Глава 2
«БОЛЬШОЙ ДЫМ»
Плавание шло спокойно, скучно даже. Шхуна обогнула угрюмые скалистые берега Мурмана, слева по борту потянулась суровая земля фьордов. Порою ветер отчаянно свежел, и холодная свинцовая зыбь вскипала барашками, предвещая бурю, однако мрачные знамения так и не исполнились. А после, когда «Одинокая звезда» спустилась ближе к южным широтам, команда и вовсе забыла о знобком дыхании студёных морей — близились английские берега.
Фёдора океан успокаивал, приводя в равновесие «зыбкого сердца весы». Все предки, считай, с морем дружны были — варяги, новгородцы, ушкуйники-безобразники, передавшие Чуге свой буйный нрав. Ещё дед Фёдора успел-таки волны на подлинной лодье побороздить — крепкой, ладной посудинке о трёх мачтах, пока вовсе поморов не прижали. А море осталось — холодное, суровое, жестокое. И в лад ему крепчал дух гордых наследников Господина Великого Новгорода. Одни, как Ломоносов, свою тропу в науках торили, другие, как купцы Строгановы, великого богатства и чести добивались, в графы выходили, а третьи, как Чуга, на чужбину подавались, счастья искать…
Отстояв своё у штурвала, помор примостился на полубаке, удобно устроившись на бухте манильского троса. Натянутый стаксель прикрывал его, как зонтиком, а вытянутый вперёд бушприт словно грозил горизонту, повторяя мерные качания шхуны, чей нос валко проседал, вспенивая расходившиеся буруны, и вздыбливался снова.
Океан расходился во все стороны, покатые валы плавно вздымались и опадали — Атлантика словно дышала, свободно и шумно, разнося извечные запахи соли и йода. Пугливую душу страшил распахивавшийся простор, а вот помора наполнял трудно передаваемым ощущением бескрайности зримого мира. Где ещё на белом свете сыщешь такую же неохватность пространства и огромное, необозримое небо над головой? Разве что в степи, но там иное. Когда травы колышутся вокруг, клонясь широкими разливами под вольным ветром, то, будь ты конный али пеший, всё одно в уме держишь понятие — земля под ногами. Суша. Твердь.
А в море, хошь не хошь, смиряешься с мыслью о том, что под тонкой скорлупкой днища корабля — бездна, тёмная, солёная пучина, невесть каких гадов и чудищ скрывающая…
Под фока-гик, поскрипывавший на ветру, поднырнул Флэган, удерживая рукой свою шляпу, и дружески, по-свойски улыбнулся помору.
— Привет, — сказал он, усаживаясь рядом на выщербленную ступеньку трапа.
— Здорово, — буркнул Фёдор, не привыкший к бесцеремонности американцев. Хрен поймёшь, что у них шло от ощущения внутренней свободы, а что от агрессивного желания выставить свою независимость напоказ. Гражданин США словно бросал вызов всему свету: «А ну-ка, отними у меня волю! Попробуй только!»
Усмехнувшись, Чуга метнул взгляд на трепыхавшийся флаг, полосатый как матрас, краплённый тридцатью шестью звёздочками. Уж больно много воли взяли…
— Слышь? — сказал он. — Объясни мне одну вещь…
— Хоть две! — ухмыльнулся Бойд.
— Что это такое — Запад ваш? Марьяна его по-разному кличет — то Дальним, то Диким…
— Марьяна? — хохотнул Флэган. — Ну ты даёшь! — Сбив на затылок свою широкополую шляпу, он вздохнул и проговорил с мечтательностью в голосе: — Запад, амиго, есть земля обетованная… Нью-Йорк — это Восток, там всё чинно-благородно, мелкие людишки, мелкие страстишки. Даже банды нью-йоркские — мелочь пузатая, распоясавшаяся шпана. Надо отъехать за тысячу миль на закат, хотя бы до Миссисипи — это большая река, вроде вашей Волги, — потом пересечь прерии, а когда увидишь Скалистые горы, сразу поймёшь, что попал на Запад — на Запад с большой буквы!
Помолчав с минуту, Бойд снова вздохнул.
— Эх, Теодор, — сказал он с тоскою. — Знал бы ты, как там здорово! На Западе жгучие пустыни и глубочайшие ущелья, высокие горы и тёмные леса. Там в любую секунду можно схлопотать пулю или стрелу… Бывало, я подыхал от жажды, полз, подстреленный скотокрадом, и проклинал свою дурь, заманившую меня в сторону от больших городов. И что? Я гулял по Парижу и Петербургу, каждый день принимал ванну, пил шампанское и заедал устрицами… Но знаешь, чего мне тогда хотелось больше всего? Телятины с бобами! Да чтобы их приготовили на костре из веточек пахучего креозотового кустарничка, и чтобы рядом булькал кофейник, а вокруг ночь, далеко-далеко койот воет, рядышком лошади травку щиплют…
Чуга покачал головой.
— Не поверю, что людей тянет туда запах кофе, — проворчал он.
Флэган хмыкнул.
— Ясное дело! Люди, они и есть люди, на Запад их манит золото. Только оно там разное…
— Как это?
— А ты когда-нибудь добывал золотишко?
— Приходилось. Мыл в Сибири.
— О, Сибирь! Стало быть, имеешь понятие, как блестит рыжий металл. Вот и бежит народ на этот блеск! Кто-то богатеет, деньгами швыряется, а девять из десяти остаются ни с чем. Горбатятся, жилы рвут, поживой для стервятников делаются… А есть и другое золото на Западе, оно из земли растёт.
— Врёшь небось, — нахмурился Фёдор.
Бойд захихикал.
— Не-е! Трава это, понял? Уж такая расчудесная, что скот на ней весь год кормится. Засыхает та муравка на корню, и коровы её из-под снега добывают. Так и хрумкают всю зиму, пока зелёная не взойдёт. Богатые ранчеро держат по пять, по шесть, даже по десять тысяч голов скота. Во как!
Чуга подумал.
— Я бы лучше так, — сказал он рассудительно, — на ранчо. И штоб коровки…
— Ха! Я бы тоже.
Помолчав немного, Фёдор осторожно спросил:
— А ты хорошо стреляешь?
Флэган внимательно посмотрел на него.
— Плохие стрелки долго не живут, — сказал он, криво усмехаясь. — Хотя куда мне до Клэя Эллисона или Дикого Билла Хикока! Эти одной пулей делают на голове пробор, а двумя другими подравнивают волосы за ушами. Да и чёрт с ними, я за славой ганфайтера не гонюсь — уж больно худая она и беспокойная. Ведь каждый сопляк, скопивший на «кольт», но не наживший мозгов, мечтает сразиться с тобой, лишь бы доказать, какой он крутой! А чего ты спрашиваешь?
— Да говорят, у вас в Америке все палят с утра до вечера, только успевай перезаряжать…
Бойд весело рассмеялся.
— Правда-правда! Любим мы это дело!
— Научи этому делу и меня. С винтовкой-то я справлюсь, однако с пистолем не «дружу», особливо в вашей манере — навскидку. Научишь?
Флэган построжел.
— А чего ж, — пожал он плечами, — можно. На-ка, примерь!
Расстегнув пряжку оружейного пояса с патронташем и кобурами из чёрной кожи, Бойд протянул его Фёдору. Достав из кобуры «ремингтон-нэви» 36-го калибра, он опорожнил барабан, высыпав патроны на ладонь, и сунул револьвер обратно.
— Надевай!
Опоясавшись, Чуга глянул на «учителя». Тот покачал головой.
— Не пойдёт. У тебя кобура висит слишком низко — на всю длину руки. Лучше так, — поправил Бойд пояс на Фёдоре, — чуть ниже бедренного сустава. Понял? Чтобы рукоятка примерно здесь была — посередине между локтем и запястьем свободно опущенной руки. Видишь?
— И чего теперь?
— А теперь выхватывай!
Помор опустил ладонь на рукоятку и вынул оружие из кобуры.
— Не годится! — замотал головой Флэган. — Пока ты так будешь револьвер тащить, тебя всего свинцом нашпигуют. Я ж говорю — выхватывай! В поединке выигрывает тот, кто быстрее. Вернее… Хм. Тут сложно. Скорость, конечно, важна, но что с неё проку, если ты выстрелил первым — и промахнулся? Или чуток задел пулей противника? А тот, хоть и не так быстр, как ты, но стреляет наверняка? И конец тебе…
Критически оглядев Фёдора, он велел:
— Ну-ка, выпрямись! Стой свободно, как тебе удобно, понял? Конечно, если пригнёшься, попасть в тебя будет сложнее, так ведь и ты будешь весь как скованный, чуть что — пошатнёшься, оступишься… Расслабься! Пусть рука скользит к рукоятке, будто сама по себе. Большой палец опускай на курок… взводи его… указательный мя-ягко, не-ежно ложится на спусковой крючок… Как выхватишь, руку не вытягивай, как аристократ на дуэли. Упрись локтем в бедро, но не целься — просто направь дуло в корпус противнику, как будто пальцем показываешь, и стреляй!
Фёдор выхватил, как учили. Сухо щёлкнул боёк.
— Во! Совсем другое дело! А прицел можно менять, слегка сдвигая левую ногу… Ты, главное, не пугай стволом и не играйся. А то есть такие — воображают из себя невесть что, пыжатся, бахвалятся, крутят револьвер на пальце… Так и доиграться можно, ведь у спускового крючка нет, считай, свободного хода. Крутанет такой стрелок свою пушку — и себе же в животе дырку провертит… Ну что? Занимайся!
И Чуга взялся заучивать свой первый урок.
Ранним утром «Одинокая звезда» отшвартовалась у лондонской пристани. Таможенники в синих мундирах покрутились и отбыли, а докеры в изгвазданных робах принялись за разгрузку.
Марион, под охраной Флэгана, отправилась в город. Корабельный кок — Лысый Хиггинс — примерял старенький цилиндр. Тоже, видать, намылился гульнуть. Один Мануэль не покидал каюты, накачиваясь ирландским виски.
Заняв бритву у хозяйственного Зебони, Чуга сбрил бородку и усы, а после приложил к саднившей коже горячее полотенце, смоченное в кипятке. Хорошо!
Он глянул на себя в облупленное зеркальце. Безбородое лицо выглядело непривычно — лишившись кудреватой растительности, оно стало твёрже и как-то мужественней, что ли.
Усмехнувшись, Фёдор обошёл надстройку и выплеснул в Темзу мыльную воду из тазика. Сощурившись, он огляделся.
Лондон его не впечатлил. Это был самый большой город на белом свете, но уж больно мрачно выглядела столица Британской империи — тёмной, серой, закопченной. Из сотен труб непрестанно валил дым, мешаясь с извечным туманом, оседая копотью, сеясь с грязным моросящим дождиком. По реке сплавлялись баржи, шлёпали колёсами пароходы, медленно, словно заторможенно проплывали редкие парусники — замызганные посудины, побеждённые углём и сталью.
И шумы над Темзой расходились машинные — свистел пар, лязгали цеплявшиеся шестерни, громыхали цепи и сочленения. Неожиданно Чуге послышался торопливый говорок Сайласа Монагана:
— Да всё нормально, Хэт! Просто Мануэль, свинья такая, запил, а мне нужен верный человек!
— Отметелить кого?
— Нет. Ты про князя слыхал?
— Какого ещё князя? — не дошло до Хэта.
— Ну князя! Как тебе ещё объяснить? На нашей лоханке ихнее сиятельство собралось махнуть в Америку! Понял?
— А чего на нашей? Садился бы на пароход…
— Так он же не просто так, а с инкогнитом!
— С кем, с кем?
— При чём тут «с кем»? — раздражённо проговорил Монаган, теряя терпение. — Это так говорят, когда кто-то путешествует тайно, чтобы его не увидел никто. Понял?
— А-а…
— Он уже заплатил мастеру сто долларов. Представляешь, что у него в багаже?!
— А-а! — простодушно обрадовался Хэт. — Донести помочь? Так это я завсегда!
— Тогда приоденься. Князь всё-таки…
— А… то дело, ну… — Монаган-матрос постучал каблуком по палубе. — Что, отменяется?
— Тише ты! — цыкнул Монаган — помощник капитана. — Всё остаётся в силе. Как в море выйдем, тогда… Ну всё! Давай переодевайся по-быстрому…
Фёдор послушал торопливый топоток Сайласа и увесистые шаги Хэта, основательного парня «от сохи».
Интересно, подумал Чуга, что эти прощелыги затеяли? Сам он не испытывал особого страху. Весь тот сброд, с которым Фёдор делил кубрик, представлялся ему мелкой шпаной, по-настоящему опасные люди не топтали палубу «Одинокой звезды».
— Тео! — послышался сиплый голос Вэнкаутера. — Ты где?
— Тут я, сэр, — откликнулся помор.
Шкипер обрядился в клетчатый костюм из джерси, со складками, не разгладившимися от долгого лежания в сундуке. Было заметно, что Фокс изрядно выпил, оттого походка его стала шаткой, лицо обрюзгло, обвисло, отекло, а в покрасневших глазах задержалось тоскующее выражение брошенной собаки.
— Побрился? — буркнул капитан. — Эт пра-льно… Поехали со мной, поможешь. Не доверяю я Саю…
Нахлобучив картуз, Чуга сказал:
— Я готов.
— Пошли… — сделал широкий жест Вэнкаутер.
Они спустились на причал, где уже стоял кэб — элегантный двухколёсный «хэнсом», запряжённый гнедой лошадью. Кэбмен в сером плаще и котелке расположился за коляской, натягивая вожжи поверх открытой кабинки. Ещё один кэб уже отъехал и разворачивался. Фёдор узнал пассажиров — это были Сайлас и Хэт.
— Залезай, — сказал шкипер и прикрикнул: — Чаринг-Кросс!
— Да, сэр, — ответил «кэбби», понукая лошадь.
Поплутав по лабиринту тесных улочек, мастерских, складов, повозка миновала довольно опрятную улицу, обставленную фахверковыми домами в елизаветинском стиле, и выкатилась на людный Стрэнд.
Здесь было шумно. Цокот копыт по брусчатке и грохот железных ободьев заглушали говор нарядной толпы, кроме разве что осипших голосов пирожников, расхваливавших свой товар. Удерживая корзину на голове и вовсю трезвоня колокольчиком, торгаши разносили пирожки с мясом, ревенем, вишнею, яблоками, пышки, булочки из Челси — с корицей, лимонной цедрой и смородиной. Мальчишки, встречая пирожников, мяукали и гавкали, но те лишь добродушно отмахивались, предлагая сыграть в орлянку. Покупатель подбрасывал пенни — и тут уж кому как повезёт. Выигрывал торговец — забирал пенс себе. Проигрывал — отдавал пирожок бесплатно.
Тут же в толпе бродили лоточники, чьи куртки и брюки были припорошены мукой, — эти продавали чёрствый хлеб. Публика, что побогаче, могла зайти в булочную, чтобы купить свежий, а вот работяги с Ист-Сайда брали вчерашний — всё ж подешевле.
У дверей театров дежурили продавцы бутербродов с ветчиной. Готовые накормить желающих за полпенса, они носились с большими плоскими корзинами, полными сэндвичей, или катили перед собой тележки со снедью.
«Чего это я всё принюхиваюсь?» — нахмурился Чуга и вспомнил, что не успел позавтракать. Ну пенс на пирог с рыбой сыщется в его карманах…
— Будешь? — спросил Вэнкаутер, доставая из кармана плоскую фляжечку. — Ржаное!
Фёдор помотал головой.
— Ну как знаешь… — и шкипер хорошо приложился, выдохнул, занюхал рукавом, крякнул. — Ты, парень, как — женат?
— Был, — коротко ответил Чуга.
Облизнувшись и пряча фляжечку, Фокс кивнул.
— Вот и я попался в Евины сети… — сказал он. — Пенни её зовут. Пеннивелл Монаган.
Помор вопросительно глянул на капитана. Тот угрюмо кивнул.
— Сестрица она нашему Сайласу. Стерва, каких свет не видывал! Сколько раз я её бросал, а всё без толку. Тянет! Пять раз от неё уходил — и возвращался обратно… А жадна до чего! Чего скопил, этой… этой… отнёс, а ей всё мало! Стал контрабандой промышлять, в такое дерьмо вляпался, что… — Шкипер махнул рукой. — А по весне перегорел будто. Всё мне обрыдло, и подался я до Европы, лишь бы сучку эту не видеть подольше. Раньше-то скучал, томился по ней, а как предложили мне фрахт до Архангельска, так я обрадовался даже. Вот жизнь…
Вперив мутный взгляд в лошадиный зад, Вэнкаутер смолк. Фёдор не знал, стоило ли ему высказываться, но шкипер сам положил конец его недолгим раздумьям.
— Приехали, — промычал он. — Вылазь.
Кэб остановился на углу Чаринг-Кросс-роуд, где стоял мрачного вида отель. Этажей в нём было много, а с виду тюрьма тюрьмой. «Хэнсом» помощника капитана уже стоял у парадного.
— Здесь, что ли? — удивился Хэт.
— А где? — несколько агрессивно спросил Сайлас. Приметив Чугу, он скривился.
— Ну-у, князь всё-таки… — растерянно пробормотал матрос. — Я думал, он в замке будет каком или во дворце…
— Раз уж решил за океан податься, — назидательно сказал помощник капитана, — стало быть, продал он свой замок! Понял?
— А-а…
— Пошли, — буркнул Фокс.
Минуя дремлющего швейцара, моряки поднялись на третий этаж, попав в коридор, куда выходили двери номеров. Шипящие газовые факелы, поднятые бронзовыми конечностями статуй, плоховато освещали ковровую дорожку под ногами, атласные обои на стенах и двери из тёмного дерева. В конце коридора, под аркой фигурного окна, чах фикус в кадке.
— Тридцать восьмой апартамент, — объявил Вэнкаутер, пошатнувшись, и решительно постучал в дверь.
— Да-да! — откликнулся молодой голос. — Войдите!
Сайлас моментально сорвал с головы мятую фуражку и первым переступил порог.
— Князь… э-э… как вас там? — осведомился он.
Навстречу вошедшим шагнул парень лет двадцати пяти. На нём были клетчатые брюки в обтяжку, как у Фокса, и твидовый пиджак. Рыжеватые волосы и конопушки придавали нечто мальчишеское его породистому, холёному лицу, и тут не помогали ни пушистые бакенбарды, ни щёточка усов — солидности князю они не придавали, а пронзительные голубые глаза глядели живо и с юмором. Тонкие губы вроде бы и стремились поправить положение, сжимаясь в полоску, но ненадолго — приятная улыбка тотчас же размыкала их.
— Я… — вякнул Монаган, но шкипер властно отодвинул его.
— Меня зовут Вэнкаутер Фокс, — величественно отрекомендовался он, — я капитан шхуны «Одинокая звезда».
— Туренин, — представился князь, — Павел Андреевич. Это я с вами тогда договаривался?
Фокс кивнул так резко, что еле удержал равновесие.
— Когда отправляемся, капитан? — чопорно спросил Туренин.
— Как только изволите прибыть на борт, так сразу.
— Я готов!
Сай Монаган оглянулся в растерянности.
— А где же ваши вещи? — пролепетал он.
— Всё своё ношу с собой! — рассмеялся Павел, подхватывая кожаный саквояж.
Лицо Хэта вытянулось.
— И всё? Вы же этот… ну как граф!
Туренин вздёрнул голову.
— Рюриковичи мы, — надменно проговорил он. — Мои предки верой и правдой служили царям-государям, но нынче от былого блеска остался лишь гордый герб. Имение пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами, а я, как видите, собрался в поход за славой и богатством!
«Нормальный вроде парень, — подумал Чуга. — Не корчит из себя барина…»
Вэнкаутер отвесил шутовской поклон, и вся компания покинула княжеские апартаменты.
Когда многочисленная «свита» Туренина вернулась, Марион уже была на борту, красуясь в новой шляпке с Хай-стрит.
— Представляете?! — кинулась она к Фёдору. — Мы встретили карету с самой королевой Викторией!
— Да неужто? — улыбнулся Чуга.
— Да-да! — возбуждённо тараторила девушка. — А потом мы обедали в ресторане «Гэлант Эндивор», что на Кингз-роуд в Челси. Подавали индюшку с орехами, и там ещё был очень вкусный сыр — «стильтон» называется…
Тут она заметила незнакомца и чопорно поклонилась.
— Позвольте вам представить Паула Андрэ… — развязно проговорил Сайлас и ухмыльнулся: — Как там дальше, князь?
— Павла Андреевича Туренина, — ровным голосом проговорил его сиятельство.
— Во-во!
— Очень приятно, Павел Андреич, — церемонно сказала девушка, подавая руку. — Мисс Марион Дитишэм.
Князь непринуждённо коснулся губами изящных пальчиков.
— Просто Павел, — проговорил он со скользящей улыбкой, — этого достаточно.
— Ну довольно по палубе шаркать, — грубо сказал Сайлас. — Отчаливать пора! Хэт! Эфроим! Тэбби! — Глянув на Чугу, он рявкнул: — А ты чего стоишь?! Марш на корму!
Фёдор молча двинулся, куда сказано. Из каюты, где почивал Мануэль, накатывали сопение, стоны и причмокивания. Пьянь отсыпалась…
…К вечеру того же дня шхуна обогнула мыс Норт-Форленд и проследовала в Дуврский пролив, который французы упорно именовали Па-де-Кале.
