителем фармацевтической компании и ездил по городам в командировки. Бабкин до сих пор не мог представить, какой объем работы пришлось провернуть следственной группе, чтобы поймать его. Представитель произвел на Сергея неизгладимое впечатление. Это был полный достоинства немолодой мужчина с грамотной речью. В отличие от первого, совершенного зверя с виду, он искренне сокрушался о том, что ему пришлось совершить. Экспертиза признала его вменяемым.

Бабкин читал материалы уголовного дела. Сейчас, лежа в траве под люпинами, он сказал себе, что его главная задача, кроме задержания Карнаухова, не грохнуть его потом, что бы там ни оказалось в этом домике. «Что бы там ни оказалось», – повторил Сергей для верности.

Он поднялся, очень быстро пересек пасеку, не обращая внимания на жужжавших вокруг пчел, и с размаху ударил плечом в дверь.

Дом содрогнулся. Дверь упала на пол, точно карта из колоды, и Бабкин в долю секунды оказался возле темнобородого человека, склонившегося над туристической газовой плитой.

– Э-э… – испуганно сказал человек – и захрипел.

– Макар! – позвал Бабкин.

На крыльце послышались быстрые шаги. Не выпуская пасечника, Сергей придвинул стул и усадил на него мужчину, как куклу.

– Провод какой-нибудь поищи, – сказал он, не оборачиваясь. Мужчина сипел и извивался в его руке.

Илюшин возник минуту спустя с мотком провода. Бабкин кивнул на пленника:

– Руки – сзади, ноги – к ножкам стула.

Когда Карнаухов был надежно привязан, Сергей обыскал пасеку, крича «Марта! Марта!». В подсобке Карнаухов хранил только инвентарь для пчеловодства. Омшаник оказался пуст, не считая ящика с вишней на полу и каких-то скомканных тряпок в грязных пятнах; Сергей расправил их, но это была не кровь, а зеленая краска. Он осмотрел стены и пол, вернулся в сарайчик и простучал доски. В багажнике и салоне машины не нашлось никаких свидетельств того, что здесь перевозили ребенка. Он повторил обыск в доме, забрался на крохотный чердак, не переставая звать Марту, и наконец вернулся к Карнаухову.

– Где девочка?

– Я ничего не сделал, – с ужасом забормотал мужчина. – Я ничего не сделал!

– Ты ответь, пожалуйста, – ласково попросил Бабкин, – и больше от тебя ничего не потребуется.

– Я не понимаю!

– Где. Марта. Бялик.

– Кто это?! Не знаю, я ничего не знаю!

Бабкин неторопливо выпрямился.

– Серега! – предупреждающе сказал Макар.

– Не трогай! Сволочь! А-а-а! Убивают! – вдруг завизжал пленник. Вопль снова перешел в хрип, когда Бабкин сжал пальцы на его горле.

– Мы не из полиции, – без выражения сказал он. – Нас наняли, чтобы найти ребенка. За него хорошо заплатят. Мертвая она, живая – мне, в общем, без разницы. Я просто зарабатываю на кусок хлеба. Ты мешаешь мне делать мою работу.

– Я скажу, сукой буду, скажу… – зачастил мужчина, глотая слова. – Мужики, вы попутали… ну чо вы, я же не этот! Вы чо, думали, я тут малолеток жарю? Да… вы чо! У меня с грызунами никаких дел не водилось… Матерью клянусь!

– Стоп! – сказал Макар.

Пленник осекся.

Илюшин присел перед ним, наклонив голову. Мужчина в страхе скосил на него глаза, вскрикнул, почувствовав прикосновение, и задергал плечами, как бескрылая птица, пытающаяся взлететь.

– Серега, глянь!

Макар закатал пленнику рукава до локтей. Запястья и предплечья на обеих руках были забиты синими татуировками.

– Ну, сиделец, – неохотно признал Бабкин.

Илюшин поднял глаза и прищурился, рассматривая Карнаухова с отстраненностью палача, оценивающего не облик приговоренного, а лишь толщину его шеи.

– Бритва есть?

– А-а-а! – Мужчина забился, как рыба.

– Не догадался захватить. Но личико ему поправляли добрые люди, и не раз. Что тебя смущает?

– Жаргон.

– Да он комедию ломает, Макар! Это спектакль! Времени сколько прошло, подумай сам. Он десять раз уже мог присесть – отсюда и жаргон.

Илюшин с сомнением покачал головой.

– Приотпусти его слегка, пока он концы не отдал.

Пленник засипел, вдыхая воздух.

– С первого раза, – мягко попросил Макар, глядя на него снизу вверх, – с первого, это важно, рассказываешь, кто ты такой и что здесь делаешь.

– Андрей меня зовут, – выпалил тот, не раздумывая. – Андрей Тарасов!

– А по документам ты Илья Пырьев.

Пырьев-Тарасов сглотнул и начал рассказывать, отрывисто, словно отбивая мячи.

История его была проста. Пятерых членов банды, грабившей склады и магазины, взяли на шестой год их деятельности, и одному из них, единственному, на чьих руках не было крови, предложили сделку. Четверо отправились за решетку надолго, пятый вышел на свободу шесть лет спустя.

Он уехал в другой город. Сначала у него появилась работа, потом женщина, и он уже совсем было решил, что его поезд отправился по другой ветке, когда до него дошли известия о бывших подельниках.

Новости были такими, что он бежал из своей новой жизни в тот же вечер, бросив и работу, и жилье, и женщину, которой напоследок крикнул убираться немедленно из этой квартиры. Женщина была неглупая: он знал, что она последует его совету.

Страх гнал его подальше от больших городов, хотя именно там затеряться было проще всего. Кто-то из дальней родни упоминал Беловодье, и он поехал туда, не представляя, что его ждет.

Городок ему неожиданно приглянулся. Здесь царило спокойствие без тоски, и даже зима не вгоняла в уныние, как прежде, а радовала: много снега и солнца, прозрачный синий лед на озере, сугробы у леса – как плохо замаскировавшиеся караульные снеговики.

У него оставалось немного денег от прошлой жизни. Паспорт на другое имя он выправил давно, прибегнув к помощи старого друга. Средств хватило на мастерскую. Может быть, хватило бы и на комнатушку, но он неожиданно для себя приобрел по объявлению пасеку – семидесятилетний владелец начинал слепнуть, и его забирала к себе родня. Старик едва не плакал от радости, что пчелы окажутся в надежных руках. Руки у него действительно были хорошие, он все детство помогал деду, разводившему пчел.

Единственное, что не давало ему покоя, – мысль о том, что в конце концов до него доберутся, как добрались в том городе, где он едва не женился. Каждый раз, когда открывалась дверь мастерской, у него подпрыгивало сердце. Успокаивался он только на пасеке: его поддерживала странная детская вера в то, что пчелы его защитят.

– Они меня за этот год не ужалили ни разу, – сказал он, шмыгнув носом. – Потому что с пониманием… И, это, место тут годное. Лес сухой, редкий, пчелы любят такой. А чабреца вокруг сколько! Вереск растет, малины полно, дягиля…

– Ты мне ботанический справочник не читай, – прервал его Бабкин. – Макар, на пару слов.

Они отошли к дверному проему.

– Самое простое – отвезти его к нашим теткам, побрить и предъявить его рожу, – вполголоса сказал Сергей. – Станет ясно, плетет он кружева или говорит правду. Но мы потеряем на этом уйму времени.

Макар скользнул взглядом по жужжащим пчелам и очень спокойно спросил:

– Ты ульи проверил?

– В каком смысле?

И тут Бабкин понял в каком.

– Так, – сказал он, сразу подобравшись. – Да. То есть нет. В смысле, если ульи, то должно быть очень много крови. Крови нигде не видно.

– Ее не видно здесь, но он мог сделать все в другом месте, в роще, например. Ты же не приглядывался к траве в роще, и я не приглядывался.

Бабкин представил, как открывает крышку улья и вместо рамок видит внутри нечто, плотно облепленное насекомыми. Маленький рыжий детеныш сбежал от убийцы, пробрался через ночной лес, переплыл реку, проявил столько бесстрашия и сообразительности, что хватило бы на десятерых взрослых, – для чего? Чтобы два дня спустя они нашли распиханные по ульям…

Этот образ, вставший перед глазами, заставил его думать в десять раз быстрее обычного.

– Следак! – торопливо сказал он. – Тот, который вел его дело. Мне нужно с ним связаться, это быстро, если повезет, быстрее, чем…

Он достал телефон и обернулся к Тарасову.

Макар отошел в глубь домика, сел и наблюдал, как ставший очень сосредоточенным Бабкин сфотографировал фас и профиль пчеловода, узнал у него имя следователя и, выйдя наружу, кратко поговорил с кем-то, кто явно был ему хорошо знаком. «Фотку сброшу, свяжись с ним, я для него человек левый, и даты пускай подтвердит, пришлю прямо сейчас, только срочно…» Потом обошел вокруг дома, сначала в одну сторону, потом в другую, избегая смотреть на ульи, пока Илюшин молча ждал на одном стуле, а пленник на другом. Когда раздался звонок, все трое вздрогнули.

– Да! Ты уверен? В две тысячи пятом году или в седьмом?

Бабкин дослушал, не произнося ни слова, сказал «спасибо» и сунул телефон в карман. Затем вошел в дом и размотал провода. Тарасов бухнулся на пол, растирая запястья.

– Во даете, братва! Чуть глотку не перерезали…

– Прости, мужик, – устало сказал Бабкин. – Я тебе дверь прилажу. Ты лучше объясни, почему у тебя стекла в окне нет?

– Да его и не было, – удивился пасечник. – Я вон пленкой затянул, вроде и нормально. А застеклить руки не доходят.

Илюшин вышел на крыльцо, минуту спустя к нему присоединился Сергей.

– Вот теперь приехали, – глухо сказал он.

Макар не ответил.

За их спинами громыхал посудой лже-Карнаухов, поднимая разлетевшиеся миски, а Бабкин думал, что им нужно немедленно возвращаться, брать в охапку старуху с директрисой и мчаться по тем трем адресам, которые передала риелтор. Но ведь не найдут никого… Убийца – не дурак, он действительно увозил девочку в лес, и трофеи у него хранятся не в городе, а в какой-то богом забытой дальней избушке, мимо которой если и ходят грибники, то раз в десять лет, а скорее всего, реже, потому что у здешних лесов не слишком хорошая слава, хоть и не такая зловещая, как у реки. Дурак он был, когда боялся заглядывать в ульи, потому что – ну, нашли бы эту жуткую мозаику, из которой нужно сложить обратно человеческое тело, и что? Марта Бялик была бы мертва. Это кажется страшным лишь до тех пор, пока не представишь, что Марта Бялик жива. Вот сейчас, пока они сидят на крыльце под жужжание пчел, она жива и будет жива еще какое-то время.

Он усилием воли отогнал воспоминание о представителе фармацевтической компании.

– Макар, нам пора.

Тот не пошевелился.

– Макар!

Илюшин подобрал щепку и что-то начертил на земле.

– Я никак не могу решить одну задачу. Что это был за труп, который Гурьянова утопила в реке?

– Макар, ты что? – ошалело спросил Сергей. – Ехать надо, сейчас же! Над трупом подумаешь по дороге!

– Это крайне интересно, – продолжал Илюшин, не обратив внимания на его слова. – Никто не исчезал в городе в ту ночь, когда Буслаев убил родителей. Пропавшего рыбака хватились бы приятели, версия с бродягой не выдерживает критики… Если подумать, Шишигина и Гурьянова сделали вывод о подмене тела на основании всего лишь двух фактов. Труп изменил положение – это раз. Стал тяжелее – два. Это неубедительно. Тело сползло, окоченело – вот и все.

– Откромсанные рыжие кудряшки тебе убедительны? – взорвался Сергей. – А Бялик, которую хрен теперь отыщешь по этим, мать их, чащобам?

– Убедительны, – кротко согласился Макар. – Но если утопили все-таки Карнаухова, дело приобретает иной оборот. Гурьянова – очень умная тетка, и до этого времени она шевелила за нас извилинами. Но если мы, наконец, подключим свои, то станет ясно как день, что она допустила ошибку. Карнаухов мертв, он похоронен под именем Феди Буслаева, это значит, что девочку увез кто-то другой.

Бабкин помотал головой, будто стряхивая морок, и сел рядом.

– Кто? Макар, послушай, это один и тот же человек! Черт с ним, с расположением тела, но почерк один, разве ты не видишь? Волосы эти отрезанные, все жертвы рыжие… Серийные убийцы крайне редко действуют парами, а если такое все-таки случается, то обычно это мужчина и женщина. У тебя есть на примере хоть одна баба, которая подходит на эту роль?

Макар задумался. Он молчал очень долго, и Бабкин хотел уже рявкнуть, что все эти теоретизирования бессмысленны, потому что без Карнаухова его подруга не стала бы продолжать убийства, но в этот самый момент Илюшин поднял на него взгляд и спросил:

– А крайне редко – это сколько раз из ста?

От этого вопроса с Бабкиным что-то произошло. Как будто Макар плеснул в него холодной водой, и на его внутреннем белом листе благодаря химической реакции вдруг начал проступать рисунок, на глазах обретая контур, цвет и перспективу, насыщаясь мелкими штрихами, за которыми он едва успевал следить взглядом…

А потом в этом исчезла необходимость. Все стало видно четко и крупно, будто на детской раскраске.

Герман уезжал каждый июль к своему другу Науму.

В доме Германа были найдены улики.

У Германа жил Володя Карнаухов.

Перед глазами Германа постоянно находилась фотография Лизы Хохловой.

Герман остался жить в Беловодье после смерти племянника.

– Знаешь, что такое экстраполяция? – сказал Макар. Сергей диковато уставился на него. – Это распространение выводов, полученных из наблюдения за одной частью явления, на другую его часть.

Бабкин молча схватился за телефон.

– Наум, – с тихим бешенством сказал он, едва ему ответили, – слушай сюда, старая гнида! Не вздумай повесить трубку. Когда ты подтвердил, что твой друг Герман приезжает к тебе каждый год на две недели – чем ты руководствовался?

В трубке закудахтали.

– Хватит сочинять! – оборвал Сергей. – Сколько дней он на самом деле проводил у тебя?

– Две недели! Минус дорога!

– Это он попросил тебя об этом сказать?

– Две! Две!

– Знаешь, кто твой Герман на самом деле? Он убийца. А ты обеспечивал ему фальшивое алиби, год за годом!

Илюшину казалось, будто каждое слово Бабкина проминает телефонный пластик.

– Он от жены скрывался! – плаксиво закричал Наум. – К любовнице ездил, к душеньке своей, Ниночке, сынишку своего повидать, а вы, вы… вас его жена наняла! Он мне все рассказал! Жена его подозревала, она бы его из дома выгнала, с дочкой увидеться не дала!

– Идиот, – бессильно сказал Бабкин. – У твоего Германа нет никакой жены! И любовницы тоже нет. Ты купился на дешевку, решил, что он такой же страдалец, как ты, а он годами использовал тебя как прикрытие для своих дел. Ты тряпка, которую набрасывают на лужу крови. За эти годы его дети уже давно своих бы родили, а ты все одну и ту же сказочку слушал.

– Ж-жена, – заикаясь, сказал Рудинский. – И Ни-ниночка, они с ней в поезде познакомились, она по ошибке зашла не в свое купе… Сын, Валерка…

– Сказать, сколько луж тобой накрыли? – раздельно спросил Сергей.

Он убрал трубку в карман и посмотрел на Илюшина.

– Где может быть Герман?

– Где угодно, – безразлично сказал Макар, и по этому безразличию Бабкин понял, что дело плохо. – В любом из тех домов, что мы видели на карте. Нам нужно обойти их все.

– Это займет три дня!

– Я не вижу вариантов. Может быть, нам повезет и мы наткнемся на него быстро. Или девочка еще будет жива. Они ведь не всегда сразу…

– Я знаю, – оборвал Бабкин. – Поехали!

За ними раздалось нерешительное мычание.

– Э-э… мужики, тут вот чего… – Бывший грабитель помялся. – Вы базарили громко, я вспомнил… Короче, пару дней назад потащился в лес и малость заплутал. Смотрю, мужик околачивается, рядом тачка. На рожу вроде знакомый, но я подходить не стал, сам допер, куда идти. А сейчас думаю: может, он не за кирпичами, а?

– Где это было? – отрывисто спросил Бабкин.

– Короче, база для спортсменов. Заброшенная. Тут спортсменов-то… Это еще в советские времена строили. Дорога до сих пор годная, ну, колея, конечно, не без этого…

– Как добраться? – перебил Сергей.

– А я знаю, как добраться, – внезапно сказал Макар. – Это единственное место на карте, где несколько крыш рядом, правильно?

Бабкин уже шел к машине.

– Дружище, не обессудь, транспорт мы реквизируем.