Глава 21
13 апреля 1965 г. Ленинград

Мурзин сидел в кафе-мороженое напротив Казанского собора, которое в народе нелепо называлось «Лягушатником», очевидно, из-за плюшевой зеленой обивки диванов и цвета скатертей, и рассматривал сидящую напротив него девушку. А девушка смотрела в окно. Стоял чудесный апрельский вечер. По Невскому плыл неспешный поток гуляющих. Стройные девушки постукивали тоненькими каблучками по тротуару, плечистые спортивные парни решительно и энергично печатали шаг, парочки, взявшись за руки, брели, не замечая ничего вокруг. Машины неслись по мостовой, и заходящее солнце, отражаясь от их стекол, рассыпалось по тротуару и по фасадам зданий миллионами солнечных зайчиков. Под сводами колоннады Казанского собора вокруг парня с гитарой собралась небольшая компания, несколько парочек даже танцевали. Но Мурзину было интереснее рассматривать сидящую напротив девушку, чем наблюдать течение жизни за окном.

Ради свидания Людочка распустила свои пушистые волосы, и теперь они крупными локонами рассыпались по ее худеньким плечам. У нее были длинные ресницы с загнутыми вверх кончиками, и когда она опускала глаза, то от ресниц на щеки падали тени. А кожа лица у нее была ровная, нежная и в меру румяная.

– Саша, почему вы меня так рассматриваете? – отрываясь от мороженого, с улыбкой спросила девушка.

– Потому что мне крайне приятно вас рассматривать, вы очаровательны, – грубо польстил ей Мурзин. Тонкие комплименты и изящные манеры никогда не были его коньком, но при этом еще ни одна женщина не пожаловалась на его топорную лесть.

– А я думала, вдруг вы меня узнали, – загадочно произнесла она, и лицо ее посерьезнело.

– Узнал? А разве мы знакомы? – решив, что она просто дурачится, подыграл ей Мурзин.

– Не совсем, – без намека на шутку проговорила Людочка. – Тогда вы были слишком взрослым и популярным, чтобы обратить на меня внимание.

– Взрослым? Когда же это было? – насмешливо спросил Мурзин. – Уж не в детском ли садике?

– В школе. Вы ведь в триста восемьдесят девятой школе учились?

– Да. Откуда вы знаете?

– Я тоже училась в этой школе, только на четыре года младше вас. Вы тогда были капитаном по волейболу, чемпионом, любимцем всей школы. Все девочки в вас были влюблены, – помешивая соломинкой кофе глясе в стакане, рассказывала Люда. – Вы учились в десятом, а я – в шестом. Когда в школе были праздничные вечера, нас, учеников средней школы, после торжественной части и концерта отправляли домой, а для старших классов устраивали танцы. Но мы с подружками иногда прятались в гардеробе, чтобы потом пробраться в зал и посмотреть, как старшие танцуют. И вот я смотрела, как вы с девочками танцуете, и думала, что вырасту, приду на вечер, и вы меня тоже пригласите и будете весь вечер только со мной танцевать, а все девчонки будут мне завидовать. Но, увы, когда я выросла, вас в школе уже не было, – с улыбкой закончила рассказ Люда.

– Вот это да! Выходит, вы были в меня влюблены? – На лице Мурзина против его воли появилось чуточку пугающее плотоядное выражение.

– Самую чуточку, – рассмеялась Люда. – Это было давно, в детстве, и не надо так на меня смотреть!

– А сейчас? – подаваясь к Людочке, низким, бархатным баритоном поинтересовался Мурзин.

– Что сейчас? – захлопала она своими длинными, чудесными ресницами. – А сейчас я выросла! – Она снова засмеялась, но смех ее звучал неуверенно и даже испуганно.

Больше Мурзин ничего добавлять не стал, лишь многозначительно повел бровями, выражая некое сомнение, но на душе у него было отчего-то очень приятно и даже радостно. Надо же, эта милая, умная, симпатичная девушка была влюблена в него, мечтала о нем, считала героем и возможно, даже сейчас чуточку влюблена! Эта мысль ужасно льстила ему, и хотя он действительно был в старших классах звездой и кумиром и пользовался успехом у девчонок, тем не менее с тех пор прошло немало лет. Сейчас он уже взрослый мужчина, и победы теперь ему даются труднее, и внимание женщин приходится завоевывать, а не принимать как нечто само собой разумеющееся. А от Людочкиных слов веяло солнечным теплом давно ушедшего детства.

– А пойдемте, побродим? – предложил он девушке, видя, что ее креманка уже опустела.

– Пойдемте, – согласилась она, поднимаясь и одергивая узкое модное платьице.

Они долго бродили в весенних сумерках, сперва по Невскому, дошли до Эрмитажа, пересекли продуваемую ветром площадь и, перейдя Певческий мостик, отправились бродить вдоль Мойки, дошли до Новой Голландии и едва успели на «Площадь Мира» к закрытию метро.

Им было ужасно весело, они вдруг словно вернулись в детство, вспоминали старых учителей, забавные случаи из детства, победы школьной волейбольной команды, смеялись, шутили. Мурзин давно так не общался с девушками – запросто, по-дружески, без поцелуев, намеков, двусмысленных шуточек, глупых каламбуров, пошлых стишков и прочей романтической чепухи.

Когда, проводив Людочку, он возвращался домой, на лице его блуждала глупая счастливая улыбка, а внутри звучал какой-то веселенький мотивчик.

Яков Михайлович Чубов сидел в своем любимом кресле под торшером и читал «Вечерний Ленинград». На кухне уютно и мирно хозяйничала жена, позвякивая посудой. По стеклам тихонько постукивал мелкий весенний дождик. Тишина квартиры убаюкивала, очки Якова Михайловича сползли на самый кончик носа, и полковник сам не заметил, как задремал.

– Яша, программа новостей началась, – заглянула в комнату жена, вырывая полковника из объятий сладкой дремоты.

– А? Ах да. Включи, пожалуйста.

Надя подошла к телевизору щелкнула выключателем, экран замерцал, тихонько защелкал, нагреваясь.

– Яша, ты просил напомнить, – устраиваясь рядом с мужем на диване, подкладывая себе под бок маленькую вышитую подушечку, проговорила жена, – послезавтра у Андриана Дементьевича день рождения. Ты говорил, кажется, юбилей?

– Ох ты, точно! – сдвигая на лоб очки, воскликнул полковник. – Надо поздравить старика. Как думаешь, что бы ему подарить? – спросил он, краем уха слушая, как диктор рассказывала о вводе в строй нового цеха тракторного завода.

– Подари что-нибудь памятное. Книгу, например, – посоветовала Надя, доставая вязание.

– Ну, вот еще, делать ему нечего! – буркнул Яков Михайлович, недовольный советом. – Будет он книжки мои читать. Он газеты любит.

– Ну, знаешь, если ты книги не читаешь, не значит, что и другие не любят, – укоризненно заметила жена. Надежда Алексеевна работала учителем русского языка и литературы, и ее, как педагога-словесника, очень огорчало, что муж категорически не желал читать классиков русской литературы. А предпочитал «Правду», «Вечерний Ленинград», «Советский спорт» и прочую периодику.

– Нет, лучше я ему сервиз подарю, или нет, лучше спиннинг! Как думаешь, он рыбалкой увлекается? – оживляясь, спросил Яков Михайлович.

Жена только выразительно на него взглянула.

– Ах, ну да. Конечно. Что же делать? – Полковник почесал лысеющую макушку.

– Позвони его жене, ты же ее знаешь?

– Да.

– Посоветуйся.

– А что, это мысль! – оживился Яков Михайлович, снова надевая на нос очки. – Где моя записная книжка?

– В прихожей, возле телефона. Где и всегда, – терпеливо напомнила Надежда Алексеевна, ловко работая спицами.

Но звонить Яков Михайлович отчего-то не стал, а появился вдруг на пороге с неподвижным выражением лица и стеклянными глазами.

– Яша, ты что? – встревожилась жена. – Что-то случилось? Плохо? Яша?

– А? Нет, нет. Как же это я сразу не сообразил? Горло, перстень… Старая я калоша! Все как тогда: один дома, днем, кабинет!

– Яша, да в чем дело-то, можешь ты нормально объяснить?

– Да. Дело, понимаешь, дело, которое мы сейчас расследуем, как я не сообразил? Ведь все в точности совпадает! И почерк, и обстоятельства, и даже перстень! – суетливо жестикулировал взволнованный полковник. – И ведь вел его именно Андриан Дементьевич! Я тогда еще совсем зеленым опером был, только службу начинал! Так. Который сейчас час?

– Половина десятого.

– А с другой стороны, что тут по телефону обсуждать? – сам с собой рассуждал полковник. – Лучше с самого утра на совещание всех собрать и дело из архива запросить. А? Мать?

– Да уж смысла на ночь глядя людей беспокоить не вижу, – поддержала его Надежда Алексеевна. – И вообще ты собирался по поводу подарка звонить. Позвонил бы, а то поздно будет, вдруг они рано спать ложатся.

– Да, да, – согласился Яков Михайлович и поспешил назад в прихожую, приговаривая по пути: – Это ж надо? Старая я калоша…

– Убийцу тогда нашли, арестовали и осудили. Звали парня Тихон Карякин. Материалы старого дела я из архива запросил, так что первым делом, думаю, надо выяснить, где сейчас находится этот самый Карякин, а вторым, как выглядел похищенный перстень, есть его фото?

– Нет. Только общее описание, – сокрушенно признался капитан.

– Плохо! – в сердцах воскликнул полковник. – Единственная вещь пропала из квартиры после убийства, а вы? Впрочем, и я хорош, мог бы и раньше сообразить, – не стал валить все промахи на подчиненных Яков Михайлович. – В общем, подробное описание перстня, лучше фото, и откуда и когда у убитого взялся этот самый перстень. Задача ясна?

– Так точно.

– Исполняйте, вечером ко мне с докладом, а я тоже со своей стороны подумаю.

Изучение дела тридцатилетней давности полностью подтвердило мнение полковника Чубова. Совпадали почерк, обстоятельства, детали. Складывалось впечатление, что кто-то решил повторить давнее преступление с точностью до мелочей. Но кто и зачем? И почему жертвой был выбран Григорьев? Впрочем, тут как раз все было ясно. Он был владельцем перстня. А если так, то, возможно, подобный способ отъема перстня был обязательным ритуалом? Как ни крути, а если верить материалам старого дела, первым владельцем перстня был Григорий Распутин, личность мистическая. А психов, повернутых на мистике, хватает и в наш век электроники и покорения космоса, размышлял капитан Ерохин.

Хотя, если верить материалам дела и полковнику Чубову, убийцей доктора Платонова Тихоном Карякиным руководили вовсе не мистические мотивы. А может, убийство было заказным? Тихон своей вины так и не признал, а, соответственно и заказчика не выдал? А что, если Карякин не успел передать заказчику перстень, а спрятал его где-то? И если так, то тот же самый заказчик мог спустя годы отыскать перстень и вновь попытаться завладеть им. Впрочем, в деле говорится, что он сдал перстень в скупку и его успели продать. Но ведь владелец скупки мог быть посредником между Карякиным и заказчиком, или сам был заказчиком, ведь его даже никто особо не тряс тогда, в тридцать шестом. Н-да. Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Во всяком случае, для начала надо выяснить, где сейчас находится Тихон Карякин, а от этого уже плясать, заключил капитан.

Впрочем, сидеть сложа руки в ожидании информации капитан Ерохин не планировал. Решив, что время церемоний закончилось, он вызвал к себе на Суворовский вдову Григорьева Нину Игнатьевну, его сына и домработницу, подгадав так, чтобы никто из них не пересекся друг с другом. За Григорьевым-младшим он отправил в институт Валентина Горлова, за домработницей – Мурзина, а вот Нине Игнатьевне было предложено добираться самой. Надо было сбить спесь с вдовы, чтобы была более покладистой.

Григорьева вплыла в кабинет павой, высокомерно поглядывая по сторонам. Юрий Петрович хорошо знал такой тип дамочек и очень их недолюбливал. Они всегда свято уверены, что весь мир перед ними в долгу, за какие такие заслуги все кругом им должны, ответить они никогда не могут, но уверенность сидит в них твердо. Вот и Нина Григорьева такая же.

Капитан уже встречался с вдовой в день убийства, но тогда у него было слишком много дел, чтобы внимательно рассматривать женщину. Теперь же он позволил себе осмотреть ее не спеша, пристально, изучающе.

Высокая, с хорошей фигурой. Выглядит молодо, вряд ли дашь больше тридцати семи. С модной высокой прической, в дорогом, скорее всего, заграничном костюме и замшевых туфельках, выглядела вдова весьма эффектно, не исключено, что Луговой крутит с ней роман совершенно бескорыстно, по зову сердца, так сказать, рассудил капитан.

– Хм, – кашлянула Нина Игнатьевна, отвлекая капитана от наблюдений. – Мне долго тут сидеть? Вы меня вызвали для разговора или что бы молча поглазеть? – потеряла терпение Григорьева.

– Извините, – без всякого сожаления проговорил капитан. – Я вызвал вас, чтобы разъяснить некоторые детали, – казенным языком заговорил капитан. – Из ваших показаний в день убийства вашего мужа Григорьева Бориса Николаевича следует, что с убитого был снят золотой перстень с небольшим сапфиром. Все верно?

– Да.

– Скажите, как давно ваш муж владел этой вещью? И как перстень попал к нему?

– Ну, этот перстень достался Борису от отца, когда мы с ним познакомились, этот перстень уже был у него, – успокаиваясь, вполне доброжелательно пояснила Нина Игнатьевна. Перемена ее настроения от капитана не укрылась, и он взял себе на заметку необходимость прощупать свидетельницу. Чтобы выяснить, чего же именно она боялась. Но определенно не разговора о перстне.

– Этот факт может подтвердить еще кто-то?

– Ну разумеется. Мои родители, может, коллеги. Борис никогда его не снимал, но бывало, носил не на пальце, а на цепочке. В студенческие годы именно так и делал, не хотел, чтобы комсомольцы обвинили его в мещанстве или еще в чем похуже.

– В каком году вы познакомились с мужем?

– Когда я поступила в институт, сейчас соображу, – озадаченно нахмурилась Нина Игнатьевна. – В тридцать девятом. Мы с мужем почти ровесники, он учился на два курса старше.

– И в тридцать девятом году перстень у него уже был?

– Да. Помню, как-то в мае очень потеплело, и мы пошли загорать на Петропавловку; он разделся, и я увидела у него на шее этот перстень; тогда он висел на простом шнуре, позже он купил цепочку, а уж на пальце стал носить только после войны, – вспоминала Нина Игнатьевна. – Да, да. Точно.

– Скажите, а фотография Бориса Николаевича, на которой был бы виден этот самый перстень, у вас есть?

– Очевидно, должна быть. Он же его не снимал.

– Я могу попросить ее у вас на время?

– Разумеется, я сегодня поищу, – легко согласилась вдова.

– Спасибо, тогда я пришлю к вам за ней нашего сотрудника.

За спиной Григорьевой приоткрылась дверь, и в кабинет на цыпочках проник полковник Чубов. Худой, высокий, лысеющий полковник в форменном кителе, крадущийся по кабинету, являл собой зрелище комическое, и капитан едва сдержался от неуместного смешка.

– Это все, я могу быть свободна? – не обратив внимания на полковника, спросила Нина Игнатьевна.

– Еще один вопрос. Какие отношения связывают вас с гражданином Луговым и как долго они продолжаются?

Лицо Нины Игнатьевны снова обрело высокомерное выражение, как-то заострилось, глаза стали холодными и колючими.

– Мои отношения с Валерием Григорьевичем не касаются ни вас, ни кого бы то ни было.

– Ошибаетесь, мы расследуем дело об убийстве, и нас касается все, что может иметь хоть какое-то отношение к делу.

– Мои отношения с Луговым к Борису отношения не имели! – резко заявила Нина Игнатьевна, но тут же сдалась. – Ну, хорошо, извольте. В конце концов, все это неважно. Луговой был моим любовником. Мы знакомы два года. Борис о наших отношениях знал, как и о прочих подобных случаях, имевших место ранее. Но ему всегда было наплевать. Понимаете? – с нотой жгучей, горькой обиды проговорила Нина Игнатьевна. – Он не любил меня, вероятно, никогда не любил. Вы представляете, что это такое, жить с человеком, которому ты безразлична? Совершенно безразлична! Он даже ненависти ко мне не испытывал! Не удостаивал! – Слова ее звучали горячо, и за каждым из них слышались отголоски давней неуспокаивающейся боли. – Это было невыносимо.

– Но почему в таком случае вы просто не развелись? – логично поинтересовался капитан.

– А дети? К тому же я не работала, а еще отец, у него слабое сердце, – раздраженно дернула плечом Нина Игнатьевна.

– Как долго это продолжается?

– Хм, очень долго, – невесело усмехнулась Нина Игнатьевна. – Почти десять лет.

– Виной этому была Таисия Собинова? – решил продемонстрировать собственную осведомленность Юрий Петрович.

– О! Уже доложили! – хлопнула себя по обтянутой нейлоном коленке Нина Игнатьевна. – Что ж, да, все началось с Тайки. Эта провинциальная вертихвостка положила глаз на Бориса. Ей мало было, что за ней увивалась половина института. Нет, ей не нужны были тощие студенты, нищие аспиранты, ей подавай маститого ученого с именем и перспективами. – Эти вульгарные слова почти до неузнаваемости изменили облик шикарной утонченности, присущий Григорьевой, от нее повеяло базарным прилавком. И она, очевидно, это понимала, но остановиться все же не могла. Очевидно, слишком долго копились обиды и взаимные претензии в семействе Григорьевых. Необходимость поддерживать плакатный фасад измотала, обессилила супругов. И вот прорвало.

– Сперва я думала, это пустое увлечение, пройдет. И хотя добрые люди регулярно сообщали мне о романе мужа, я терпеливо ждала, надеялась, что он одумается. Но когда этот дурень заговорил о разводе, залепетал о вечной, настоящей любви, у меня просто не осталось выбора! – Лицо Нины Игнатьевны пошло пятнами, руки дрожали. – Ради него я пошла на унижение, написала в профком и парторганизацию. Ему было все равно. Он готов был ради нее на любые жертвы! И тогда мама посоветовала мне поговорить с Собиновой. Я взяла детей и поехала к ней. Вы не представляете, чего мне это стоило! Но я поехала.

– И что же было дальше?

– О! Это был достойный спектакль! – с кривой усмешкой проговорила Нина Игнатьевна. – Она рыдала, говорила, что любит его больше жизни, что не хочет никому зла, извинялась, корила себя, но я четко объяснила ей, что живет Борис в нашей квартире, у него нет даже собственного угла плюс алименты на двоих детей. Светлане тогда едва исполнилось три годика. На следующий день ее на кафедре и след простыл. Оставила Борису слезливое прощальное письмо.

– А что же ваш муж?

– О! Он искал ее, устраивал истерики, винил меня в собственной глупости, умолял отпустить, а потом вдруг затих. С тех пор ему не было до нас никакого дела. Ни до меня, ни до детей. В последнее время у него наладились отношения со Светланой, а с сыном они по-прежнему чужие люди, – с горечью проговорила Нина Игнатьевна. – Он категорически не одобряет увлечений Сергея, считает, что на свете есть только его артиллерия! А мальчик талантлив, у него большое будущее, а то, что он любит красиво одеваться, так это просто от развитого чувства прекрасного!

– Ясно. Значит, у вашего мужа были конфликты с сыном?

– Конфликты? Нет. Вы, вероятно, плохо меня слушали. Ему было наплевать на сына, просто каждый раз, когда Сергей обращался к нему с просьбой помочь, тот всякий раз отказывал.

– Помочь в чем? – уточнил капитан.

– Помочь деньгами. Иногда знакомые предлагали Сергею какие-то привозные вещи, куртку или дубленку, он студент, своих денег у него нет, я тоже мало зарабатываю, и, разумеется, в таких случаях он обращался к отцу.

– И тот ему каждый раз отказывал?

– Да. Приводил примеры из собственной молодости и советовал заняться разгрузкой вагонов или еще чем-нибудь в этом роде. «Социально полезным», как он выражался.

– Вы считаете, он был не прав?

– А вы, разумеется, считаете, что прав? А то, что мальчику надо учиться. То, что у него большие нагрузки в институте? Впрочем, в последнее время Сергей действительно устроился на подработку, – с усталым вздохом пояснила Нина Игнатьевна.

– Куда, если не секрет?

– На Ленфильм, статистом, и, кажется, иногда они с ребятами подрабатывают в театре.

– В каком?

– Понятия не имею. Да и какое это имеет значение. К отцу за деньгами он перестал обращаться, и вообще, мне кажется, они практически не разговаривали.

– А ваши родители, что они думали по поводу вашей семейной жизни? Вы ведь проживаете все вместе?

– Да, разумеется. Отец тоже не одобрял увлечений Сергея, он вообще очень любил Бориса и, как правило, держал его сторону, мама относилась к нам с сыном с большим пониманием.

– А ваши отношения с мужем, что они думали по этому поводу?

– Отец ни о чем не догадывался, мама знала. Но считала, что нам стоит сохранить семью, но открыто никогда не вмешивалась. С Борисом они поддерживали ровные доброжелательные отношения. Мама считала Бориса выгодной партией и не советовала разводиться. Впрочем, в последнее время я стала задумываться о разводе.

– В самом деле? Почему же?

– Из-за Валерия. Вначале я заводила романы, просто чтобы досадить Борису, вывести его из себя. Потом, это стало меня развлекать. Но вот с Луговым у нас все сложилось совсем иначе. Я люблю его, – просто проговорила она. – И он меня любит. У него не такое солидное положение, как у Бориса. Да и оклад меньше, но это все неважно. Сергей уже вырос, Светлана тоже совсем взрослая. Мы думали, что я временно перееду к нему. У него маленькая однокомнатная квартира на Московском проспекте. Потом они могли бы поменяться с Борисом. Я хотела в ближайшее время все рассказать мужу, но не успела.

– Семья знала о ваших планах?

– Нет. Приличнее было сперва поговорить с Борисом.

– Что ж. С этим все ясно. Давайте ваш пропуск и поищите, пожалуйста, фотографии с перстнем. Наш сотрудник заедет к вам вечером.

– Конечно. – Она встала и пошла к двери, но, взявшись за ручку, остановилась и вдруг проговорила, словно желая поставить точку в разговоре: – Когда я вошла в кабинет и увидела мертвого Бориса, я испугалась. Испугалась, что не смогу теперь сказать ему о разводе. Представляете? – Нина Игнатьевна невесело улыбнулась. – Это было первое, о чем я подумала. А как же теперь развод?