Глава 19
13 апреля 1965 г. Ленинград
– Итак, молодой человек, что именно вас интересует? – разминая в пальцах папиросу, проговорила Нонна Ильинична, сухая, высокая, с пожелтевшими от табака кончиками пальцев, тонким орлиным носом и решительным взглядом блеклых серо-зеленых глаз.
Людочка, представив Мурзина Нонне Ильиничне, тактично удалилась.
– Меня интересует все. Прошлое и настоящее Бориса Николаевича Григорьева. Факты, сплетни, мнения, старые истории, склоки, скандалы, романы. Все, что имело место быть.
– Немало, – усмехнулась кончиками тонких бледных губ Нонна Ильинична. Она сидела, откинувшись на спинку стула, положив ногу на ногу, и позой, и фигурой напоминала Мурзину известный портрет Ахматовой Натана Альтмана, хотя черты лица и прическа ничего общего с ахматовскими не имели. Волосы у Нонны Ильиничны были совсем седыми и собраны в высокий узел на макушке, да и черты лица были другими – четче, резче, но что-то общее все же угадывалось.
– Я знала Бориса, – отвлекла его от бесцеремонного разглядывания Нонна Ильинична, – еще студентом. Я уже окончила к тому времени аспирантуру, и работала на кафедре как раз под руководством его тестя, профессора Шашкова. Он был моим научным руководителем. Нина Шашкова училась у нас же, звезд с неба не хватала, но кое-как тянула, сама, без отцовского участия. Хотя всем было ясно, специалистом она не станет, работать по специальности не будет. Главной ее целью было замужество, – выпуская густые зловонные колечки дыма, рассказывала Нонна Ильинична. «Казбек» определенно не был женским куревом, но Нонну Ильиничну это нисколько не волновало, она смолила в свое удовольствие, наполняя помещение кафедры сизой тяжелой пеленой. – Нина была хорошенькой девушкой, думаю, могла бы составить неплохую партию, и кавалеры у нее были. Сыновья партийных начальников, военные и прочие перспективные кандидатуры. Но, на удивление всем, она вышла замуж за Борю Григорьева. Ничем не выдающегося мальчика. До сих пор не могу понять, как он смог ее околдовать, чем привлек? Самое удивительное, она даже влюбленной не выглядела, почему они поженились? Загадка. Потом была война. Мы все остались в городе. Борис на фронт не пошел. К тому времени он уже учился в аспирантуре. Они с Шашковым работали над новым видом артиллерийских орудий, им дали бронь.
– Бронь? То есть Григорьев не воевал?
– Нет. – Мурзин многозначительно приподнял и опустил брови. – Вы напрасно столь критичны, – резко заметила Нонна Ильинична, выдувая очередную струю вонючего дыма. – По сути, фронтовиками стали и все те, кто оставался в институте и учебно-производственных мастерских. Оставшиеся в Ленинграде студенты и преподаватели тоже внесли свой вклад в победу. И здесь было не легче, чем на фронте. Мы работали в учебно-производственных мастерских наравне с рабочими. Те, что стали бойцами ПВО, находились на казарменном положении, во время бомбежек и вражеских обстрелов тушили «зажигалки», а между налетами вражеской авиации несли круглосуточное дежурство на наблюдательных вышках. Я лично была командиром взвода самообороны рабочего отряда нашего института. Мужчин, конечно, почти не осталось, – признала она все же нехотя. – А в сорок втором наш институт решили эвакуировать, и Григорьев в числе первой партии отравился в Пятигорск. Их состав разбомбили, он пропал без вести. Те, кто был с ним в поезде, рассказывали потом, что он помогал нашим сдерживать наступление немцев. Григорьев был отличным лыжником, хорошим стрелком, всегда выступал за институт на городских соревнованиях. Но дело, конечно, не в этом, – сама себя прервала Нонна Ильинична. – Это было уже в Пятигорске, мы жили в здании заводского общежития, по нескольку семей в одной комнате, я жила с Шашковыми, так что могу смело сказать: Нина несильно горевала о муже. А потом Борис нашелся. Оказывается, он отступал с нашими частями, разбирался с тыловым начальством, потом долго добирался до своих и в один прекрасный день объявился в Пятигорске. Потом из Пятигорска нас перевели в Молотов. Так что всю войну мы, можно сказать, прожили бок о бок. Делили все тяготы быта. Работали по двенадцать часов в сутки, голодали, делились каждой коркой хлеба. В таких экстремальных условиях открывается самая суть человека, так вот Борис Григорьев показал себя человеком порядочным. Возможно, ему недоставало открытости, обаяния, но зато на него всегда можно было положиться.
– Исключительно положительный герой, – со свойственным ему грубоватым цинизмом заметил Мурзин.
Нонна Ильинична взглянула на него долгим пристальным взглядом, а потом проговорила:
– У меня в блокаду умерла от голода дочь, ей было пять лет. На фронте погиб муж. Но мне никогда не приходило в голову в чем-то упрекнуть Бориса Николаевича.
Мурзин смущенно отвел глаза.
– А что до исключительной положительности, тут вы, пожалуй, не правы. Была одна история, едва не стоившая ему карьеры и партийного билета.
– В самом деле? Что же это было?
– Любовь, – просто сказала Нонна Ильинична. – Это случилось уже после войны, лет десять назад. У Бориса уже рос сын, родилась дочка Света, и вот тут-то у нас на кафедре появилась новая аспирантка. Тая Собинова. Чудная девушка, мечта. Нежная, хрупкая, даже удивительно, что ее могло привлечь в области вооружений? Ее место было где-то в области воздушной. Поэзия, искусствоведение, живопись. А тут, у нас? Но Тая при всей своей хрупкой внешности и изысканных манерах обладала весьма острым умом и ярко выраженными физико-математическими способностями. Вокруг нее вилась чуть ли не вся мужская половина нашего вуза, надо сказать, большая его половина. Девушек у нас маловато. За ней увивались и студенты, и преподаватели, и даже сотрудники бухгалтерии. Но она почему-то обратила внимание именно на Бориса Николаевича. И он потерял голову. По-другому не скажешь, – гася в пепельнице окурок и тут же закуривая новую папиросу, поведала Нонна Ильинична. – Ну а потом об их романе стало известно общественности, – печально заметила она. – Ниночка встрепенулась. Полетели сигналы в партком, профком, в комсомольскую организацию и товарищеский суд и так далее. Тае очень повезло, что в комитете комсомола у нас преимущественно ребята сидят, девчонки бы ее порвали. И тем не менее она едва не лишилась комсомольского билета. Ну а уж что выпало на долю Бориса Николаевича, и вспоминать не хочется. Его даже в райком вызывали! Нина не на жизнь, а на смерть боролась за собственную семью, и все же, вероятно, Борис Николаевич ушел бы от жены, бросил бы все, работу, квартиру в центре города, положил на стол партбилет, если бы не Тая.
– Она сдалась? Предала его?
– Нет. Скорее пожертвовала собой, – криво усмехнулась Нонна Ильинична. – Она уехала. Вдруг, не сказав никому ни слова, забрала документы и уехала. Только оставила Борису Николаевичу прощальное письмо. Потом мы узнали, что Нина приходила к ней с детьми, умоляла, плакала, трясла перед ней маленькой Светланой, и Тая сдалась. Не стала разбивать семью. Поступок, что и говорить, благородный. Она еще молодая, красивая, встретит свое счастье. А как бы сложилась их жизнь с Борисом Николаевичем, учитывая разницу в возрасте, еще неизвестно. Смогли бы окупиться их жертвы? Как знать.
– И что же, все утряслось?
– Ну, такие истории так просто не забываются, – взмахнула тонкой костистой рукой Нонна Ильинична. – Отношения Бориса Николаевича с женой так и не поправились. Они оба не смогли простить друг друга. Борис Николаевич пытался отыскать Таю, но безуспешно. А с Ниной, насколько мне известно, они живут как чужие люди. Соседи. Думаю, что и дети в такой семье не чувствуют себя счастливыми.
– И это все грехи Григорьева?
– Вам мало?
Саша еще пошатался по институту, погулял по коридорам, поболтал со студентами в курилке, но ничего стоящего больше не выяснил и, назначив Людочке свидание, отправился к себе на Суворовский.
– И все-таки это подло! – горячо воскликнул Валентин, глядя на присевшего на подоконник Мурзина.
– Что за чушь? И с чего это ты вздумал читать мне мораль? – сердито буркнул Мурзин, набычивая шею, словно готовясь к драке. Драться он любил, но, конечно, не на работе и, конечно, не с Валькой Горловым, этим интеллигентиком-идеалистом. Это была бы уже не драка, а избиение младенцев.
– С того, что ты поступаешь непорядочно.
– В чем это я непорядочен? – огрызнулся Саша, жалея, что рассказал этому малохольному Вальке о том, что назначил Людочке свидание.
– В том, что ты встречаешься с Наташей, у вас с ней отношения, и она тебя любит, а ты у нее за спиной начинаешь ухаживать за другой девушкой и этим самым обманываешь обеих! Неужели ты сам не понимаешь, что делаешь этим больно Наташе?
– Я сделаю ей больно, если она об этом узнает, а она об этом не узнает. Это раз, а во-вторых, мы с ней просто встречаемся. Я не делал ей предложения. Не брал на себя никаких обязательств. Мы свободные люди! Да и Людочку я просто пригласил в кино, так, по-дружески. Надеюсь, это не возбраняется?
– Интересно, когда это вы успели стать друзьями? – никак не желал успокаиваться Валька.
– А, ну тебя! Рыцарь печального образа, романтик наших дней! Редкий экземпляр, занесенный в Красную книгу! – не сдержался Мурзин, действительно почувствовавший после Валькиных слов некое неприятно пощипывающее чувство вины.
– Что такие нахохлившиеся? – входя в кабинет, поинтересовался капитан Ерохин, сразу же заметивший, что между подчиненными пробежала черная кошка. – Мм?
Валентин демонстративно молчал, глядя себе на руки, пришлось отдуваться Мурзину. Это было вдвойне неприятно.
– Да так. Не сошлись во взглядах на женщин. Валька у нас известный идеалист, – добродушно усмехнулся Саша. Несмотря на все чудачества, Валька Горлов ему нравился, как нравились все честные, добрые, искренние люди.
– И в чем же суть спора? – не удовлетворился капитан кратким ответом.
Валька снова опустил взгляд на руки, и отдуваться опять пришлось Мурзину.
– Я сегодня познакомился с одной славной девушкой и пригласил ее в кино.
– А в чем же тогда проблема?
– Он не имел права этого делать, потому что он уже встречается с другой девушкой, – не выдержав, пояснил Валентин.
– Ах вот оно что? Ну что ж, должен согласиться с Валентином Павловичем, вы, старший лейтенант Мурзин, поступили легкомысленно. – Саша закатил глаза. Правда, предварительно убедившись, что капитан его не видит. – А теперь к делу. Ну что ж, коллеги, – устало потирая переносицу, проговорил капитан Ерохин, – достойной версии пока не вижу, но кое-какие зацепки есть. Валентин Павлович, удалось вам установить личность любовника Григорьевой?
– Да. Луговой Валерий Григорьевич, работник Ленинградской городской филармонии.
– Кем же он там работает?
– Конферансье. Знаете, этакий хлыщ, франтоватый. В шляпе с полями, в плаще, с усиками, на десять лет младше Григорьевой.
– А вот это уже интересно, – качнул головой капитан.
– Что же этот усатый со старухой связался? Помоложе никого не нашел? – презрительно скривился Саша Мурзин.
– Говорите, импозантный тип? А связался с женщиной старше себя. Есть основания предположить, что интерес Лугового к вдове носит не бескорыстный характер. Но вот что ему могло от нее понадобиться? Деньги? Связи? Григорьева где-нибудь работает?
– Да, в Ленконцерте на полставки, до этого пять лет сидела дома, – заглянул в свои пометки Валентин. – Еще раньше четыре года работала в закрытом НИИ младшим научным сотрудником, еще раньше – в редакции журнала «Современное вооружение», до этого три года нигде не работала.
– Какую должность она занимает в Ленконцерте?
– Ассистент какой-то, ставка очень маленькая.
– Да, скромный трудовой путь. Значит, сама по себе она не могла быть полезна Луговому. Говорите, покойный Григорьев упрекал жену в транжирстве? Но сколько бы денег она ни транжирила, вряд ли зарплаты научного сотрудника, даже доктора наук, хватило бы на содержание любовника.
– Да уж, – кивнул согласно Валентин.
– Может, интерес представляет профессор Шашков? – предположил Мурзин.
– Для сотрудника филармонии?
– А может, Шашкова? – предположил Валентин. – Она долгие годы работала в издательстве «Детская литература». Писала книги для детей. Возможно, у нее имеются знакомства в нужных кругах?
– Слишком путано, – покачал головой капитан. – Займитесь этим Луговым, Валентин Павлович. А заодно и сыном Григорьевых. Если вы говорите, что отношения с отцом у него были сложные, к тому же парень имеет возможность появиться дома в неурочное время, стоит проверить его алиби на день убийства и собрать подробную информацию о круге его знакомых.
– Вы думаете, он мог убить собственного отца? – недоверчиво взглянул на капитана Валентин.
– Я ничего не думаю, я считаю необходимым проверить все факты и версии. – Ну, а вы, Мурзин, разыщите ту самую аспирантку Таю Собинову. Я, конечно, сильно сомневаюсь, что девушка могла спустя столько лет убить своего возлюбленного, которого сама к тому же и бросила. Но… в общем, проверьте. А вообще все слабо, несерьезно, мы определенно упускаем с вами что-то важное.
