Когда выдавалась достаточно светлая ночь, с северной опушки Великого леса появлялась тварь. Беззвучная, как тень, даром что хромая, она пробиралась в Курганье, в край, запретный для живых. Там стоял вечный смрад. В мелких могилах гнили бесчисленные трупы.

Ковыляя, тварь огибала неистлевшую тушу дракона и усаживалась на ляжки в яме, которую рыла одной лапой, ночь за ночью, с превеликим терпением. Трудясь, она часто оглядывалась на запад, где в нескольких сотнях ярдов виднелись развалины города и гарнизонных построек.

Войскам этого гарнизона вменялось в обязанности не пускать в Курганье злонамеренные личности и примечать малейшее шевеление погребенного древнего зла. Но после той грандиозной битвы, в которой была покалечена тварь, погиб дракон и подвергся опустошению город, необходимость в вооруженной охране отпала.

Вот только никому из начальства не пришло в голову поставить перед уцелевшими стражниками новые задачи. Кое-кто из военных так и остался в Курганье, не зная, куда податься и чем заняться.

Для зверя эти люди были заклятыми врагами.

Не будь он увечен, их близкое присутствие нисколько бы его не тревожило. Из схватки с любым отрядом он бы вышел победителем. Но перебитая лапа и десяток незалеченных ран резко снизили шансы, и нынче тварь не угналась бы за обнаружившим ее солдатом, не помешала бы ему добраться до лагеря и отправить хозяевам весть птичьей почтой.

Эти хозяева необычайно жестоки и опасны, и уж от них-то зверь точно не ушел бы живым, даже будь он здоров и полон сил.

Тот же, кому служил зверь, не мог его защитить. Тело господина разрубили и сожгли, в череп ему вбили серебряный клин – и в эту ловушку угодила его душа.

Тварь носила собачий облик, а что до ее величины, та произвольно менялась. Уж такова была магическая натура этого существа, позволявшая представать хоть плюгавой шавкой, хоть чудищем размером с некрупного слона. Вдвое больше боевого коня – вот самый удобный размер.

Многих врагов своего господина умертвила тварь в том великом сражении, но в конце концов противник применил могучие чары и изгнал ее с поля боя.

С тех пор зверь снова и снова прокрадывался назад, преодолевая страх, боль и отчаяние. Подчас рушились стены его ямы, иногда она заполнялась дождевой водой. И всякий раз землекоп был вынужден трудиться под бдительным взором надежнейшего стража, оставленного победителями.

Среди костей росло одинокое деревце. Практически бессмертное, оно неизмеримо превосходило силой ночного копальщика. Деревце было божьим чадом. Еженощно оно пробуждалось, ощутив появление зверя. И отклик всегда был одинаков.

Меж древесных конечностей вспыхивало голубое сияние. К чудовищу устремлялась яростная бледная молния. Хоть и не гремела она и не трещала, а лишь слабо шипела, на зверя обрушивался страшный удар – так взрослый, рассвирепев, бьет малое дитя.

Молния не ранила, но причиняла невыносимую боль. Зверь тотчас ретировался – чтобы дождаться следующей ночи и на самую малость углубить яму, прежде чем снова проснется древесное божество.

Упорство давало плоды – работа понемногу продвигалась.