Глава 29
7 июля 2018 г. Санкт Петербург
Алексей Родионович шел по Московскому проспекту, борясь с острым, трусливым желанием оглянуться. Его опять охватило ощущение, что за ним следят. И отец стал часто сниться, и даже сам отец Григорий. Нестрашными были эти сны, скорее ободряющими. Да и то, чего бояться? Жизнь он прожил хорошую, долгую, можно было бы, конечно, еще пожить, но семьдесят три года возраст вполне солидный. Некоторые и раньше умирают. Прожитые его годы были полны радостных переживаний, успехов, удивительных событий. Были, конечно, и огорчения, и неудачи, да стоит ли про них вспоминать, гневить Бога? Хорошую он жизнь прожил. Долгую и хорошую, и если придется уйти, то уйдет он с достоинством. Вот так вот, – твердо наставлял себя Алексей Родионович, идя с авоськой из магазина.
Тревожны были в последнее время дни и ночи Алексея Родионовича. Разные нехорошие предчувствия мучили его. Все чаще теребил он свой перстень, с которым никогда не расставался, он был вроде его личного барометра, предсказывал Алексею Родионовичу, что ждет его в жизненном плавании, буря, ураган или ясная спокойная гладь. Помогал обходить рифы и одерживать верх в схватках с «пиратскими» бригантинами. Все чаще Алексей Родионович задумывался, а не пора ли передать перстень другому хранителю, продолжателю рода Платоновых? Но сил расстаться с ним не находил. Тянул, медлил, откладывал. И вспоминал. Много вспоминал, всю свою жизнь, начиная с первого, самого смутного воспоминания, чудом уцелевшего в памяти. Как сидит он у отца на коленях, а тот щекочет его бородой и шепчет что-то ласковое на ухо. Отец был совсем молодой, почти мальчишка, едва двадцать исполнилось, а бороду отрастил для солидности, наверное, хотел казаться бывалым воином. Впрочем, таким он и был, не по возрасту, а по мере пережитого. Алеше тогда едва годик исполнился. Спустя недолгое время отец погиб, и потому эта единственная память о нем была самым дорогим воспоминанием детства.
Это было в лесу, в землянке. Отец воевал в партизанском отряде, и они с матерью при нем были. А потом погиб отец, пришли наши, люди из леса вернулись в деревню. На счастье, их с матерью дом уцелел. Начались тяжелые, голодные послевоенные годы. Мать сутками работала, и в колхозе, и в огороде. Он, кроха, за ней везде по пятам, а вечером, когда ложились на печке спать, мать рассказывала ему об отце, других сказок он слушать не желал. Как отец едва живой дополз до ее огорода, как она его сперва в баньке прятала, потом в подполе, как полюбили они друг друга, как отец, когда на поправку пошел, к партизанам в лес ушел, и она за ним. Как родился у них Алеша, и назвали они его в честь деда по отцу. Что отец своего отца очень любил и уважал, что того убили, когда папе всего шестнадцать лет было. И что сделал это его лучший друг, такой же мальчишка, каким был тогда отец. И что потом они встретились на войне, как раз возле деревни, в которой Алешина мать жила, и как оба от немцев отбивались и прятались в лесу, и как друг этот во всем сознался и отца подстрелил. Убить хотел, да не вышло. И как отец мечтал, когда война закончится, вернуться в Ленинград, отыскать этого мерзавца и заставить за все ответить. И даже написал письмо, на случай, если не доживет до Победы. Отчиму своему письмо адресовал, в котором всю правду рассказал про Бориса этого, какая он сволочь и мразь. От этих рассказов сердце Алешино горело и рвалось отомстить негодяю за отца и за деда. Вырасти, стать большим, сильным, явиться к нему домой и задушить своими руками. Только сперва всем людям про него правду рассказать.
Это были тревожные, будоражащие рассказы. А были и другие, добрые, светлые. Когда отец вечерами сажал Алешу к себе на колени и рассказывал ему о Ленинграде, о мостах, которые разводятся, как руки, о каналах и набережных, о дворцах и музеях, о Невском проспекте, по которому они все вместе пойдут гулять, когда закончится война. О своей маме, бабушке Алеши, какая она добрая и хорошая, как он познакомит ее с мамой и с Алешей и как она будет радоваться. О своей квартире на Четвертой Красноармейской, о друзьях, о школе, где учился. О медицинском институте. И как папа мечтал, что когда Алеша вырастет, тоже станет доктором, как его отец и дед, и будет у них династия.
Все, что говорил отец, мать запомнила. Потому что тоже мечтала и тоже ждала, когда же закончится война, и они поедут в этот прекрасный, удивительный город Ленинград. Где выгибают шеи кони на Аничковом мосту и дремлют над Невой величественные сфинксы, и пылает праздничными ночами огонь на Ростральных колоннах.
Не сложилось. Отец погиб. Мать работала, тянула Алешку, растила, учила. А в Ленинград ехать не хотела. Без отца? Зачем? С бабушкой по отцу встречаться не хотела. Боялась. Кто она им? Мать с отцом даже расписаны не были. А ну как не примут их с Алешей? Нет. Лучше они дома останутся.
Стеснялась мать, что была простой, малообразованной, подурневшей от тяжелой работы простой деревенской бабой и что не примут ее в семье доктора. И не ехала.
А вот Алексей, едва окончил школу, собрал вещички и махнул в Ленинград, поступать в медицинский. Как отец мечтал. Как он сам мечтал. А мать плакала и опять боялась.
– Алешенька! Ты, если что не выйдет, ты уж домой приезжай, а? Сынок!
Но у Алеши все вышло. Он был парень неглупый. В отца, наверное. Учился на «отлично». Экзамены в институте сдал блестяще, поступил. И только вот тогда набрался храбрости, поехал к бабушке. До этого-то он часто на Четвертую Красноармейскую приезжал. Гулял, во двор заходил, даже окна пытался угадать. Но вот зайти не решался. А как поступил, почистил единственный костюм, рубашку белую нагладил и пошел.
Дверь ему тогда открыл дед Андрей. Оно и хорошо, бабушка уж очень впечатлительная была. А так дед ее хоть подготовить смог.
Алексей, когда деда увидел, строгого такого, подтянутого, очень оробел. Даже двух слов связать не мог. Письмо отцовское протянул. Ну, а уж потом, когда во всем разобрались, бабушка себя от радости не помнила. Ругала, почему раньше не написали, не приехали. Как же это Алешенька без нее рос? Что же это? Сразу написали маме, чтобы тоже приехала. Алешу из общежития на следующий день к себе перевезли, поселили в папину комнату. Так и пошло. Мать в город переезжать не захотела. Алеша к ней на каникулы ездил, а жил у бабушки с дедом. Андриан Дементьевич ему хоть и не родной был, а любил как своего кровного. Алеша учился. Гулял по городу. По любимым папиным местам, они и его любимыми стали. Когда случалось что-то приятное, радостное, всегда ехал на Стрелку Васильевского острова. Садился на берегу Невы между Ростральными колоннами, смотрел на Петропавловскую крепость, на Эрмитаж, любовался набережными, дворцами и думал, как было бы здорово, если бы отец живой был сейчас с ним, и приходило чувство, что отец рядом, здесь с Алешей, и радуется с ним. И одобряет.
Так и жили. Жили хорошо, дружно. Одно только бабушку расстраивало, что фамилия у единственного внука не Платонов, а Ситников, по матери, очень ей хотелось, чтобы он продолжателем рода и фамилии стал, да вот как ее поменять, было не ясно. Отец-то погиб, а бабушка, выйдя замуж за Андриана Дементьевича фамилию свою на Колодей поменяла, так он Ситниковым и остался.
Время шло, а Алеша все про одно думал, как ему сволочь ту разыскать, что деда его убила и на отца руку подняла. И разыскал. Потому что отец фамилию его новую матери называл много раз, а она Алеше.
Алексей так много лет о мести мечтал, что горячность успела пройти, а пришел холодный расчет. Алексей долго к семейке Бориса этого присматривался, следил, наблюдал, а сам в тени держался, чтобы не связал его с ними никто. Он уже понял, что разоблачить Балабайченко будет трудно, да и неизвестно, чем все закончится, может, за давностью лет и ничем, тем более то, что он в отца стрелял, доказать вряд ли выйдет. Это ему дед Андрей объяснил, он всю жизнь в уголовном розыске отработал, он эти дела знает.
И решил тогда Алексей сам его судить и сам казнить. Только так, чтобы не поплатиться за это. Чтобы его за казнь убийцы самого не казнили.
И придумал он, что надо этого Балабайченко так же, как он деда Алексея Ивановича, ножом по горлу. Холодно это все решил, спокойно. Долго готовился, года полтора, не меньше. И вот когда он всю семейку изучил, неприятная, надо сказать, была семейка, только тогда на дело пошел.
Все продумал, все предусмотрел. И в квартиру попал, так же, как сам Борис Балабайченко к деду его вошел. Сказал, что к сыну его пришел, к Сергею, что тот ему встречу назначил и скоро быть обещал. Его впустили, предложили обождать. Все как по маслу шло. Сам Балабайченко доктором наук стал, выбился, гадина! Ушел к себе в кабинет. Вот тут-то Алексей на кухню и прошел. Выбрал нож, побольше, поострее, и вошел в кабинет. Руки, правда, дрожали, и сердце из груди выпрыгивало, боялся даже, что стук этот Балабайченко услышит и вывернется как-нибудь. Ничего, не услышал. Только когда нож на горле почувствовал, дернулся испуганно, ну да Алексей уж медлить не стал. А потом надо было перстень снять, и вот тут уж провидение его выручило. Перстень не снимался, так Алексей на кухню за маслом растительным пошел, палец смазать, и вот здесь чуть не попался. Все, думал, конец ему пришел! Дверь входная тихонько лязгнула, ну да в тишине-то хорошо слышно было. Алексей так с бутылкой масла на кухне и замер. Окаменел, можно сказать. Думал, может, жена Балабайченко вернулась или, может, сын решил лекции прогулять.
Да только как-то странно себя пришедший вел. Тихо так. Словно бы не к себе домой явился. Шаги едва слышные, словно крадущиеся, и больше ни шороха, ни звука.
Алесей еще постоял на кухне, потом разулся и тихонько в коридор выглянул, а тут как раз голос из кабинета, словно говорит кто-то, потом вскрик придушенный. Увидел, значит, убитого Балабайченко. Алексей так и замер с бутылкой, соображая, как же теперь быть? Но крик замолк, и снова тишина наступила, вязкая такая, тревожная. Что ж там происходит? Мучился неизвестностью Алексей, а потом отважился и еще один шаг сделал, тут под его ногой половица скрипнула, а потом грохот раздался и побежал кто-то. Алексей едва успел в кухню отскочить. Хлопнула дверь, и снова тишина в квартире. Алексей сообразил к дверному глазку подбежать и увидел, как какой-то парень через три ступеньки вниз несется по лестнице.
– Неужто вор? Тогда повезло, пожалуй, – решил он, переводя дыхание.
Быстро дела свои закончил, снял перстень, масло на место вернул и, осторожно прикрыв дверь, прошел на чердак. Он это заранее подготовил, еще месяцев за пять, все чердаки в округе облазил и выяснил, как бы понезаметнее к Григорьевым в подъезд попасть. Через парадную идти не хотел. А вдруг заметит кто? Так ведь и вышло, парня-то того, что в квартиру залез, соседка Балабайченко видела и опознала. Чудо, что он выкрутился.
Это уж Алексей потом от деда Андрея узнал, а тот от ученика своего бывшего, полковника уголовного розыска, который, на счастье Алексея, дело об убийстве Балабайченко вел.
Дед Андрей тогда все понял. Прикрыл Алексея, оперативники о его существовании так и не узнали. Алексей, конечно, всю правду деду рассказал, не стал обманывать. Дед его действий не одобрил, но не выдал. Тут и фамилия Алешина очень кстати оказалась. Ситников не Платонов, никаких подозрений. Перстень дед велел спрятать до поры, а бабушке и вовсе ничего не говорили, ни про Балабайченко, ни про то, как он в отца стрелял, ни про то, как Алексей с ним посчитался. Незачем было ее волновать. Слабенькая она была, впечатлительная, добрая очень. К чему ей лишние страдания, и так хватило в жизни. Вот так все и сложилось.
Следствие закончилось, убийцу не нашли. А Алексей окончил институт, женился, устроился на работу в больницу, хирургом, руки у него золотые были, все педагоги в институте говорили, да и потом, не зря же он до профессорского звания дослужился. Двоих детей родил, сына Родионом в честь отца назвал, а дочку Ольгой в честь матери. Родион тоже врачом стал, все как отец мечтал, династия, а Ольга в музыкальной школе преподавателем сольфеджио работает. Очень музыкальная девочка была с детства, жаль, в артистки не выбилась. Внуков у них с женой четверо, хорошие ребята. Даже правнук недавно родился. Алешенька. В честь него назвали! Так что, если с ним что-нибудь случится, жена Таня одна не останется. Значит, горевать не о чем.
А бабушка Евдокия Андреевна, когда уже совсем старенькой стала, незадолго перед смертью такую историю Алеше рассказала. Что когда-то давным-давно, еще перед революцией, она совсем юной была, знала Григория Распутина. Помогал ей старец очень после смерти родителей и перстень подарил, Алеша сразу понял, тот самый. И что она этот перстень мужу после свадьбы подарила. Благословение это было от отца Григория, которое долгие годы семью их хранило. А потом Алексея Ивановича убили, а перстень украли, и очень бабушка расстраивалась, а потом поняла, что благословение, оно с ней осталось, что перстень это так, памятка. И покровительство отца Григория никуда не делось, он ей смерть мужа пережить помог и нового мужа сосватал, а когда сын любимый единственный погиб, приснился и во сне сказал, чтоб не плакала, вернется к ней сын. С ней будет. Она тогда обрадовалась, долго еще после войны ждала, что Родя живой вернется, думала, может, в плен попал или ранен тяжело, и всем так и говорила, вернется Родя, обязательно! Но годы шли, а Родя не возвращался, и стала она терять надежду, сердилась даже не отца Григория, что обманул. А тут возьми и Алеша найдись! Вот тогда только поняла Евдокия Андреевна, о чем старец говорил!
– Ты, Алешенька, живи по совести и, главное, в Бога веруй, – проникновенно наставляла его бабушка. – Он милосерд, он поможет, ни в какой беде не оставит. И отца Григория не забывай, раз он мне тебя подарил, значит, будет беречь и тебя, и деток твоих.
Алеша хоть коммунистом и не стал, но пионером и комсомольцем был и на предмет всяких суеверий мнение имел весьма твердое, а потому, слушая бабушку, рассказам ее не верил, а испытывал чувство жалости. А уж после известия о том, что перстень ей Григорий Распутин подарил, даже брезговал его носить какое-то время. Потом, правда, успокоился и решил, что для него это не память о роковой личности в русской истории, развратнике и дебошире, а о его собственных отце и деде. И снова носить стал.
Это уж потом, когда с ним всякие разные происшествия стали случаться, он всерьез задумался о личности старца, бывая за рубежом на научных конференциях, разыскивал мемуары, записки, откровения, противоречивые, порой злобные, полные яда, а порой проникнутые непоколебимой верой и преклонением. Тяжело было Алексею Родионовичу в ту пору разобраться в исторической правде. Ну да отец Григорий не оставил своей помощью, убедил, да так, что крестился Алексей Родионович и детей своих крестил, хотя на дворе стояли еще расцвеченные красными транспарантами и серпами и молотами восьмидесятые. Да, многое изменилось в душе Алексея Родионовича, а потом и в стране.
Поднимаясь по пологой парадной лестнице на свой четвертый этаж, вздыхал Алексей Родионович. По черной лестнице давно был установлен лифт, но они с женой им принципиально не пользовались.
Алексей Родионович пришел домой. Тани не было, поехала к внучке с Алешенькой помогать. Больше-то некому, все работают, а Таня у него молодцом, крепкая, энергичная. Сразу видно, спортсменка бывшая. Недаром они до последнего времени с женой и на лыжах ходили, летом на велосипеде, и в озере в любую погоду купались, размышлял Алексей Родионович, расставляя в холодильнике покупки.
Потом он переоделся. Помыл руки, налил себе компоту и пошел в кабинет почитать. Да и задремал. А проснулся от ощущения холодного металла на горле, и еще успел услышать:
– Вот тебе, сука, за отца!
А потом резкая боль, красный туман, потом лица замелькали, отец с бабушкой и дедом, тьма, круговерть, конец жизни.
