Глава 3

Сегодняшняя ночь поднимет с самого дна Рима всю ту гниль, что копилась здесь веками. Пожалуй, это единственное, что я мог утверждать и знал наверняка. Я ловил на себе взгляды разных людей с совершенно разными судьбами, в которых запечатлелась вся боль и разочарование, которое приносило с собой рабство. Без сомнения, это были сложные люди, у многих из которых вряд ли осталось что-то человеческое, но требовать или взывать их к гуманности после всего того, что невольникам пришлось пережить, было неправильно с моей стороны. Я знал, во что ввязываюсь и с какими людьми впредь мне предстоит иметь одно общее дело.

Люди, только что освободившиеся от рабских оков, смотрели на меня и моих бойцов с нескрываемым восхищением, видя в нас не просто своих спасителей, а скорее богов. Но что будет дальше, когда они, получив свободу, о которой грезили, сделают первые шаги в мире, который они откроют для себя заново. Все они слишком долго томились в оковах, именно в этом таилась главная загвоздка и разочарование. Не зря ведь говорят, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, и к этим людям эта поговорка относилась лучше всего. Сродни каторжникам, у рабов латифундий, приравненных по своему статусу к скоту, априори менялось мировоззрение. Вопрос был в том, смогут ли они теперь понять свободу? Но поняв свободу, не менее важным было не ошибиться, чтобы не сожалеть о сделанном выборе потом. У кого из них хватит мужества сделать правильный выбор? Кто из них захочет бежать прочь из Италии, туда, где еще не распространилась вездесущая республиканская власть, чтобы спастись от издевок и невольничества и попытаться зажить новой жизнью? Были ли такие здесь?

Я с любопытством рассматривал замерших в нерешительности, столпившихся перед нами невольников. Или я совсем плохо разбирался в людях, или среди этих ожесточенных, закаленных оковами людей вовсе не было тех, кто был готов показать спину. Скорее они были готовы вновь оказаться в кандалах, но получить шанс отомстить поработителям, лишившим их жизни, забравшим из этой самой жизни все самое ценное. Обозленные, желающие утопить Рим в крови, эти люди будут нести с собой разрушение и смерть. Сейчас, стоя лицом к лицу с ними, я понимал, что моя задача – направить их, сделать так, чтобы одолеваемые яростью, почувствовавшие вкус свободы невольники не захлебнулись в своих чувствах, не остались грабить и убивать на апулийских просторах. Я не хотел верить, что кто-то из них за годы ожесточенной войны Спартака и Рима самовольно отказался присоединиться к восставшим. Возможно, проживая в невыносимых условиях, рабы на многих латифундиях даже не знали о восстании, охватившем Рим. Те же, кто слышал о нас краем уха, не имели времени и сил на то, чтобы предаться грезам.

Как бы то ни было, точно такие же мятежи прямо сейчас вспыхивали по Апулии. Мои диверсионные группы гладиаторов ставили римские земли с ног на голову, выбрасывали на обескровленные римские земли сотни и тысячи сорвиголов, неорганизованных, готовых убивать, крушить все вокруг. Таков был первый шаг, начало было положено.

– Спартак! – вскрикнул один из невольников, первым нарушив затянувшееся молчание.

Вперед выбежал исхудалый мужчина, на вид сорока лет. Возможно, возраста ему добавляло время, проведенное в тяжелейших условиях на полях, скудный рацион, затхлая вода. Он был с ног до головы перепачкан в саже, глаза его пылали озорным блеском, тело вытянулось в струнку. Я видел, что все тело его покрыто рубцами, оставленными хозяйской плетью. Он в первых рядах участвовал в погроме виллы своего доминуса и сейчас был среди тех, кто решился подойти к нашему конному отряду, наблюдавшему со стороны за жестокой расправой рабов над охраной виллы.

– Ты ли это? Боги услышали мои молитвы? Скажи, что это так! – голос невольника дрожал, он ударил себя кулаком по груди и стиснул зубы с такой силой, что я отчетливо услышал, как скрипнула эмаль.

Я спешился с коня, подошел к несчастному, на лице которого от переполняемых эмоций появились слезы. Показалось, невольник совершенно обезумел. Он бросился к моим ногам, обнял за лодыжку, поцеловал. Я одернулся, мужчина был не в себе и не понимал, что творит.

– Как тебя зовут? – жестко спросил я.

– Меня зовут Илай! – прошептал невольник, не оставляя попытки поцеловать мои ноги.

Я резким движением поднял Илая на ноги, но несчастный, будто бы разом обессилев, рухнул обратно.

– Отныне ты свободный человек, Илай! Ни перед кем и никогда ты больше не опустишься на колени! – я нашел его глаза своими глазами. – Если ты хочешь сказать спасибо мне и моим братьям, освободившим вас, то поднимись! Я хочу видеть равного, а не того, кого сломила судьба!

– Поднимись с колен, брат! – поддержал меня Рут.

Илай неуверенно поднялся. По его щекам бежали слезы, несчастный мужчина принялся вытирать их ладонями, размазывая сажу по лицу. Он смотрел на свои руки, похоже, не до конца понимая, что отныне на них больше не будет оков, что рядом нет доминуса, а теперь он, как и его братья, долгие годы проведшие на латифундии господина, свободные люди, вольные принимать решения независимо ни от чьей воли. Мне было больно смотреть на крепкого, но сломленного мужчину, переживающего самый настоящий срыв. Видя, что Илай не может справиться с нахлынувшими эмоциями, один из бывших рабов на латифундии увел несчастного и попытался успокоить.

Я обратил внимание, что несколько бывших рабов о чем-то переговариваются, с любопытством поглядывая на меня. Ко мне вышел один из этой компании, ему было поручено говорить от лица всех остальных. Надо отдать должное невольнику, несмотря на время, проведенное в скотских условиях латифундии, выглядел он отнюдь не сломленным. На латифундии, куда мне со своими бойцами довелось заглянуть сегодня, хозяева не следили за своим живым имуществом. Как и остальные, этот невольник имел запущенную бороду и усы, слипшиеся комьями. Волосы спадали по плечи, в прядях встречалась седина, густые брови выцвели. Кожу местами покрывала короста. Он буквально впился в меня взглядом.

– Это правда? – коротко спросил он.

– Ты не задал вопрос, – улыбнулся я.

– Тебя правда зовут Спартак? Илай не обознался? – пробурчал невольник.

– Его вправду зовут Спартак, а ты мог бы быть чуточку вежливее, бородатый, или останешься без усов! – Рут гоготнул.

Я одарил гопломаха осудительным взглядом, призывая гладиатора не вмешиваться. Не ушло от моего внимания и то, что бородатый, как назвал бывшего невольника с латифундии Рут, напрягся при словах гопломаха, его руки сжались в кулаки.

– Меня зовут Спартак, это правда, – заверил я.

Бородатый коротко кивнул, еще некоторое время пожирая глазами Рута.

– Чего хочешь? – вдруг спросил он.

Надо сказать, вопрос этого человека поставил меня в тупик.

– Я хочу дать тебе и твоим братьям то, чего ты заслуживаешь! Свободу!

– Хм, а тебя кто просил? – бородатый принялся чесать голову, которую наверняка последний раз мыл не один месяц назад, а затем переключился на коросту на щеке, застывшую жесткой желтоватой коркой.

Этот вопрос озадачил меня еще сильнее первого. Боковым зрением я видел, как напряглись мои бойцы, слушавшие этот разговор. На вопрос бородатого ответа у меня не было.

– Тебе не нужна свобода? – только и нашелся я.

Бородатый усмехнулся, мотнул своей гривой.

– Предпочитаю обладать тем, что мне по карману, а у нас, рабов, знаешь ли, карманов вовсе-то и нет, – он развел руками, посмотрел на то подобие одежды, что было надето на нем сейчас. Я увидел, как частички коросты с его щеки забились под его ногти. – А раз нет карманов, значит денег нет тоже! Смекаешь? Расплачиваться нам с тобой нечем! Поэтому зря ты все это затеял, ой как.

– Нам нечем отблагодарить вас! – послышалось из-за спины бородатого.

– Да вас никто и не просил! – подхватил другой невольник.

Я поймал себя на мысли, что прямо сейчас с удовольствием съездил бы по этой бородатой морде. Хотелось, чтобы он заткнулся и больше не нес весь этот никому не нужный бред. Как только невольникам с латифундии могли прийти в голову подобные мысли? Что за ерунду он говорил!

– Опомнись, – я схватил бородатого за руку, схватил сильно, так, чтобы вернуть его в чувства. Казалось, как и Илай, этот человек не в себе. Но если Илай переживал кризис в слезах, то бородатый начал хамить и грубить, не до конца отдавая происходящему отчет. – Ты больше не раб, я не собираюсь требовать никаких денег за твое освобождение!

Из-за спины бородатого опять послышались недовольные возгласы.

– А если бы были деньги, ты бы взял? – напирал бородатый, потянув свою руку и высвобождаясь. – Или не взял?

– К чему такие разговоры…

– Помолчи! – бородатый перебил одного из моих бойцов, попытавшегося влезть в наш разговор.

Как и Рута, я попросил гладиатора не вмешиваться, приложив указательный палец к губам.

– Я не взял бы ни одного асса, не говори ерунду! Твоя свобода не стоит никаких денег! – заверил я.

В голове не укладывалось, неужто эти люди всерьез не понимали, что произошло? Мы были не на рабском рынке, мне не было необходимости называть цену выкупа, я всего лишь возвращал людям то право, которое они имели и которого их не мог лишить никто. Впрочем, бородатый вновь по-своему истолковал мои слова. Вернее сказать, мой ответ пришелся ему не по вкусу. Он нахмурился. Его глаза, прячущиеся за нестриженой, неровно спадающей к переносице челкой впились в меня, вопрошая.

– Ты хочешь сказать, Спартак, что мы, рабы на латифундии, не стоим даже одного вонючего асса? – прорычал он, теряя самообладание. – Хочешь сказать, рабы латифундисты не ровня гладиаторам?

Он продолжал нести всю эту чушь про мнимое неравенство, про выкуп и прочую ерунду, тогда как сам развернулся вполоборота, будто бы обращаясь к толпе застывших поодаль невольников-латифундистов. Я увидел, как в руках спятившего бородача мелькнул осколок камня, зажатый между пальцами в кулак. Он приготовился нанести удар, но я ударил на опережение. Удар пришелся наотмашь тыльной стороной ладони по покрытому коростой лицу. Изнеможенный годами пахоты на латифундии, бывший невольник рухнул наземь, плюясь кровью и осыпая меня проклятиями. Осколок упал у его ног. Бывшие рабы с латифундии, которые все это время не отпускали из рук палки и камни, замерли от неожиданности. Мои бойцы обнажили свои клинки. Все пошло не так, как я того хотел и желал. Я понятия не имел, какая каша творилась в головах этих людей, которые только что не оставили камня на камне от виллы своего доминуса и жестоко расправились с охраной виллы. Теперь они были не прочь затеять расправу над своими освободителями. На лицах бывших невольников застыла ярость. В их глазах читалось животное, не контролируемое ничем желание убивать. Я полагал, что с невольниками придется нелегко, но, похоже, не до конца понимал, насколько непросто все сложится на самом деле.

Я стоял над поверженным бородачом, между обнажившими клинки гладиаторами и рабами с латифундии, готовыми броситься в бой. Запахло жареным. Ситуацию следовало срочно спасать.

В моих бойцов полетели первые камни. Бывшие невольники бросились в отчаянное наступление с палками и камнями против холодной смертельной стали. Я отбил несколько брошенных в меня камней, на ходу оседлал Фунтика и отступил к своему отряду. Ничего не стоило приказать Руту выпотрошить из этих неблагодарных людей кишки наружу. Взамен помощи рабы латифундии отвечали нам совершенно черной неблагодарностью, всерьез решив, что могут взять нас числом и повторить с нами то же, что только что удалось сделать с охраной виллы.

– Заберем у них лошадей!

– Доспехи!

– Оружие!

Разгоряченная толпа рабов, размахивая палками, наступала. Со всех сторон на меня смотрели совершенно безумные глаза. Я видел Илая, еще полчаса назад рыдавшего и целовавшего мне ноги стоя на коленях, теперь невольник наряду со всеми схватился за палку и камень, чтобы снести мне и моим людям головы, дабы забрать все, что было при нас. Разговаривать о чем-то с этими людьми было нельзя. Все до единого, они находились в состоянии аффекта, не ведали, что творили, но теперь это не меняло ничего и не играло совершенно никакой роли.

– Прикажи, и я выверну наизнанку каждого из них, Спартак, – взревел Рут, гопломах вытянулся в струнку, готовый броситься в самую гущу толпы.

Отдавать приказ не пришлось. Дюжина сорвиголов, из тех, кто был поотчаянней, первыми бросились на нас. Среди них был поднявшийся на ноги бородач с окровавленным лицом. Он схватил выпавший из рук осколок камня, тот самый, которым невольник рассчитывал расправиться со мной накануне. Рут и еще несколько моих гладиаторов не оставили бывшим рабам ни единого шанса. Невольники пали, сраженные точечными ударами, захлебываясь в собственной крови. Вид поверженных товарищей сбил наступательный порыв с остальных. Извергая ругательства, осыпая нас проклятиями, не опуская палки, они шли вперед, но теперь уже не решались бить первыми. Вряд ли кто-то из бывших невольников хотел умирать, не успев распробовать столь долгожданную свободу на вкус. Выпад гладиаторов вернул опьяненному разуму невольников было утраченное восприятие реальности происходящих событий. Однако рабы не собирались отступать. Я не знал, что могло остановить их и что спровоцировало вспышку ярости, но резня у пепелища виллы их доминуса не входила в мои планы. Вовсе не хотелось пачкать свои руки в крови рабов. Для Спартака, лидера восстания, такой ход был бы непозволительной роскошью.

– Уходим! – выкрикнул я.

Гладиаторы, на лицах которых застыла насмешка, перемешанная с разочарованием, не стали задавать никаких вопросов. Мы развернули своих коней и сразу перешли на галоп. Копыта жеребцов подняли с земли пыль, облако которой скрыло от наших взглядов обезумевшую, дикую толпу рабов, выкрикивавших нам вслед проклятия и угрозы. Очень скоро эти крики растворились в ночи. Время спустя мрак поглотил догорающую виллу. Остался неприятный осадок, чувство чего-то незаконченного, и когда через несколько миль я велел перейти на шаг своему конному отряду, на душе появилась тяжесть. Все вышло совсем не так, как я хотел… Вернее совсем не так! Все скатилось в тартарары! Мысли спотыкались одна о другую. Я слишком устал, и размышления стоило оставить на потом.

Среди гладиаторов шла оживленная дискуссия. Я скакал немного позади своей группы, поэтому слышал их громкие голоса, полные недовольства и раздражения.

– Как это понимать? – раздраженно спрашивал один из моих ветеранов Ногур, получивший ранение во время сражения при Брундизии, но быстро пришедший в себя в лагере у реки. – Может, кто объяснит, что произошло?

Он старательно пытался вернуть спату обратно в ножны, одновременно извергая ругательства.

– Да, почему мы отступили перед кучкой недотеп? – присоединился к вопросу Ногура другой мой ветеран Остар. – Последнее, что я сделаю в этой жизни, так это ослушаюсь приказ Спартака, но по мне так не поздно вернуться обратно и показать этим паршивцам, кто в доме хозяин!

Гладиаторы ответили громким улюлюканьем, поддержав Остара. Вопрос казался резонным. Я тяжело вздохнул, понимая, что сам не до конца знаю ответ. Чтобы получить ответ, требовалось время. Сейчас в голове стоял один только гул. Я должен был предложить освобожденным невольникам с виллы присоединиться к нам, но ничего не вышло. Мы никак не ответили на их дерзкий, своевольный выпад, хотя должны были действовать резко, жестко, правильно говорили мои ветераны. Получилось так, как получилось. Не хотелось искать оправдания. Не потому ли, что как раз оправданий у меня не было.

– Уверен, во всей Италии не нашелся бы ни один человек, которому вздумалось бы жалеть о их смерти! – заверил Остар.

– Уж я бы точно ни о чем не стал сожалеть! – расхохотался Ногур, которого мысль, что кучка необученных рабов – пахарей с латифундии, вооруженных палками и камнями, попыталась убить экипированных гладиаторов, приводила в восторг. Он наконец спрятал спату в ножны, но все еще держался за рукоять меча.

– Объясняю для непонятливых, – Рут, видя, что я чувствую себя не в своей тарелке, решил поддержать меня. – Кто захочет присоединиться к восстанию, где один раб бьет другого раба? Неправильно как-то получается! Еще вопросы?

– Вопрос в том, для чего мы вообще сунулись на эту латифундию? – пожал плечами Ногур, задетый тоном, в котором говорил с ним Рут. – Атак да, вопросов как-то больше нет. Не было бы этой виллы, не было бы, собственно, самих вопросов. Вот как-то так.

– Не прикидывайся дурачком, Ногур, – в разговор вмешался еще один мой боец, молодой, но опытный Парой, лицо которого оставалось невозмутимым. – Все ты прекрасно знаешь! Нам нужны люди! Лукулла не одолеть без пополнения наших рядов! Нас осталось слишком мало!

Ногур отмахнулся.

– Кто из нас дурачок, так это ты! Вы же знаете, что добрая часть здешних латифундий принадлежит не кому иному как Луцию Лукуллу и его отпрыскам! Рабов сюда он тащит прямиком из Азии, из числа военнопленных, из тех, что не удается продать на рынке, да заодно пачками скупает всякий сброд по дешевке, какой кроме него одного никому и не нужен! Одни насильники, убийцы да прочие! Думаешь, просто так у него здесь столько охраны? – фыркнул раздраженно гладиатор. – Если у тебя есть что сказать, то говори, если нет, то не сотрясай попросту воздух!

Парой промолчал, не считая нужным разжигать конфликт, но остался при своем мнении. Слова Ногура стали для меня новостью. Я понятия не имел, что большая часть латифундий в Апулии принадлежит Луцию Лукуллу.

– Мы здесь для того, чтобы объединить силы с этими паршивцами? – удивился Остар.

– А для чего мы покидали лагерь, делились на группы и разбрелись по Апуллии? – усмехнулся Ногур. – Чтобы дать свободу таким вот отребьям, как эти! Клянусь всеми богами, они ее не заслуживают! Я срать с ними не сяду на одном клочке земли, не то чтобы встану спина к спине с мечом в руках!

– Кто знал! – вскричал Остар.

– Лучше бы я остался в лагере, выпил вина, выдрал каннскую шлюшку да пропустил партию другую в кости, – охотно согласился кто-то из гладиаторов, до того не участвовавший в разговоре. Я не успел разглядеть лица говорившего.

– Кто-то из вас думал, что этих людей можно исправить? Как по мне, то нет! – заявил равнодушно Парой.

– Клянусь небесами, если подобное повторится, я лично перережу глотки нелюдям! – вспыхнул Ногур.

– У тебя еще будет такой шанс…

Желваки на моих скулах заходили. Стоило дальше попустить подобные разговоры в своем отряде, как дисциплина полетит ко всем чертям. Вольному воля, гладиаторы имели право высказаться, но свои колкие шуточки тот же Ногур вполне мог оставить при себе. Переводить дело в треп, сомневаться значило ставить под угрозу весь наш план. Этого я не мог допустить. Я приготовился проскакать вперед, чтобы вмешаться в разговор своих бойцов, постепенно скатывающийся в непредсказуемое русло, но Рут поймал меня взглядом и медленно покачал головой, прося не вмешиваться. Формально этот отряд подчинялся Руту, и гопломах заверял меня, что держит все под полным контролем.

– Ногур, Остар! Закройте свои поганые рты и скачите молча! – прошипел Рут.

– Тебе-то какая разница, о чем мы трепемся? – усмехнулся Ногур.

– Второй раз повторять не буду! – заверил гопломах.

Я тяжело выдохнул и с головой ушел в свои размышления, слыша лишь обрывки фраз продолжившегося разговора, но очень скоро разговор начал сходить на нет. Руту удалось вернуть дисциплину. Гладиаторы из моего отряда были сбиты с толку и возмущены не меньше, чем я. Стоило понадеяться, что Рут объяснил все доходчиво.

Настроение сделалось еще более паршивым, когда с неба сорвались первые крупные капли дождя, упавшие на гриву Фунтика. Конь заржал, предчувствуя приближение грозы. Вскоре начался самый настоящий ливень, разом заставивший моих бойцов заткнуть рты. Я приказал искать укрытие и делать привал. В такую погоду существовал риск подхватить пневмонию, тогда как для меня было немыслимой роскошью терять своих людей. Да и прежде чем вернуться в лагерь, мне следовало многое обдумать. Сейчас, когда все пошло наперекосяк с самого начала, я не до конца понимал, правильными ли будут мои дальнейшие шаги, которые были обдуманы заранее. Не повторится ли оплошность? Что делать дальше, когда первая вылазка на латифундию поставила под сомнение состоятельность всего плана.

Только увидев невольников своими глазами, убедившись, что эти люди способны на многое, я понял, к какой ячейки общества они принадлежат. Я бы соврал, скажи, что не знал, с кем мне предстоит иметь дело, но поступок бывших рабов выходил за грани моего понимания. Интересно, как справились остальные? Хотелось верить, что у них все вышло с точностью до наоборот, а освобожденные из рабских оков люди присоединились к своим спасителям. Мысль о том, что что-то может пойти не так, я гнал прочь. Но другая мысль застряла занозой в моем сознании. Как поведут себя начальники отрядов, если столкнутся с ситуацией, подобной этой? Вопрос настораживал, а ответ, который я мог на него дать, пугал. Что если сегодня ночью я выпустил гладиаторов за стены лагеря, чтобы утопить апулийские латифундии в крови не только доминусов, но и рабов. Где была та невидимая грань, которая отделяла одно от другого? Стало не по себе, и я закутался в свой плащ. Как же хотелось верить, что произошедшее на вилле было всего лишь недоразумением или случайностью.

Когда копыта лошадей начали плюхать в разбухшей от ливня земле, мы наконец нашли место, чтобы переждать ливень. Остановились под кроной огромного дуба, было решено развести небольшой костер, чтобы согреться и перекусить. В небесах гремел гром, сверкали молнии. Гладиаторы, ругаясь на чем стоит белый свет, выжимали свои промокшие до ниточки плащи, доставали тормозки с перекусом, в которых хранился жесткий черный хлеб да соленое мясо. Желания есть не было, я не тронул свой тормозок, только безучастно осмотрел промокший под дождем хлеб и мясо.

– Что дальше, Спартак? – рядом со мной на корточки опустился Рут, в отличие от меня решивший перекусить.

Я смотрел на язычки разгорающегося пламени.

– Хреновенько вышло, да, Рут? – усмехнулся я.

– Хреновенько, – Рут с трудом выговорил новое для себя слово. – Наши не довольны, что ты не позволил расправиться с этой падалью. Приказ есть приказ, но тебе стоит объясниться, а не отмалчиваться. Думаю, они заслужили быть в курсе происходящего, – Рут пожал плечами. – Разве нет?

Не соглашаться с гопломахом было бессмысленно. Стоило набраться сил и поговорить со своими бойцами.

– Ты же сам сказал, кто присоединится к восстанию, если раб будет убивать раба? Что непонятного? – раздраженно спросил я.

Гопломах задумался, порылся в своем тормозке, извлек оттуда последние крохи съестного.

– Наверное, я скажу по-другому, Спартак, человек не станет убивать человека, но они не люди, Спартак, они превратились в животных! Римляне сделали из них тех, кем они являются сейчас.

– Ты уверен, что это сделали римляне? – я приподнял бровь.

Гопломах задумался, а потом покачал головой.

– Возможно, не стоило оставлять их в живых… – протянул я.

– Стоило, пусть теперь Лукулл сам разгребает свое говно, брат мёоезиец, – Рут пристально посмотрел на меня и осторожно спросил. – Ты же этого хотел, Спартак? Для того мы здесь?

Рут поднялся на ноги и вытер руки прямо о плащ.

– Ладно, не буду наседать на тебя, пойду потороплю бойцов. До рассвета не так много времени, как кажется, – он запнулся, проводил взглядом мелькнувшую на небесах молнию. Раздался раскат грома, и гопломах поежился. – Не хотелось бы скакать по такому дождю, но будет неправильно, если мы не вернемся в лагерь до рассвета!

Я не ответил, только полез в свой тормозок за куском вяленого мяса и сухарем. В голове крутились слова Рута о Лукулле и судьбе освобожденных с виллы невольников.

Сегодняшний вечер предзнаменовался стать настоящим праздником для тех, кого в Риме называли плебсом. Луций Катилина обещал в кратчайшие сроки устроить все таким образом, чтобы самые бедные и обездоленные жители Рима запомнили пир Красса как самый щедрый за всю историю вечного города. Смеркалось. На Форуме было полно народу, и, как было принято говорить в таких случаях, на площади яблоку негде было упасть. Марк Робертович не жалел никаких средств и велел Катилине развернуться на широкую ногу. На площадь вынесли торговые лавки, которые буквально ломились от изобилия представленных на них яств. Рабы, приставленные к лавкам, раздавали горожанам свежеиспеченный хлеб, жареную свинину и разливали дармовое вино. Рядом ломились лавки, полные бесплатных фруктов, которые телегами свозились к площади с прилавков торговцев на близлежащих улицах. Крассовский своей невиданной доселе щедростью сметал подчистую запасы городских торговцев на недели вперед, туго набивая их карманы серебром.

На площадь были приглашены поэты, попросившие за свое выступление приличный гонорар. Крассовский, не торгуясь, выкупил всех до одного гладиаторов из столичных школ и устроил гладиаторские бои, туда ломанулась целая куча народа. Набралось двести пятьдесят пар, и Катилина тут же во всеуслышание заявил, что это те самые восставшие гладиаторы, которые посмели противиться величию Рима. Те, кому не досталось места на гладиаторских выступлениях, не без интереса наблюдали за игрой римских театральных актеров. Свои лучшие выступления показывали мастера мим, играли сатуры и ателланы. На главных помостах играли драматические представления. Простой люд с удовольствием смотрел комедию, у подмостков, где играли трагедию, было не так многолюдно. Те же, кто помладше, вовсе предпочитал театру музыку, отплясывая под ритмы рабских оркестров и задорно хлопая в ладоши.

Со всех углов и улочек города, глашатаи созывали люд на праздник «Великого Марка Красса». С каждой выпитой чашей вина, с каждым павшим в бою гладиатором горожане буквально сходили с ума и верещали от восторга. Вскоре послышались первые восторженные выкрики, восхваляющие имя претора. Видя охватившее людей безумие, Крассовский довольно потирал руками. Улыбался Катилина, собственно говоря, организатор и, если так можно сказать, виновник этого торжества. Изюминкой всей этой развернувшейся на площади вакханалии должно было стать выступление Крассовского перед народом, который, напоенный вином, накормленный дармовым хлебом и мясом, теперь готов был внимать каждому слову олигарха.

Праздник нового народного любимца Крассовского стал поперек горла сенаторам, которые к моменту начала гуляний уже были готовы созвать комиции. Марк Робертович прогуливался по площади Форума, когда увидел небольшую группу сенаторов во главе с Валерием Флакком, пробиравшихся сквозь плотную людскую толпу. Без сомнения, эти люди искали виновника торжества. Крассовский сделал вид, что не обращает внимания на Флакка и его спутников, остановился у здания Табулярия. Компанию Марку Робертовичу составили ликторы, Катилина и несколько десятков легионеров личной свиты. В проем одной из арок здания забрался молодой поэт.

Поэт читал стихи на память, покорно стоя по стойке смирно, будто бы оловянный солдатик, и загадочно устремив свой взгляд к небесам. Он не обращал никакого внимания на окруживших его слушателей, коих у здания государственного архива Рима собралось великое множество. Марк Робертович внимательно осмотрел толпу зевак, собравшихся вокруг поэта, едва заметно улыбнулся. Большинство этих тугодумов, делающих вид, что они понимают каждое сказанное поэтом слово, на самом деле ни черта не разбирались ни в поэзии, ни в понимании прекрасного. Что касается поэта, нельзя сказать, что слова, с которыми поэт произносил строки собственного сочинения, впечатляли каким-то особым порывом и вдохновением, что чтецы обычно вкладывали в каждый прочитанный слог, но все же поэт обращал на себя внимание, которого были воистину достойны его стихи. Что-то было притягательное в этих строках, магическое.

Рядом с Крассовским появился Катилина.

– Не ты ли помог Лукрецию Кару обосноваться в Риме, где он наконец начал работу над своей поэмой? – спросил он.

Марк Робертович в ответ только покосился на Катилину, а потом посмотрел на продолжавшего читать стихи поэта. Точно! Как это он не догадался сразу, что стоявший перед ним юный поэт никто иной, как Тит Лукреций Кар, поэму которого «О природе вещей» он прочитал еще пацаном в Москве. Помнится, тогда яркий сторонник атомистического материализма и последователь Эпикура произвел на него неизгладимое впечатление! Понятное дело, что никаких распоряжений по Кару Марк Робертович не давал, но вполне возможно, прежний Красс, как и сам олигарх в прошлой жизни, активно занимался меценатством и помог обосноваться в столице Титу Лукрецию, переехавшему сюда из провинции. Если это так, вложения претора оправдали себя. Кара было приятно слушать.

– Если угодно, на Форуме выступают юный Валерий Катулл, любимец публики, особенно женской ее половины, несравненный Фурий Бибакул, наш греческий гость Мелеагр Гадарский, немного позже к ним присоединятся Валерий Катон и Тигелий.

– Вряд ли ты знаешь, зачем я здесь, – Крассовский покачал головой и посмотрел через плечо, ища в толпе Флакка и сенаторов, но лишь скользнул глазами по лицам сотен незнакомцев. Принцепс растворился в толпе.

– Право, у нас полно времени, сегодня наш вечер, – улыбнулся Катилина.

– Тебе удалось сделать то, о чем я просил?

– Я сразу сказал, что ничего не выйдет, – Катилина пожал плечами. – Гортензий Гортал и Тулий Цицерон ответили отказом на наше предложение.

Крассовский смачно выругался. Ну не идиоты ли? Лучшие ораторы Рима этого времени напыщенно воротили носы, наверняка ссылаясь на одним им понятные принципы и предубеждения. Он предлагал им отличную возможность заработать, взамен прося лишь одно – если не выступить на форуме, то хотя бы написать речь, с которой он, Крассовский, мог бы сегодня выступить перед собравшейся толпой. Теперь, когда на глазах всей этой многоликой толпы менялась история древнего города, всем пора было усвоить одно простое правило – незаменимых людей нет. Не Марк Робертович нуждался в лучших ораторах эпохи Гортане и Цицероне, напротив, они нуждались в Крассовском, если, конечно, хотели сохранить свое положение в Риме после того, как сегодняшняя ночь расставит все точки. И если эти двое не понимали очевидности происходящих событий, то не настолько они были умны и хитры. Мысли о Гортане и Цицероне быстро отошли на второй план, когда взгляд Марка Робертовича наконец нашел в толпе знакомое лицо Валерия Флакка. Глаза старика запали, лицо побледнело, со щек исчез румянец. Выглядел он тревожным и озадаченным. На мгновение взгляды принцепса и олигарха пересеклись. Крассовский поспешил отвернуться, делая вид, что слушает Кара, пусть на самом деле олигарх только и ждал, когда Флакк подойдет к нему и заговорит. Ждать оставалось недолго.

– Я принцепс, поганец! – послышались полные возмущения слова Флакка. – Кто из вас старший? А ну как быстро назовитесь.

Олигарх обернулся и увидел, как легионеры из его свиты перекрыли проход сенаторам во главе с принцепсом Флакком. Стоило отдать должное, что несмотря на все заверения Флакка о своих верховных правах, солдаты не отступали, а когда принцепс попытался пройти через оцепление силой, схватились за рукояти гладиусов. Все правильно, солдат должен быть верен своему генералу, подумал Крассовский. Вокруг настали тяжелые времена, и преданность солдата своему полководцу стоило ценить и уважать. Поняв тщетность своих усилий, Флакк смачно выругался и попытался докричаться до Марка Робертовича, прося пропустить его.

– Вели своим псам пропустить сенаторов, Красс!

Олигарх коротко кивнул Фросту, а сам переключился на выступающего Кара, всем своим видом показывая, что ему нет дела до Флакка и остальных сенаторов. Ликтор отдал приказ солдатам, тут же разрешившим сенаторам подойти ближе к Табуларию. Боковым зрением Крассовский видел, как сенаторы во главе с Флакком брезгливо одергивают свои тоги, материи которых коснулись руки солдат. Заметил Марк Робертович и другую любопытную деталь. Тоги сенаторов слегка приподнялись, и под ними в свете укатывающегося за горизонт солнца мелькнули лорики и выпирающие рукояти кинжалов.

– Даже так, Сергий, – протянул Крассовский, не отводя взгляд от Кара. – Кажется, ты говорил, что ни один уважающий себя римлянин не пронесет оружие на Форум? Мне кажется или я вижу у Флакка с его прихвостнями кинжалы и кольчуги?

Катилина замялся, но все же нашел, что ответить.

– От таких людей можно ожидать чего угодно, Красс, поэтому я не стал бы удивляться на твоем месте!

– Ну-ну.

Именно Катилина заверял, что ни одному уважающему себя римлянину не придет в голову явиться на Форум с оружием в руках. Он же предлагал выйти к народу безо всякого оружия, на что Крассовский, разумеется, ответил отказом. Как было видно теперь, он не ошибся. Чтобы ни говорил Катилина теперь, квестор был слишком высокого мнения о нравственности сенаторов и в частности Флакка, который несмотря на свой почтенный возраст зачем-то приволок на площадь сику. Выглядело это смешно и нелепо, старикан едва дышал и напоминал скорее бледную поганку нежели принцепса сената. Флакк вырос перед Крассовским и буквально повис на его руке.

– Марк Лициний! Как хорошо, что я нашел тебя здесь! – затараторил он, брызжа слюной. – Веришь или нет, но мы обошли весь Рим вдоль и поперек! Ты умеешь делать сюрпризы!

Крассовский брезгливо одернул руку и несильно, но настойчиво оттолкнул старика, чем немало напугал остальных сенаторов, заставив их попятиться. Надо признаться, жест олигарха вызвал недоумение на лице Флакка, на секунду представшего перед Крассовским растерянным.

– Должно быть, у тебя есть веские основания на то, чтобы отвлекать меня от поэзии Лукреция? Если так, то я готов выслушать тебя! Может быть, тебе чем-то не угодил устроенный мною праздник? – Крассовский с упреком во взгляде посмотрел на Катилину. – Луций Сергий, разве господа патриции не знают, что в их честь я устроил множественные пиры в лучших домусах и загородных виллах, а здесь, на Форуме, празднует плебс? Или, быть может, Луций Лукулл закатывал более щедрые пиры? Если так, я готов учесть все ваши пожелания и все исправить. Отправляйтесь на пир, а я приму необходимые меры!

Флакк не дал Катилине ответить.

– Что ты, Марк, Лукулловы пиры в подметку не годятся твоим. Мне даже страшно представить, сколько серебра ты отдал, чтобы все это устроить! Когда я узнал, что празднества проходят за твой счет, то поначалу подумал, что ты выжил из ума! – усмехнулся принцепс, понимая, что разговор с претором не складывается.

– Ну, теперь ты убедился, что я в полном порядке? – Крассовский все так же не повел взглядом. – А раз так, то ступай на пир, я заплатил поэту сто сестерциев серебра и хотел бы послушать поэму, а не болтать в пустоту.

Заслышав эти слова, принцепс впал в ступор и побледнел пуще прежнего.

– Ступай… что значит ступай, Марк? Какой пир? Ты ничего не перепутал? – растерялся он.

Было не совсем комфортно стоять вполоборота к вооруженным сенаторам, но Крассовский прекрасно понимал, что если кто-то из них вознамерится воспользоваться своим оружием, то тут же лишится головы. Ликторы претора были начеку и следили за каждым движением принцепса и компании.

– А как же комиции? – задал вопрос один из сенаторов.

– Да, Красс, мы договаривались, что сегодня мы проведем комиции, на которых будет утверждена твоя диктатура! – добавил второй.

Флакк поднял руку, призывая своих спутников замолчать.

– Смею напомнить тебе то, о чем мы договаривались в большом зале курий Суллы, – отчеканил старикан на удивление холодным голосом, исчезла привычная робость. – И напоминаю тебе, что это была сугубо твоя идея, претор! Мы покорно согласились с твоим волеизъявлением, хотя замечу, что я, как выбранный сенатом интеррекс, имел перед собой разные варианты! Но ни я, ни ты не хотим, чтобы Республика утопла в крови? Так, Марк?

Старик гордо расправил плечи, показывая свою значимость. Крассовский, которого слова Флакка поставили в тупик, мельком взглянул на Катилину. Луций Сергий потупили взгляд, спохватившись, похлопал себя по складкам тоги, откуда через мгновения появился свиток. Квестор повертел свиток в руках, растерянно пожимая плечами.

– Моя вина! Я должен был донести до сенаторов, что Марком Крассом было принято решение отменить сегодняшние комиции. Мои извинения за причиненные неудобства, спешу исправиться. Вот вам письмо с уведомлением о переносе созыва комиций и, собственно, приглашение от Марка Лициния на пир в загородные виллы! – Катилина с усмешкой бросил свиток к ногам сенаторов и обратился теперь уже к Крассовскому. – Извиняюсь, Марк Лициний, готов нести наказание!

При виде свитка, который Катилина должен был передать лично Флакку в руки, глаза Крассовского поползли на лоб. Неужели Луций Сергий за праздничной суетой забыл передать сенату решение Марка Робертовича о переносе комиций с сегодняшнего вечера на другой день? В голове олигарха закружились самые неприятные мысли, от которых стало не по себе. Что если Катилина, которому доверился олигарх, не передал свиток с посланием Флакку сознательно? Как быть тогда? Вопрос застрял поперек горла, будто ком. Флакк вскользь взглянул на свиток, брошенный у его ног. На скулах принцепса заходили желваки. Кисти старика сжались в кулаки.

– Как это понимать, Красс? Ты отказываешься от наших прежних договоренностей? – прошипел он.

Марк Робертович с трудом удержался от того, чтобы не пожать плечами в ответ. Он поймал на себе озорной, полный задора взгляд Катилины, которому явно нравилось происходящее у здания государственного архива.

– Я бы на твоем месте все-таки не преминул нагнуться и взять этот свиток, – усмехнулся квестор. – Там указан адрес домуса, где вас в числе остальных сенаторов будут ждать на пир Марка Красса…

– Ах ты, – перебил Катилину Валерий Флакк. Сенатор буквально позеленел от злости и двинулся к скрестившему руки на груди Катилине. Показалось, что Флакк, которого годы сделали мелким, немощным старикашкой, всерьез вознамерился надрать Катилине зад. Он схватил квестора за тогу, потянул его на себя, буквально выплевывая ему в лицо оскорбления. – Щенок… Прихвос…

Луций Валерий споткнулся на полуслове, тяжелый, акцентированный удар Катилины прилетел принцепсу прямо под дых. Принцепс со стоном выдохнул остатки воздуха из груди. Старика отбросило на руки стоявшим за его спиной сенаторам, которые схватили несчастного прежде, чем он рухнул наземь, потеряв сознание. Толпа, слушавшая Лукреция, при виде драки бросилась в рассыпную. Поэт не сразу понял, что произошло, и еще некоторое время читал свою поэму, но, заслышав возгласы и брань, замолчал. С глуповатым видом Лукреций наблюдал за происходящим, возможно, черпая вдохновение для своих будущих произведений. Не каждый день на твоих глазах в Риме происходил государственный переворот, ох не каждый. Любители халявы, кто пришел на сегодняшний праздник, чтобы хорошо провести время, вдоволь испить вина и наесться до отвала, думали иначе, поэтому разбегались по сторонам. Желающих нарваться на публичную порку фасциями ликторов не оказалось. Поэтому хорошо поддатый от выпитого вина народ даже не оборачивался на упавшего в сумерках сенатора и грозный силуэт Катилины, нависший над ним. Как полагал Крассовский, горожане вряд ли узнавали в упавшем наземь старике принцепса сената, теперь уже интеррекса. Площадка у Табулярия быстро опустела, а те, кто еще миг назад слушал глубокие по своему содержанию стихи Лукреция, теперь искали себе новых развлечений, которых на Форуме сегодняшним вечером было хоть отбавляй.

Старики-сенаторы схватились за кинжалы, что не остановило Сергия Катилину. Он наотмашь съездил первому попавшемуся толстосуму по физиономии своим локтем. Кровь брызнула из сломанного в пюре носа. Сенатор, позабыв о желании хвататься за манящую рукоять сики, зажал нос, опустился на колени. Второго сенатора Катилина сразил хуком, без всякого замаха. В стороны полетели зубы бедолаги, которому не посчастливилось подставить свою челюсть под этот сокрушительной силы удар. Третьего Катилина ударил головой прежде, чем сенатор достал кинжал. Кровь залила белоснежную тогу, выкрасив ее в один цвет с лентой пурпурного цвета. В глазах Катилины появился яростный блеск. Казалось, квестор готов разорвать незадачливых сенаторов на куски. Он уже выхватил у одного из сенаторов сику, когда между ними вырос Крассовский. Бледный, перепуганный до смерти Марк Робертович схватил Катилину за руку. Крассовский не знал, куда мог завести квестора гнев, поэтому собрал в кулак все свое мужество, чтобы остановить рукоприкладство.

– Брось кинжал! Кому говорю, брось! – закричал он.

Ноздри Катилины раздувались при каждом вздохе, лицо исказила гримаса ярости, и Крассовскому на миг показалось, что квестор не услышит его, но, к удивлению, Катилина медленно опустил кинжал и отбросил его под ноги сенатору. Понимая, что даже вдесятером сенаторы ничего не сделают с Катилиной, способным одним своим ударом тяжеленого кулака провести трепанацию черепа каждому из них, они отступили. Толстосумы удерживали потерявшего сознание Флакка на руках. Катилина же распрямил свои богатырские плечи, упер окровавленные руки со сбитыми кулаками в боки и суровый, грозный, рассматривал о чем-то перешептывающихся сенаторов, которые понятия не имели, что делать дальше. Что делать, не знал и олигарх. Ситуация за считаные мгновения вышла из-под контроля Марка Робертовича. Если он хотел не ударить в грязь лицом, решения необходимо было принимать стремительно!

– Вот значит какой ты! Ничего, Луций Сергий, теперь ты показал не только нам, но и все римским гражданам свое истинное лицо… – выдавил из себя сенатор с переломанным носом, кривясь, с трудом справляясь с болью.

Крассовский невольно коснулся своего перебитого носа рукой. Вспомнилось, как один из военачальников Спартака превратил нос олигарха в труху подлым ударом головы.

– Падаль, – прошепелявил сенатор, которому Катилина съездил кулаком по лицу. Удар порвал сенатору щеку, он лишился передних зубов и после пропущенного удара пошатывался.

– Ничего, ничего, по тебе плачет Мамертинская тюрьма, когда в город вернется Луций Лукулл! – третий «обиженный» хотел добавить что-то еще, но замолчал, принялся сотрясать воздух указательным пальцем.

Можно было не договаривать. Марк Робертович знал, что имел в виду сенатор, упоминая Луция Лукулла. Сенат делал ставку на победоносного Лукулла, покорителя Азии, видевшегося им спасителем Республики от посягательств Красса!

Глаза Катилины говорили выразительнее любых слов. Квестор не мог скрыть, да и вряд ли собирался скрывать свое пренебрежение. Его лицо замерло в оскале, вытянулось.

– Скулите, шавки, скулите, а мой час еще придет! – фыркнул он.

Слова квестора больно задели сенаторское самолюбие. Не стоило забывать, что до того, как попасть в сенат, толстосумы занимали ответственные должности в магистратуре, имели в своем распоряжении кучу рабов, деньги, недвижимость. Ничего подобного нельзя было сказать о Луцие Сергии, имевшем за своей спиной лишь древнюю патрицианскую фамилию, кучу долгов да должность квестора, полученную всецело благодаря покровительству прежнего Красса. Зная бурный нрав Сергия и обжегшись на попытке вести с этим человеком диалог, взгляды сразу нескольких сенаторов устремились на Крассовского.

– Что ты творишь? – прошипел один из сенаторов, мужчина на вскидку шестидесяти лет. – Ты спелся с Катилиной, которого сам до того называл сулланским прихвостнем, но хорошим гончим псом! А теперь смотришь, как этот выродок избивает Валерия Флакка! Правильно рассуждал Флакк, яблоня от яблони недалеко падает, мерзавец!

Катилина за спиной Крассовского вздрогнул.

– Это правда, Красс? Правда, что ты так меня называл? – он сдвинул брови, хмурясь.

Марк Робертович пропустил его слова мимо ушей и раздраженно отмахнулся. Сейчас было далеко неважно, как называл этого бог весть что возомнившего из себя чудака прежний Красс. Если олигарх все еще хотел сделать свою власть легитимной, сенаторы не должны были уйти с площади. Стоило найти шанс наладить рухнувший диалог. Крассовский неуверенно переступил с ноги на ногу, прежде чем начать говорить, но вдруг Катилина схватил его за руку и потянул на себя.

– Скажи мне, это правда, что они говорят, Красс? Ты говорил эти слова? – прошипел он.

Крассовский одернул руку, но запястье Каталины сжалось вокруг его предплечья, будто тиски. Глаза квестора залились кровью. Схватились за мечи ликторы во главе с Фростом, готовые вмешаться в происходящее. Олигарху захотелось провалиться сквозь землю, но сенаторы своими словам вдруг разожгли пламя из брошенной ранее искры.

– Тебя не красит дружба с человеком, растратившим все свое состояние на выпивку и женщин! – вставил второй сенатор, поджарый, высушенный и совершенно седой.

– У нас были договоренности, что мы соберем комиции, сегодня же ты бы стал диктатором и получил бы в свои руки власть! – третий сенатор, толстяк, покрывшийся испариной, впился в Крассовского своими поросячьими глазками. – Вместо этого ты плевал на римские устои и связался с Каталиной!

Каталина ослабил свой железный хват, которым держал руку олигарха. Сенатор со сломанным носом презрительно плюнул себе под ноги.

– Неудивительно, что у Марка Сергия был когномен Сил, ведь этот выродок не имеет ничего общего со своим патрицием предком, а его когномен Каталина лучше всего показывает его нутро! Выкормыш, щенок! – взвизгнул он.

Слова сенатора стали последней каплей. Озверевший Катилина отпустил Марка Робертовича и бросился на оскорбившего его сенатора, готовый свернуть тому шею. Крассовский схватился за голову, с ужасом понимая, что сейчас произойдет.

– Фрост! Остановите этот бардак! – завопил олигарх.

Не успел Катилина сделать и двух шагов, как путь квестору перекрыли ликторы олигарха, наконец обнажившие свои мечи. Дело зашло слишком далеко, пора было ставить точку в этой затянувшейся истории, которой вообще не должно было быть.

– Прочь с дороги! – Катилина задыхался от ярости.

Фрост не сдвинулся с места. Ликтор не имел привычки заводить разговоры и поднял меч. Имея четкий приказ Крассовского, Фрост не собирался отступать.

– Назад, – рявкнул олигарх, все еще рассчитывая на благоразумие Сергия.

Но благоразумие покинуло квестора. Катилина двинулся на встречу ликторам с голыми руками. На глазах Марка Робертовича безумец схватился с одним из ликторов, задушил бедолагу, отшвырнул второго. Но как бы ни был грозен Луций Сергий, какой бы геркулесовской силой он ни обладал, абсолютно безоружный, он ничего не мог противопоставить прирожденному убийце Лицию Фросту. Именно Фрост прошел в ноги римлянину со спины и перевернул без малого двухсот фунтовое тело Каталины наземь. Квестор не понял, что произошло, попытался подняться, но Фрост умело закрутил его, обездвижил. Катилина покрылся алыми пятнами. Он сипло дышал и осыпал проклятиями ликторов.

Крассовский вдруг поймал себя на мысли, что чувствует облегчение. Он огляделся, ища глазами сенаторов, но пространство у здания государственного архива опустело. Сенаторы схватили под руки так и не пришедшего в себя Валерия Флакка и отступили прочь. Белые тоги с пурпурными лентами, теперь испачканные в крови, растворились в разношерстной толпе плебса. Все произошло настолько стремительно, что Марк Робертович даже не успел ничего понять. Возможно, стоило остановить сенаторов… Но, собственно, говоря для чего? Олигарх был ошарашен происходящим не меньше самих государственных мужей, воспринявших слова Катилины будто пощечину. Невероятных трудов Крассовскому стоило взять себя в руки. Теперь все это предстояло переварить, чтобы не сделать никому не нужных выводов.

Он почувствовал на себе тяжелый взгляд Луция Сергия Катилины, которого все еще удерживал Фрост.

– Не благодари меня, Красс! – усмехнулся он.

– Что это было? Почему ты не передал Флакку письмо? – процедил олигарх, с трудом справляясь с вновь нахлынувшими эмоциями.

Катилина как мог пожал плечами.

– Ты же хотел, чтобы эти звери показали свое истинное лицо, Марк? Ты знаешь, почему я так поступил, – его выразительные глаза хитро сузились.

– Поясни! – взъярился Крассовский. – Мы не договаривались, чтобы ты настроил против меня сенат! Мне нужна легитимная власть…

Крассовский запнулся. Ну не идиотом ли был этот человек? Все эти воистину огромные траты на городской праздник шли коту под хвост. Во всем этом терялся исконный смысл. Что он мог сказать в речи перед римлянами? Все его обещания, которые он мог дать, к которым вели сегодняшние празднества и которые объясняли необходимость его диктатуры римлянам разных сословий, теперь теряли смысл за ненадобностью. Сенат! Интеррекс Флакк теперь снимет его кандидатуру диктатора, а полномочия диктатора получит Луций Лукулл! Единственный доступный коридор, открывающий дорогу к власти, пролегал через узурпаторство. Однако захват власти, насилие и беззаконие имели оборотную сторону. Узурпаторство было прямым вызовом братьям Лукуллам. Захотелось взвыть.

Катилина покачал головой.

– Не забывай, кто ты, Марк. Ты всего лишь выскочка! Думаешь, если бы каждый имевший в своем распоряжении легионы полководец мог вот так просто захватить в Риме власть, то сама власть переходила бы из рук в руки, как эстафета? Как ты думаешь, почему подомный трюк не проделал Помпей или Лукулл? Не все так просто, или ты всерьез думаешь, что сотни прожженных опытом политических баталий мужей допустят, чтобы ими вертел один-единственный человек, пусть даже у этого человека есть в наличии легионы и миллионы сестерциев! Этот Флакк в свое время обвел вокруг пальца Суллу, оставив его в дураках. Может быть, тебе напомнить историю о том, как Флакк назначил Суллу диктатором?

Крассовский промолчал. Нет, эту историю Счастливого диктатора Марк Робертович прекрасно знал. Флакк действительно перевернул все с ног на голову, по всей видимости поставив в тупик самого Суллу, имевшего в наличии лучшие республиканские легионы, когда, будучи интеррексом, вместо выбора консулов напрямую назначил Суллу диктатором, а сам благополучно занял место начальника конницы. Тогда руками диктатора, на которого посыпались все шишки, сенат нашел отличный способ расправы со своими врагами и еще более отличный способ собственного обогащения. Суллу, а не сенат клеймили в истории как тирана и убийцу.

– Хочешь быть псом сената, Красс, ты можешь повторить этот путь, – холодно закончил Катилина.

Марк Робертович переварил эти слова, на осознание потребовалось время.

– Почему ты промолчал и не сказал о своих намерениях? – прошипел Крассовский, придя в себя. – Не забывайся, на кого ты работаешь, одно мое слово…

– Охотно верю, – перебил Катилина. – Но если ты позволишь мне ответить на твой вопрос, то мне кажется, что ты остановил бы меня. Только потому я промолчал. Я не хотел, чтобы ты, а вместе с тобой и я стали игрушками сената.

Крассовский смотрел в глаза этому наглому, своевольному квестору. Ответить было нечего. Катилина не отводил глаз. Жестом Крассовский приказал Фросту высвободить Катилину, и как только ликтор убрал колено, давящее на спину квестора, тот медленно поднялся, отряхнул тогу и вновь улыбнулся своей фирменной улыбкой. Крассовский мог прямо сейчас ненавидеть этого человека, но не признавать его правоту он не мог. Катилина во всем был прав. Сенаторы показали свое истинное лицо. Не было у этих толстосумов никаких устремлений назначить диктатором Марка Робертовича, а если и были, то лишь для того, чтобы руками олигарха проводить собственную политику в Риме. Получалось, что Катилина открыл олигарху глаза. Эта мысль не понравилась Крассовскому. Слишком много опасностей хранил внутри себя этот человек, свалившийся снежным комом на голову олигарха. Может быть, стоило одним кивком Фросту вывести квестора из игры? Квестор говорил такие вещи, о существовании которых Марк Робертович даже не подозревал. При всей своей бескомпромиссности, отчаянности, внутренней злости, Катилина мыслил трезво и накрепко был вплетен в политические интриги Рима. Крассовский же был на этом поприще новичком, действовал вслепую и он признал бы себя полным глупцом, откажись от такого человека, как Катилина, прямо сейчас.

Мысли позволили отвлечься. Стоило отпустить ситуацию. Чтобы вернуть контроль над ситуацией в свои руки, необходимо было хорошенько выдохнуть, прежде чем предпринять следующий шаг. Это касалось не только Марка Робертовича, но и сената. Олигарх понятия не имел, что предпримут старцы в белых тогах, но им также требовалось время. Старина Флакк должен был пошевелить извилинами, если, конечно, Сергий своим пушечным ударом не выбил из старикана все дерьмо. Что касалось Катилины… Патриций не ведал, что творит, но совершая глупые и безрассудные поступки, он вдруг стал центральной фигурой в разворачивающихся событиях.

Марк Робертович вздрогнул… Или же Катилина знал, что делает? От размышления Крассовского отвлекли слова Катилины.

– Марк, ты правда говорил обо мне эти слова? Ты считаешь, что великая фамилия Сергиев не достойна членства в сенате?

Олигарх задумался только на миг, покачал головой.

– Эти слова подлая ложь, я не говорил их, – поспешил заверить он, хотя на самом деле понятия не имел, что говорил о Катилине прежний Красс.

Катилина удовлетворился ответом, довольно хлопнул Марка Робертовича по плечу.

– Иже с ними, Марк, впереди нас ждут гораздо более важные дела! Думаю, народ готов выслушать будущего диктатора! – сказал он.

– Но сенат…Что это значит? Интеррекс выдвинет свою кандидатуру диктатора, назначит начальника конницы. Диктатором точно буду не я, а если я захвачу власть…

Катилина в ответ крепко сжал его плечо.

– Точно так же, как ты не можешь крутить несколькими сотнями сенаторов, эти стариканы не смогут крутить сотнями тысяч народных масс! Доверься мне, – спокойно, понизив голос, так, чтобы их никто больше не слышал, сказал Сергий Катилина.

Олигарх почувствовал, как по его телу пробежал холодок. Как он не догадался об этом раньше! Конечно же! Почему он так хотел сделать свой приход к власти легитимным… Потому, что одно дело назвать себя диктатором, а другое дело подчинить себе народ. Две разные вещи, и между ними была огромная пропасть. Ох уж Катилина, казалось, что этот человек знал ответы на любые вопросы.

Из толпы слышались крики.

– Слава Марку Лицинию Крассу!

– Пусть процветает дом Лициниев!

– Красса во власть!

– Триумф победителю Спартака!

Огромная многотысячная толпа, собравшаяся на Марсовом поле, расступилась, пропустила Марка Робертовича и его свиту. Алтарь бога Марса был выбран местом выступления, на подходе к нему было не протолкнуться. Горожане, вдоволь насладившиеся благами торжества, теперь хотели увидеть воочию виновника сего действа. Стоило Крассовскому и его свите проскользнуть к алтарю, как толпы горожан мигом замкнули вокруг статуи великого Марса плотное кольцо. Огромная многоликая толпа взрывалась овациями и пронзительным свистом. Интересно, но никто из них понятия не имел, по какому поводу олигарх устроил в городе самые масштабные за всю историю празднества. Однако наеденные от живота, хорошо выпившие представители плебса, в повседневной жизни едва сводившие концы с концами, теперь видели в Крассовском своего сегодняшнего кумира. Крассовский был первым, кто не жалел средств и угощал горожан наравне с нобилями, для которых устроили отдельные пиры в лучших римских домусах и загородных виллах. Между прочим, их неявка на Марсово поле, куда нобили получили приглашение прийти, стала для олигарха сюрпризом. Он почем зря высматривал в многоликой толпе плебса белоснежные тоги с пурпурными и красными полосами. Нет, среди явившихся были лишь жалкие горстки людей наподобие Катилины, знатных родом, но погрязших в долгах. Выяснять что-то сейчас, заново рассылать гонцов за нобилями казалось бессмысленной затеей – толпа ждала слова Марка Робертовича, но отчего-то олигарх был уверен, что и здесь не обошлось без содействия Катилины. Олигарх вскинул руку, призывая толпу замолкнуть. Люди повиновались, над Марсовым полем повисла тишина.

– Римляне! – поприветствовал он собравшихся. – Рад видеть всех вас на Марсовом поле!

По толпе прокатился довольный гул. Крассовский покосился на Катилину, который ответил внушительным кивком. Олигарх согласовывал свою речь с квестором накануне. Когда Сергий услышал речь, он улыбнулся шире обычного, заверил олигарха, что только что он услышал лучшую речь из тех, которые ему доводилось слышать.

– Понравился ли вам праздник, который в вашу честь устроил Марк Красс?

Снова оглушительный свист, громкие аплодисменты и улюлюканья. Крассовский раскланялся, дождался, когда над полем установится тишина.

– Отныне и каждый год этот праздник будет проходить в первый день Сатурна месяца Апреля! – громогласно заявил олигарх, чем вызвал у толпы еще больший экстаз. – Праздник этот я хочу с вашего позволения назвать праздником «Открытия»! Как в апреле всходят первые побеги растений, так и этот день станет новой главой в жизни нашего с вами Рима!

Люди, под градусом вина, продолжили хлопать и свистеть, одаривая Марка Робертовича овациями. Олигарх набрал полную грудную клетку воздуха и продолжил.

– Сегодня каждый из вас станет свидетелем, как наш с вами любимый Рим начнет подниматься с колен! Я считаю несправедливым существующие в Риме устои и хочу помочь каждому из вас занять достойное его место! А человек только тогда может чувствовать себя человеком, когда он понимает, что он – равный, когда он чувствует себя нужным общему делу! Общим же делом я вижу наш Рим, тогда как он задумывался Ромулом одной большой семьей, члены которой поддерживали друг друга при любых бедах и в любых начинаниях! Те же, кто против этих простых правил, я, Марк Красс, отныне называю врагами Республики! И такими врагами, моя братья, были консулы Орест и Сура, проводившие политику лжи и обмана!

Народ, собравшийся на Марсовом поле, в большей своей части наконец начал прислушиваться к его словам. К толпе приходило понимание – человек, стоявший перед ними, подвел к Риму легионы и собрал горожан на Марсовом поле не просто так. Кто-то из толпы внимательно слушал, кто-то озадачено чесал макушки, люди пытались понять, куда клонит богач, устроивший пиршество на Форуме, чего он хочет, произнося свои заумные речи.

– Что же происходит сейчас? Что вижу я собственными глазами? В Риме полно тех, кого закон называет римским гражданином, но кто не имеет за душой даже собственного жилья, прозябая в нищете и бесславии! Не меньше здесь лжецов, набивающих свои карманы за счет людей, погрязших в долгах! В этот день, сделавшийся праздничным, я хочу поклясться перед вами, что отныне моя задача найти людей, которые погружают вас все глубже в долговую яму, заставляя платить немыслимые цены за жилье, которое-то и принадлежит не им. Моя задача вернуть Рим к своим истокам равноправия…

Крассовский запнулся. Его слова растаяли в хохоте, который разнесся по толпе горожан. Послышались первые выкрики.

– Не про себя ли ты это говоришь?

– У самого-то небось рыльце в пушку, богач!

– С кем вы там не поделили шкуру?

– Говоришь Лукулл, а слышится Красс!

Олигарх почувствовал, как к его вискам прильнула кровь, он сумел взять себя в руки и продолжил, перекрикивая толпу, возвращая к себе внимание.

– Про себя! Никогда не поздно признать собственные ошибки…

– Хватит болтать!

– Докажи делом!

– Откуда тебе известно, что значит быть бедняком!

Толпа приблизилась к алтарю, узкое пространство, разделяющее первый ряд горожан и пьедестал статуи сделалось крошечным. Засосало под ложечкой. Крассовский переглянулся с Каталиной, который снова отрывисто кивнул.

– В знак признания моих ошибок хочу объявить, что всех вас ждет бесплатная раздача зерна по пять модиев на человека или же денежная сумма, равная его стоимости! Провести раздачу хлеба я поручаю народным трибунам, – Крассовский обвел взглядом толпу, ища глазами народных трибунов, стремясь заручиться их поддержкой. Лишенные всяческих полномочий Суллой, трибуны потеряли в Риме политический вес, но наверняка были не против его вернуть.

Слова олигарха сработали сравни эффекту разорвавшейся бомбы. Заслышав цифру причитающегося каждому хлебного пособия, народ на площади буквально сошел с ума. Невиданная по своей щедрости хлебная раздача не шла ни в какое сравнения с прежними подобными практиками. Обычные праздничные раздачи зерна, меркли перед щедростью олигарха. Каталина, посоветовавший Крассовскому проделать подобный трюк, с ехидной улыбкой наблюдал за происходящим.

– Слава Крассу! – вскрикнул Каталина.

– Слава! – подхватила толпа.

Подобная щедрость стоил олигарху круглой суммы серебром прежнего Марка Красса, но на карте стояла его политическая судьба, отступать было больше некуда. Только овладев умами народа, он мог получить шанс продавить сенат, заставить их пересмотреть решение о назначении диктатором Луция Лукулла и тем самым легитимно прийти к власти! Из толпы вновь послышались призывы дать олигарху власть.

Дождавшись, когда толпа стихнет, Крассовский продолжил.

– Чтобы последовательно прийти к целям, которые я перед собой ставлю, я выдвину свою кандидатуру на должность диктатора интеррексу Флакку!

Слова были встречены волнительным ропотом, с осторожностью. У многих все еще были свежи воспоминания о Сулле, мало кому хотелось повторять дни террора и грабежа. Крассовский делал все, чтобы вызвать доверие горожан, но к его словам и обещаниям люди относились с осторожностью, народ колебался. Видя сомнения толпы, Марк Робертович тут же попытался развеять их.

– Только обладая безграничной властью диктатора, не оборачиваясь, не страшась преследования сената, я смогу выполнить свой долг и поднять Рим с колен!

Он обвел внимавших каждому его слову горожан взглядом, встретился глазами с человеком высокого роста, крепким, с грубыми чертами лица. Мужчина буквально впился в Крассовского взглядом, пожирая, не отпуская глазами ни на миг. Это бы народный трибун Марк Лоллий Паликан, который все время выступления олигарха внимательно слушал речь, но наконец решился заговорить. Он говорил громко, так, чтобы его слышали люди вокруг, привлекая внимание разгоряченной толпы.

– Когда ты говоришь про долг, Красс, ты имеешь в виду обобрать народ до ниточки? Отдать нобилям последнее, что у нас есть? Опустошить римскую казну до дна? Не это ли есть твой последний долг? – жестко, с напором спросил он.

Люди из толпы ахнули, заслышав слова любимца народа Паликана, который имел право разговаривать от его лица. Высокий голос трибуна отдавал медью, звенел, и несмотря на возмущения людей, собравшихся вокруг алтаря, олигарх отчетливо слышал каждое слово Марка Лоллия, пропитанное гневом и раздражением.

– Какую цель ты преследуешь, выступая перед толпой нищих горожан? И что ты будешь говорить, когда наступит черед говорить в сенате, когда вопросы тебе зададут нобили? Сенаторам ты наверняка не расскажешь про одну большую семью, про Рим, который следует поднять с колен, про единые права! Ты не отделаешься бесплатной раздачей зерна и пиром на площади Форума! Или там ты будешь рассказывать про одну большую семью знати и олигархов, прибравших к своим руках все блага Рима?

Толпа загудела. В воздух полетели ругательства, послышались первые проклятия. К алтарю Марса упали мелкие предметы, кто-то кидал куски еды. У ног Марка Робертовича упали обглоданные кости. Кто-то кинул косточки фруктов и дольки винограда. Крассовский попятился, уперся в статую Марса лопатками.

– Ты, выходец из плебейского рода Лициниев, человек, сумевший сделать целое состояние, наверняка должен понимать, что это было бы невозможно, цари в нашем государстве равноправие и устои большой семьи! – продолжал трибун.

Было в этом человеке нечто властное. В столь непростые для республики времена должность народного трибуна мог занимать только воистину сильный и мужественный человек. Сулла, сведя на нет значимость института народных трибунов на политической арене Рима, к тому же лишил избранников народа целого ряда полномочий и многих прав. Самым обидным из ограничений был запрет бывшим трибунам претендовать на какие-либо магистерские должности. Человек, становившийся народным трибуном, по сути ставил крест на своей политической карьере раз и навсегда.

– Я собираюсь сломать существующие порядки! – вспыхнул Крассовский, лицо которого залила краска. – Именно потому, что я ни на секунду не забывал о своих корнях! Деньги всего лишь инструмент на пути к цели, и не имей я их, не было бы всего этого, я не сумел бы поставить ребром вопрос! Я плебей, и не смей говорить, что мне незнакома несправедливость! Мои деды сполна хлебнули ее, и мне есть за что бороться!

– Если это так, Красс, то отвратительная попытка, ты уже диктатор, и не надо скрывать свои намерения! Наберись мужества назвать вещи своими именами! – отрезал трибун. – Или ты всерьез считаешь, что для того, чтобы склонить на свою сторону народ, достаточно провести пир и бесплатную раздачу зерна? Плохого же ты мнения о сословии, откуда берет корни твоя собственная фамилия, богач!

Крассовский опешил от этих слов, замялся, пытаясь подобрать слова. Толпа начала освистывать олигарха. Свист был оглушительным, от него закладывало уши. Казалось, что еще немного, и толпа бросится к алтарю Марса, чтобы разорвать олигарха на куски. Однако люди сдерживались. Возможно потому, что за стенами Рима стояли легионы Крассовского, готовые войти в город и покарать обидчиков своего полководца, а может быть потому, что хотели услышать, что же все-таки ответит им олигарх, который по не понятной никому причине решил обратить свой взор на тех, чьи судьбы были безразличны сильным мира сего.

– Сила Рима в единстве его сословий. Рим одна большая семья…

– Никакой семьи нет, – перебил его Лоллий Паликан. – Есть два лагеря, нельзя примкнуть сразу к двум и нести знамя обоих. Есть угнетатели и угнетенные. В этой войне необходимо делать выбор. Ты все еще уверен, что мне необходимо организовать раздачу хлеба, Марк? Ты готов повторить перед горожанами эти слова? Не дари людям надежду, которой нет! Ты можешь стать консулом, можешь, имея войска под стенами нашего города, заставить сенат сделать тебя диктатором и получить безграничную власть, вот только для нас все равно ничего не изменится. Нам все равно, при ком нести то тяжкое бремя, в которое нас повергли наши угнетатели, такие люди, как ты, Марк!

Крассовский замолчал. Слова трибуна вскружили голову. А ведь этот Паликан вовсе ничего не выдумывал, он говорил все так, как есть. Устраивая пиршества, обещая вольноотпущенникам и плебсу бесплатную раздачу хлеба, Крассовский бесхитростно заигрывал с низшими слоями горожан, даря им надежду на лучшее, ища их поддержку. Не понапрасну ли олигарх обнадеживал собравшихся на Марсовом поле людей? Мысли закружились. Пришло осознание, что своим поведением Крассовский сам загонял себя в петлю. Раздавая обещания плебсу, он очернял себя в глазах нобилей, отдаляясь от правящей балом политической верхушки Рима. Этого ли хотел олигарх? И что мог сделать он, если из-под его ног будет выбита опора в лице политического оплота Республики, которой не понравятся заигрывания Марка Робертовича с толпой, не так давно сломленной, поставленной на колени. Проблема крылась в тянувшихся из веков глубинных противоречиях, слывших камнем преткновения между столичными сословиями. Сейчас же, пытаясь, сосредоточить в своих руках власть, Марк Робертович рисковал оказаться между молотом и наковальней, стоило ему дальше проявить неопределенность и все также метаться между двух лагерей. Казус заключался в том, что права и свободы одного сословия выходили боком другому. Ситуацию нельзя было исправить, а решений, удовлетворяющих обе стороны, не существовало. Мысль отрезвила олигарха. Своей речью он ворошился глубоко в сердцах плебса, искал искру, из которой могло вспыхнуть самое настоящее пламя. Сломленные, поставленные на колени нобилями, эти люди могли в одночасье уверовать в слова Крассовского. Страшно было подумать, что произойдет тогда! Возможно, именно сей факт заставил вмешаться в происходящее народного трибуна, который хотел остановить возможный бунт. Но куда смотрел всезнайка Катилина, когда олигарх делился с ним своей речью?

Не успел Марк Робертович вспомнить о квесторе, как Луций Сергий вмешался в их с трибуном разговор, как будто все это время только и ждал своего часа.

– Не спеши делать выводы, Лоллий Паликан, а сначала научись слушать! – взревел Катилина своим раскатистым басом. – Мы готовы ответить за каждое сказанное слово! Рим будет поднят с колен!

Катилина, не церемонясь, оттолкнул народного трибуна, шагнул вперед, к толпе. В квестора полетели предметы, кто-то из толпы не пожалел асе, но Катилина поймал монету прямо на лету и вызывающе оглядел толпу, ища в ней наглеца. Трюк богатырского вида патриция заставил людей потупить свои взгляды, замолкнуть, давая возможность Катилине высказаться.

– Горожане, братья, я, Луций Сергий Катилин, а устал терпеть желчь, обман и зло, которыми покрылось наше государство, словно сплошными язвами! Я готов к переменам! Вопрос, готовы ли к переменам вы? Устали ли вы так же, как и я, терпеть несправедливость? Устали ли вы наблюдать за тем, как все лучшее, что есть у вас, забирают богачи, сделавшие на ваших бедах состояния? Вы никогда не задавались вопросом, почему они живут в домусах и загородных виллах, имеют сотни рабов, тогда как вы ютитесь в крошечных комнатах инсул, зачастую отдавая за этот уголок то последнее, что есть у вас? Не они ли начали вводить имущественные цензы, не они ли лишили власти народных трибунов…

Крассовского повело, слова Катилины явились неожиданностью. Луций Сергий рубил с плеча. Каталина в открытую призывал плебс выступить против существующего в Республике строя, декларируя это как цели олигарха, которые Марк Робертович якобы преследовал, когда начал свое выступление перед собравшейся толпой.

– Так чем ваша доля отличается от доли чужеземца, раба? – Катилина разгорячился и сотрясал воздух кулаком, в котором был зажат пойманный на лету асе. – Нужен ли нам сенат, принимающий решения в угоду богачей? Нужно ли нам войско, где от воинской повинности откупаются серебром? Нужна ли нам Республика в таком виде, в котором она есть сейчас? – Луций Сергий бросил асе на землю и втоптал его в пыль. Его лицо, покрытое испариной, исказила гримаса ярости. – Мой ответ нет! Нам не нужен никто, чтобы поднять нашу с вами страну с колен! Мы и есть сила, способная это сделать! Мы – римляне! И как в древние времена, когда Ромул сумел создать из разношерстной массы людей одну большую семью, так и сейчас все мы должны объединиться вокруг нашего нового лидера Марка Лициния Красса!

Закончив свою пылкую речь, Катилина отошел за спину Крассовского, подтолкнул растерявшегося олигарха к толпе. То, что происходило в следующий миг, испугало Марка Робертовича не меньше, чем слова Луция Сергия. Люди, словно заведенные, начали скандировать его имя.

– Пусть скажет Красс!

– Хвала Лициниям!

– Здравствует Марк Лициний!

– Слово Крассу!

Катилина знал, куда надавить, чтобы овладеть сознанием людей. Но какую цель преследовал квестор? Своими действиями Луций Сергий превратил Крассовского в персону нон-грата на политической карте Рима. Марк Робертович попадал на верхушку таявшей ледяной глыбы. Его айсберг раскалывался на мелкие куски, таял, очень скоро верхушка такой глыбы станет льдинкой среди множества льдин. Став головой, он не сможет справиться с такой огромной машиной, как Республика, если голове не будут подчиняться остальные части тела – шея, руки, ноги, каждая из которых представляли сословия, которые отвернутся от олигарха после сегодняшнего выступления на Марсовом поле. Не менее остро стоял другой вопрос – сможет ли удержать Крассовский свою власть? Неужели Катилина не ведал, что творит? Судя по тому, как Луций Сергий отчаянно высказывался перед собравшейся толпой плебса, у квестора на сей счет было совершенно другое мнение. Благодаря действиям отчаянного Катилины олигарх теперь понятия не имел, что делать. Он застыл у алтаря Марса перед почувствовавшей надежду толпой.

– Ты сошел с ума! – прошипел Крассовский, схватившись за край тоги квестора. – Что ты себе позволяешь?

Катилина крайне резко одернул свою тогу из рук олигарха.

– Пора бы понять, что здесь происходит, Красс! – заявил он.

Его слова перебивались криками толпы, лютующей, ждавшей выступления претора.

– Что я по-твоему должен говорить всем этим людям теперь? Ты…

Олигарх отмахнулся. Крассовскому захотелось, чтобы кто-нибудь вставил Катилине в рот кляп, а собравшаяся на Марсовом поле толпа разбрелась, забыв весь этот разговор. Гнев внутри него пылал, он не находил слов, чтобы выразить свое возмущение. Затея с празднеством на Форуме, с речью по его окончанию, все это казалось теперь нелепым, невзвешенным решением. Из тех, смотря на которые через определенное время, ты начинал понимать, что этих решений вовсе не должно было быть. Видя, что олигарх не собирается ничего говорить, а толпа у алтаря Марса напирает, Катилина процедил.

– Ты хочешь удержать власть, Марк?

Крассовский выругался сквозь зубы.

– Просто ответь мне, хочешь ты удержать власть или нет? – напористо повторил Катилина, видя, что олигарх не в себе. – Ты хочешь быть марионеткой в руках сената и нобилей или ты хочешь быть настоящим диктатором? Ну же, ответь мне?

Марк Робертович нахмурился, всмотрелся в глаза Катилины. Ответ на вопрос квестора был очевиден, поэтому Луций Сергий продолжил.

– Не получится усидеть на двух стульях сразу! И поверь, выбор в пользу сословия, которое прямо сейчас определяет власть, не столь очевиден! Эти люди, вершиной которых является сенат, переедут тебя, раздавят, пережуют, выплюнут! Не они станут опорой для проводимой тобой политики, напротив, такой опорой станешь ты! Твоими руками они продолжат набивать свои карманы серебром, вести войны, а как только ты станешь не нужен им, они выкинут тебя на помойку истории, как это уже случалось не раз!

Крассовский ничего не ответил, но теперь уже олигарх внимательно слушал Катилину. На заднем фоне растворились крики толпы. Нет, прямо сейчас следовало понять, куда заводит мысль квестора. Катилина завидел, что олигарх превратился во внимание, и продолжил с еще большим напором.

– Если ты хочешь удержать власть, стать властью, тебе необходимо создать свою опору, которая поддержит тебя в любых начинаниях! Тебе нужно собственное сословие, Красс! Эти люди прямо сейчас перед тобой! Те, кому не нужны золотые горы, счастье которых соизмеримо сыто проведенному дню и вольным думам! Это твой шанс, не упусти его, претор! – отрезал Катилина.

Слова квестора вскружили голову. Катилина умел убеждать. Каким-то образом этот человек смотрел гораздо глубже, чем мог только представить Марк Робертович. Коренной римлянин, патриций, этот человек варился в гуще политических событий Республики не один год и знал все существующие подковерные игры. Крассовский чувствовал, как пульсирует в его висках.

– Что нужно говорить, Катилина? – выдавил он.

Луций Сергий ответил хищным оскалом, как будто наперед знал, каков будет вопрос олигарха.

– Скажи, что когда ты станешь диктатором, ты спишешь с них все долги! Скажи, что ты сделаешь вольноотпущенников гражданами Рима, наделишь их всеми правами…

Марк Робертович вздрогнул. То, что предлагал Катилина, по сути значило положить начало войны. Катилина сошел с ума.