Глава одиннадцатая. От сумы и от тюрьмы….
Банкротство и долговая тюрьма в русской и английской литературе XIX века

Жан Батист Мольер, «Блистательный театр» которого постоянно прогорал, несколько раз попадал в долговую тюрьму, откуда его вытаскивал отец, придворный обойщик и камердинер Людовика XIII. Рудольф Распе, хоть и взял в прототипы Мюнхгаузена не себя, а реального барона с той же фамилией, сам был не слишком чист на руку, горазд на аферы и угодил в долговую тюрьму в Англии. Другой аферист, Даниель Дефо, оказался должен 17 тыс. фунтов (в сто раз больше в современных ценах) после гибели зафрахтованного корабля и, чтобы избежать «посадки», вынужден был перебраться из Лондона в Бристоль, где мог выходить на улицу по воскресеньям: в этот день в городе было запрещено арестовывать должников. Пытаясь покорить Париж, молодой Рихард Вагнер отправился туда с супругой почти без средств, все ценное было заложено в ломбарде или продано, а когда жена заболела, он на месяц угодил в долговую тюрьму. Если бы не Фридрих Энгельс, туда же мог попасть и Карл Маркс.

В долговой тюрьме неоднократно оказывался поэт и литературный критик Аполлон Григорьев. Там ему не работалось: отвратительная еда, «недостаток табаку и чаю». В последний раз он был выкуплен богатой генеральской женой и бездарной писательницей, которой пообещал отредактировать ее тексты. Благодетельница осталась в накладе – поэт умер через четыре дня после выхода на волю.

Но это все мелочи по сравнению с той участью, которая выпала на долю жены Свидригайлова, героини «Преступления и наказания».

Свидригайлов сел в долговую тюрьму «по огромному счету», не имея ни малейших средств для уплаты. Некрасивая и немолодая Марфа Петровна выкупила его с целью брака и приняла кабальные условия оного – супругу было позволено «приглянуть иногда на сенных девушек», да и умерла Марфа Петровна, «по слухам», от побоев. («Знаете, до какой степени одурманения может иногда полюбить женщина?» – задает риторический вопрос Достоевский.) Самого писателя, рьяного игрока в рулетку, не имевшего состоятельных спонсоров, угроза долговой тюрьмы в 1866 году заставила почти даром продать права на публикацию полного собрания своих сочинений и нового романа «Игрок».

Институт долговых тюрем в России ввел Петр I, который «подсмотрел» идею в Голландии. Первая долговая тюрьма появилась в Москве на месте нынешнего Исторического музея, где под нее выделили глубокие подвалы. Отсюда, считают многие, и пошло выражение «долговая яма». Несмотря на ужасные условия содержания узников, новшество по меркам того времени было прогрессивным – были отменены кабальное холопство, телесные наказания и смертная казнь. До этого задолжавшего государству могли привязать к позорному столбу и бить плетьми – «выбивать» долг – или казнить через повешение.

В Древней Руси частный кредитор имел право брать своего должника в кабалу и держать в погребе или использовать в качестве раба. «Русская правда» Ярослава Мудрого оговаривала, что разорившийся купец мог стать рабом своего кредитора, если банкротство наступило в результате неаккуратного ведения дел, но закон освобождал от ответственности оказавшихся в жалком положении из-за несчастного случая – им позволялось долг реструктурировать.

Доводы в пользу либерализации банкротного законодательства приводит Александр Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву»: «Если бы строгого взыскания по векселям не существовало, ужели бы торговля исчезла? Не заимодавец ли должен знать, кому он доверяет? О ком законоположение более пещися долженствует, о заимодавце ли или о должнике? Кто более в глазах человечества заслуживает уважения, заимодавец ли, теряющий свой капитал, для того что не знал, кому доверил, или должник в оковах и в темнице. С одной стороны – легковерность, с другой – почти воровство. Тот поверил, надеялся на строгое законоположение, а сей… А если бы взыскание по векселям не было столь строгое? Не было бы места легковерию, не было бы, может быть, плутовства в вексельных делах». Аргумент очень серьезный.

Поставленный Радищевым вопрос, нужно ли сурово наказывать должника, созвучен современной дискуссии относительно того, следует ли спасать проблемные банки: ожидания спасения порождают безответственное поведение. Здесь то же самое: кредитор надеется, что у заимодавца есть сильный стимул вернуть долг – не попасть в тюрьму, поэтому он не прилагает усилий для проверки добропорядочности контрагента.

Полноценное законодательство о банкротстве – «Устав о банкротах» – появилось в Российской империи только в 1800 году, во время царствования Павла I. Разработал его Гавриил Державин. «Устав» разделил банкротство в результате ведения коммерческой деятельности и личное. Документ подразумевал несостоятельность «от несчастья» – в этом случае должника именовали «упадшим», «от небреженья и своих пороков» – такой банкрот считался «неосторожным», и «от подлога» – уличенных в этом именовали банкротами «злостными». В XIX веке долговые тюрьмы были основным механизмом взыскания задолженности с неосторожных и злостных неплательщиков, неосторожному могли присудить пять лет, злостному еще больше. Сажали не только за невозвраты долгов кредиторам, но и за неуплату налогов и судебных издержек, невыплаты зарплаты.

Герой пьесы Островского «Свои люди – сочтемся» (1849) купец Самсон Силыч Большов задумывается, не объявить ли себя несостоятельным должником. Его стряпчий советует переписать имущество через закладную или купчую на приказчика Лазаря, потому как на жену «не действительно». Это рисковое дело: согласно «Уставу о несостоятельности» 1832 года, для признания подсудимого банкротом злостным было достаточно установить факт сокрытия им имущества путем «безденежной» передачи его третьим лицам.

Однако Большов узнает из газеты, что в Москве образовалась цепочка банкротств как намеренных, так и из-за мотовства («в трехэтажных домах живут, другой такой бельведер с колоннами выведет, что ему со своей образиной и войти-то туда совестно»). Каждый отказ от уплаты долгов влечет следующие. Разорившиеся купцы должны и ему: один «сахару для дому брали пудов никак тридцать, не то сорок», за другим долг «за масло постное-с, об великом посту брали бочонка с три-с».

Массовые невозвраты облегчают дело, и Большов решается и просит стряпчего «за тысячу рублей и старую шубу енотовую» выправить бумаги. Он отписывает Лазарю дом и бизнес и «отсчитывает из наличного» с просьбой кормить его «со старухой» и заплатить кредиторам «копеек по десяти» за рубль долга. «Свои люди – сочтемся», – отвечает Лазарь на этот жест. Между тем приказчик положил глаз на Липочку, дочь Большова. Их свадьбе не бывать – мезальянс, если бы не новые обстоятельства. Как только Липочка узнает, что семейные дом и лавки теперь принадлежат Лазарю, а ее «тятенька» банкрот, она тут же соглашается выйти за приказчика, хотя влюблена в другого.

Самсон Силыч оказывается в долговой тюрьме, терпит унижения: домой водят с солдатом, и «Ильинка теперь за сто верст кажется». Рассчитывает быстро выйти, да не тут-то было. Для мирового соглашения кредиторы просят по 25 копеек за рубль, а Лазарь после долгих уговоров поднимается только до 15. Свободных денег у него якобы нет: «торговать начинаем… домик купил, заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое». Свои люди, но не сочлись. Домой банкрота водят по улице с солдатом, чтобы он терпел унижения, не просто так. Считается, что унижение способствует тому, чтобы человек все же рассчитался.

Владимир Гиляровский, описавший долговую тюрьму в очерке «Яма», утверждает, что большинство ее обитателей попадало туда «из-за самодурства богатеев-кредиторов, озлобившихся не на должника за то, что он не уплатил, а на себя за то, что в дураках остался и потерял деньги». В тюрьму обычно садился глава семьи, и это почти наверняка обрекало его родных на голод и нищету. Но могли упечь и близких родственников: одна женщина пришла в тюрьму «садиться», «у нее семеро детишек, и сидеть она будет за мужнины долги».

В XIX веке механизм «посадки» в долговую тюрьму стал элементом рейдерства: он мог запускаться и в тех случаях, когда требовалось убрать с дороги конкурента – в бизнесе или личной жизни. В «Яме» много лет охранявший постояльцев тюрьмы старый солдат рассказывает, как одного только что женившегося молодого человека «усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить… запутал должника, а жену при себе содержать стал».

Выйти из тюрьмы можно, если долг уплачен самим банкротом, если его выкупили родственники или за него внесли залог третьи лица. Поскольку банкрот содержался в «яме» за счет его кредитора, тому могло попросту надоесть платить «кормовые деньги», но, как правило, кредиторы были готовы нести подобные расходы, лишь бы «иным неповадно было». Упразднены долговые тюрьмы в Российской империи были только в 1879 году.

В Древней Греции не расплатившийся должник попадал во временное рабство со всей своей семьей, пока не возвращал долг трудом. Срок неволи ограничивался, как правило, пятью годами, и попавший в нее по финансовой несостоятельности не мог подвергаться истязаниям. Реформы 594 года до н. э. афинского политика, государственного деятеля и поэта Солона запрещали залог под кредит в виде свободы людей, а попавшие в рабство из-за плохой «кредитной истории» освобождались.

В Древнем Риме существовал институт долговых обязательств под залог личной свободы, и по истечении законной просрочки платежа кредитор был вправе арестовать должника и заключить в свою домовую тюрьму. Три раза в месяц, в базарные дни, он обязан был выводить его на рынок в надежде, что кто-нибудь – родные, близкие или посторонние – выкупит его из неволи, уплатив долг. Если в ранний период Римской империи должника можно было обратить в раба, то с 326 года н. э. это стало невозможно. Однако в пользу кредитора обращалось его имущество – как нажитое к моменту банкротства, так и будущее – за исключением самого необходимого.

По древним французским и германским законам должника принуждали отрабатывать долг кредитору или надевали оковы и подвергали аресту, который длился, пока долг не будет выплачен, но кредитора обязывали должника «кормить и не увечить». В Средние века банкрота продолжали приравнивать к вору. В некоторых городах ему были обеспечены ошейник и позорный столб. В тюрьму тоже сажали, а камеры были общими для мужчин и женщин. Выйти из тюрьмы можно было, уплатив долг, что, находясь в неволе, сделать было затруднительно, или поступив в услужение в качестве раба. В средневековой Италии, которой институт банкротства был крайне необходим из-за обширной купеческой торговли, появился новый правовой инструмент – мировое соглашение должника с кредиторами.

В Англии первый закон о банкротстве был принят в 1542 году и являлся инструментом защиты кредиторов. Он позволял отчуждать имущество должника в пользу заимодавца и сажать банкрота в тюрьму. Однако к началу XVIII века в английской правовой системе впервые в мире сформировалось понимание того, что добросовестный банкрот, содействующий наиболее полному возмещению убытков кредиторов, может рассчитывать на прощение невыплаченных долгов. С того времени устраняется уголовная ответственность при неумышленном банкротстве, а несостоятельных должников начинают выпускать из тюрем при условии, что они переселятся в США. В 1849-м вводится институт добровольного банкротства, тюремное заключение за долги отменяется «Законом о должниках» 1869 года, который позволял сажать в тюрьму только тех, кто мог, но не хотел рассчитаться по долгам, и на срок не больше шести недель.

Система, можно сказать, противоположная российской. С одной стороны, по улицам с солдатом не водят и не унижают достоинства человека. С другой стороны, в Российской империи узникам предоставляли харчи бесплатно, а в Англии узник-банкрот должен сам себя содержать, что уменьшало шансы выйти и заставляло вертеться, даже будучи за решеткой.

Поскольку в Штаты ссылали добропорядочных должников, которые не смогли рассчитаться со своими кредиторами, там понимали, что банкрот вполне может быть не только плутом, но и честным человеком, который должен быть защищен законом от произвола кредитора. Существует мнение, что в этом и следует искать истоки более либерального по отношению к должникам американского законодательства о банкротствах. В США тюремное заключение для должников было отменено в 1833 году, гораздо раньше, чем в Великобритании. Но «льгота» не распространялась на случаи утаивания денег при их наличии и долги по алиментам.

Последней из европейских стран практику заключения за долги отменила Греция, это случилось в 2008 году. В наше время в долговую тюрьму можно угодить лишь в считаных странах, например в Объединенных Арабских Эмиратах. До сих пор можно попасть в тюрьму из-за долгов в США, правда, не из-за самого факта их наличия, а из-за неявок в суд на слушания по поводу долга, либо нарушение графика платежей после его реструктуризации, особенно когда даже минимальный платеж игнорируется. Коллекторы активно побуждают суды выносить постановления об аресте. Выйти обычно можно под залог, равный сумме долга. И это, как говорится, совсем другая история.

В Англии разные тюрьмы давали узникам различную степень свободы. Очень интересное описание долговой тюрьмы находим в романе Теккерея «Ярмарка тщеславия» (1847–1848). Речь, наверное, идет о конце 1810-х – начале 1820-х – прошло несколько лет с окончания Наполеоновских войн. В романе изображена жизнь пары молодых семей, не имеющих наследства, но привыкших ни в чем себе не отказывать и занимающихся в их стесненных обстоятельствах самым настоящим мотовством. Не будем перечислять многочисленные подробности того, что и как они потребляют. Скажем только, что едят, например, тортю – суп из черепахи, стоимость одной ложки которого, по свидетельству русского путешественника Федора Иордана, равнялась «денным издержкам целого семейства низшего достатка». Один герой погибает при Ватерлоо, отставив вдову ни с чем, другой выживает и продолжает транжирить. Накапливается столько долгов, что его арестовывает бейлиф – судебный пристав. И везет… к себе домой! Дома у пристава – тюрьма.

Дом мистера Мосса обставлен великолепно. Он украшен картинами «величайших мастеров», которые много раз переходили из рук в руки во время операций с векселями. Только «двор мистера Мосса загорожен со всех сторон решетками, как клетка, чтобы джентльменам, проживающим у него, не пришла, чего доброго, фантазия покинуть его гостеприимный кров».

Мистер Мосс приглашает арестованного Родона Кроули «в покои нижнего этажа» и предлагает выпить чего-нибудь горяченького. Ему предлагают его старую кровать, которую постоянно проветривают и предоставляют только «людям из самого лучшего общества». До этого на ней две недели ночевал некий «достопочтенный капитан Фэмиш пятидесятого драгунского полка», «мамаша» которого выкупила того не сразу для острастки. Пока Фэмиш ждал освобождения, он «заправлялся» шампанским. Каждый вечер у него бывали гости – «все одни козыри», знающие толк «в добром стакане вина». Все это, разумеется, за счет матери должника. Сейчас в тюрьме помимо Родона шестеро – доктор богословия и пятеро джентльменов. «Миссис Мосс кормит за табльдотом в половине шестого, а после устраиваются разные развлечения – картишки или музыка». На следующее утро Родону подают для бритья серебряный туалетный прибор. Завтрак сервируют в великолепной посуде. Приносят утреннюю газету. Родон коротает время за чтением газеты, беседой и игрой в карты со своим знакомым, капитаном Уокером. На обед «отличная баранья нога с репой», Родон выставляет всей компании шампанское. Выкупа герой ждет всего несколько часов.

В знаменитой лондонской тюрьме Флит разрешалось вести дела, принимать гостей, но оплачивать пребывание – «аренду» камер и пропитание – нужно было самим «постояльцам». Заключенным разрешали проживать не на территории, а поблизости, с семьей, если только они продолжали платить за камеру: долговая тюрьма была и частным коммерческим предприятием, которое должно было приносить прибыль.

Этот дух вольного предпринимательства отражен в «Посмертных записках Пиквикского клуба» (1836–1837) Чарлза Диккенса, главный герой которых мистер Пиквик оказывается в заключении. Он состоятелен и попадает туда «по идейным соображениям». Суд признал его виновным «в нарушении обязательства жениться» – якобы он поматросил (платонически) и бросил свою квартирную хозяйку. Ее ловкие адвокаты выигрывают дело, не гнушаясь подкупом свидетелей, и Пиквику присуждают выплатить «потерпевшей» 750 фунтов (около 50 тыс. сегодняшних) в качестве компенсации морального вреда. Пиквик отказывается, считая себя полностью невиновным, а дело – сфабрикованным. Не моргнув глазом, он отправляется в тюрьму. Ее можно выбрать на свое усмотрение, и герой предпочитает Флит: в другой «шестьдесят кроватей в каждой камере и дверь на засове шестнадцать часов в сутки».

По прибытии Пиквик должен «позировать для портрета», то есть «подвергнуться досмотру различных тюремщиков, чтобы те могли отличать арестантов от посетителей». В камеру его определят лишь на следующий день, а на ближайшую ночь один из надзирателей может «сдать» ему кровать «в своей каморке», которая оказывается комнатой с десятью железными кроватями. Пиквик «посредством математических вычислений» прикидывает, что эта «грязная комната» «приносит примерно такой же годовой доход, как улочка в предместьях Лондона».

По тюрьме можно свободно разгуливать в любое время. Пиквик совершает прогулку по узким и темным галереям, наблюдая жанровые сценки через приоткрытые двери камер. В одной компания рослых молодцов в облаке табачного дыма шумно беседует за недопитыми кружками пива и играет колодой засаленных карт. В другой муж с женой устраивают на полу убогую постель, чтобы уложить самых маленьких из оравы детей.

Постепенно предоставленная Пиквику комната заполняется персонажами, которые раскручивают новичка «проставиться»: на его деньги приносят сигар и «горячего хереса» из столовой, чтобы «прополоскать горло». Новообретенные знакомые начинают навязывать платежеспособному герою услуги: «Нет ли у вас белья, которое нужно отдать в стирку? Я знаю прекрасную прачку, которая два раза в неделю приходит за моим бельем, и, ей-богу, какая чертовская удача!.. Как раз сегодня она должна зайти. Не уложить ли мне кое-что из этих вещей вместе с моим бельем? Может быть, вам, любезнейший, нужно выколотить платье?»

На следующее утро Пиквику дают «постоянную прописку». Отыскать камеру помогает слуга, который собирает выставленную за двери оловянную посуду, как в гостинице – остатки завтрака, поданного в номер. Пиквика встречают три постояльца – спившийся священник, мясник и лошадиный барышник. Камера «омерзительно грязная и нестерпимо затхлая», спят на грязных тюфяках, всюду валяются остатки хлеба, корки сыра, объедки, мокрые полотенца, рваные платья, изувеченная посуда, сломанные вилки.

Видя смущение Пиквика, сокамерники готовы за небольшую еженедельную плату от нового жильца откупиться, если он, конечно, поставит им галлон пива. Они объясняют: «во Флите деньги играют точь-в-точь такую же роль, как и за его стенами», за них Пиквик получит «отдельную камеру, меблированную и в полном порядке, через полчаса». Тюремщик уже поджидает арестанта («Я знал, что вам понадобится отдельная камера») и увязывает получение сносной комнаты с прокатом мебели («Это уж так заведено»). Получив согласие, «арендодатель» принимается за работу с такой энергией, что скоро в ней появляются «ковер, шесть стульев, стол, диван, служивший кроватью, чайник и разные необходимые вещи».

Пиквик подыскиваете посыльного в город. Это свободный человек, обитающий на «бедной стороне» – в отделении для «самых жалких и несчастных должников», где заключенные не платят и получают право на скудный тюремный паек: кормежка оплачивается из скромных пожертвований благотворителей. Раньше у заключенных «бедной стороны» были и другие источники доходов: «в стену Флитской тюрьмы была вделана железная клетка, в которой помещался голодный на вид человек и, побрякивая время от времени кружкою с деньгами, заунывно восклицал: „Не забывайте нищих должников, не забывайте нищих должников!“» Унизительную обязанность просить милостыню исполняли по очереди, сбор, если таковой был, делили.

Проведать Пиквика является слуга, который доставляет ему необходимое, и Пиквик «комфортабельно располагается со своими книгами и бумагами», помогает тем, с кем успел познакомиться, кочуя из камеры в камеру: одним заказывает из столовой «половину бараньей ноги, зажаренной вместе с картофелем», больному оплачивает отдельную камеру. В тюрьме можно раздобыть все, даже крепкий алкоголь. Его под угрозой большого штрафа проносить запрещено, но расчетливые тюремщики из корыстных побуждений смотрят сквозь пальцы «на двух-трех арестантов, получающих прибыль от розничной торговли излюбленным напитком – джином», они изо всех сил стараются поймать контрабандистов – «кроме тех, кто им платит».

Диккенс сыплет историями об обитателях Флита. Один будет сидеть «до самой смерти», потому что получил в наследство тысячу фунтов (70 тыс. современных), потратил и не смог вернуть, когда родственники умершего отсудили их назад. Другой сел за долг в девять фунтов и впятеро большие судебные издержки. Отбыв семнадцать лет, он впервые решается попросить у охранника взглянуть «на людные улицы еще разок перед смертью», обещая вернуться «через пять минут по часам». На свободе все непривычно, и герой тут как тут через три минуты и «и вне себя от злости; рассказывает, как его чуть было не раздавила карета… и будь он проклят, если не напишет лорд-мэру». Через пять лет он делает еще одну попытку пожить обычной жизнью и снова не выдерживает стресса. Сначала ему приходит «фантазия пойти отведать пива в новом трактире через улицу», потом он начинает «ходить туда каждый вечер», долгое время всегда появляется за четверть часа до закрытия ворот, но постепенно начинает забывать о времени, возвращаясь все позже. Наконец является, когда охранник поворачивает в дверях ключ, получает предупреждение, что больше не будет выпущен, если не сможет «приходить домой в положенное время», начинает трястись и больше никогда не покидает тюремных стен.

Диккенс знал, о чем писал: в лондонскую тюрьму Маршалси угодил его отец, мелкий чиновник, который пытался разбогатеть на махинациях, но прогорел и был арестован за долги. Мать, продав все вещи, вынуждена была освободить съемную квартиру и перебраться к мужу уже через полгода. Чарлз снял мансарду неподалеку, но завтракал и ужинал у своих – в тюрьме. Вскоре отцу удалось освободиться – на погашение долгов пошли небольшое наследство его умершей матери и вспомоществование от брата. Отцу назначили государственную пенсию, ему подвернулась работа, и Чарлз ушел с фабрики ваксы, где работал в тюремные годы, и вновь поступил в школу. Диккенс рассказал о своем полутюремном детстве в автобиографическом романе «Крошка Доррит», где его судьба воплотилась в сюжетной линии главной героини.

Отец Крошки Доррит садится за долги в Маршалси. Он появляется на пороге всего лишь с саквояжем, который не хочет распаковывать, убежденный, как и все, что моментально выберется отсюда. Но дело затягивается, в тюрьму, где он нанимает и меблирует «очень хорошую комнату», перебираются жена и дети: «…мы решили, что не стоит нам жить врозь, даже этот месяц или два». Жена беременна, рожает прямо в тюрьме, куда вызывают доктора. Должник привыкает к жизни в неволе: «Саквояж свой он давно уже распаковал; старшие его дети целыми днями играли на дворе, а малютку, родившуюся в тюрьме… все считали до некоторой степени своей». Когда Крошке Доррит исполняется восемь, умирает ее мать.

Рожденная в тюрьме девочка свободна. Еще будучи маленькой, она начинает понимать, что «не все люди на свете живут взаперти в узких дворах, окруженных высокой стеной с железными остриями наверху», подмечает, что «отцовская рука всегда разжималась и выпускала ее ручонку, как только они подходили к воротам… и что отец никогда не делал шага дальше этой границы, которую ее легкие ножки перебегали без всяких помех».

Крошка Доррит посещает вечернюю школу, хватается за любую возможность получить знания. В тюрьму попадает учитель танцев, и она напрашивается на уроки, учение идет успешно благодаря способностям ученицы и тому, что у наставника «сколько угодно свободного времени». Предприимчивая героиня находит среди заключенных швею и уговаривает научить ее шить. Освоив профессию, нанимается на работу белошвейкой в богатый дом. Тщательно скрывает от его обитателей, где живет. Ворота тюрьмы закрываются строго в десять. Крошка Доррит в ситуации Золушки: стоит зазеваться, как карета, кучер и лакеи… словом, белошвейке придется ночевать под открытым небом. К счастью, все и заканчивается, как в сказке – Доррит выходит за сына своей хозяйки.

Да и дела Пиквика разрешаются самым чудесным образом. «Облапошенная невеста» не заплатила своим адвокатам за выигранное дело, и те отправляют ее в долговую тюрьму. Ей светит пожизненное (!). Прибыв в тюрьму, героиня сталкивается со своим несостоявшимся женихом и предлагает ему сделку: она отказывается от всех претензий, если он покроет ее юридические расходы. Освобождение Пиквика празднуют всей тюрьмой, «уговаривая» выставленные им двадцать пять галлонов легкого портера. «Эксцентрического субъекта» ожидает дорожная карета. Слуга сетует, что запряженные в нее лошади не просидели во Флите три с лишним месяца: «Ну уж и помчались бы они теперь!»