20

– Куда идешь? – спросил Раду, хотя знал ответ.

Лада как раз натягивала сапоги. Под юбки она надела шаровары, из-за чего юбки сидели на ней ужасно, и произнесла, как отговорку, придуманную задним числом.

– Тренироваться.

– Несмотря на то что все янычары ушли на войну?

– Несколько человек осталось.

Раду нахмурился.

– Ты так сдружилась с янычарами. Я тебя почти не вижу. – Он постарался убрать из голоса мольбу, но ему было одиноко. Мехмед был постоянно занят, и Раду боялся снова стать помехой, как тогда, когда росли Лада и Богдан. Стоило Мехмеду позвать его, Раду появлялся без вопросов и без промедления. Но если Мехмед подолгу не вспоминал о нем, Раду сникал, безразличный ко всему.

Лада не ответила, и Раду не упустил возможности ее подколоть.

– Ты помнишь тот раз, когда мы сюда приехали?

– Конечно, помню. Прошло всего несколько недель. Ты что, глупый?

– Нет, я имею в виду первый раз, когда мы приехали сюда. С отцом.

Лада затихла. Они никогда не говорили о своем отце, ни друг с другом, ни с другими. Напряжение, которое ощущал и Раду, отразилось на лице Лады, как будто одно упоминание о нем могло кому-нибудь напомнить о том, что его договор с османами разорван ценой жизни Лады и Раду.

– Ты тогда все время на меня сердилась.

– Я всегда на тебя сержусь, Раду. Скажи, что ты имеешь в виду.

– Ты сердилась на меня за то, что я подружился с врагом. Ездил верхом с янычарами, разговаривал с ними. Мне просто кажется… забавным то, что теперь они – твои любимые компаньоны.

По лицу Лады пронесся целый шквал эмоций. Раду показалось, что он заметил в нем и чувство вины, хотя последовавший за ним гнев был куда привычнее. Наконец, она насмешливо выпалила:

– Я не обязана отвечать тебе. Иди, пресмыкайся перед их богом. У меня, по крайней мере, в руках сабля.

Дверь громко захлопнулась, обозначив ее уход. Раду вздохнул и потер лоб, не понимая, чего он хотел достичь, подколов сестру. Чтобы она прекратила тренироваться с янычарами? Или чтобы она признала, что начинает считать это место домом? Потому что если она это признает, то и он, наконец, получит право это сделать.

Его охватило острое чувство несправедливости – что она могла ненавидеть их и наслаждаться их обществом одновременно. Если кто-то и заслуживал дружить с янычарами, так это он. Он так больше и не встретил Лазаря и часто думал о том, как сложилась его судьба. Ему хотелось, чтобы он был рядом, шутил и помог Раду найти место, где он мог бы пригодиться, как тогда в конюшнях.

Его душа шипела и брызгала, как свеча со догорающим фитилем, и Раду отправился на поиски муллы Гюрани. Наставник находился в своих покоях и был поглощен учебой. Он оценивающе оглядел Раду и произнес:

– Давай пройдемся.

Лада любила повторять, насколько скучен мулла Гюрани, утверждая, что он – внебрачный сын пастуха, который слишком сильно влюбился в овцу. Она зубрила его уроки по ночам с такой поглощающей монотонностью, что Раду умолял ее прекратить, боясь, что ее версия заменит то, что выучил он.

Рядом с муллой Гюрани Раду всегда было уютно, от его аскетизма веяло надежностью и спокойствием. Они остановились у фонтана, и Раду выболтал все, в чем не мог признаться Ладе. Он был близок к тому, чтобы рассказать ей и даже подумал, что если он представит это как тайный план ради спасения их жизней, она согласится. Но он, как обычно, был один наедине со своими мыслями.

– Я хочу обратиться в ислам.

Мулла Гюрани невозмутимо кивнул, как будто Раду говорил о погоде.

– Никто не должен узнать. Я имею в виду – это возможно? Как будто это свершится только между мною и Богом?

– Настоящее обращение всегда происходит только между человеком и Богом.

Раду облегченно провел ладонью по лбу. Он боялся, что, если Лада узнает, что он сделал это достоянием общественности, это уничтожит их и без того хрупкий союз. Какой бы она ни была, Лада – это его семья, его детство, его прошлое. Им нужно держаться друг друга.

Мимо прошел мужчина, в официальной, но незнакомой одежде. Он был худым, с ярко выраженным животиком, как будто его сердцевина была луковицей, проросшей тонкими ветвями. На его лице не было волос, и оно было не гладко выбритым, а именно безволосым. Мулла Гюрани склонил голову, и мужчины обменялись приветствиями. Безволосый мужчина посмотрел на Раду, как будто ожидая, что его ему представят.

– Раду – один из моих учеников. Раду, это – главный евнух, – сказал мулла Гюрани.

Раду знал, что это какой-то титул, но не знал, какой уровень уважения он должен продемонстрировать. Смущенный, он спросил:

– А что такое евнух?

В первый раз на его памяти мулле Гюрани стало не по себе.

Однако главный евнух жестом подозвал Раду к себе.

– Пройдись со мной, и я тебе все расскажу.

Раду стоял по шею в воде, потом опустился на колени, оставив над водой только глаза и нос. Обступивший его пар застилал сине-белые узоры кафеля, и все вокруг слилось в дурманящие пятна жара и цвета. В Валахии они купались только летом, когда оставались на берегах Арджеша. Остальное время мылись в одежде в тазах. Ванные были роскошью османов, и он этой роскошью наслаждался.

Ладу такие удобства не были доступны. Хотя в дворцовой ванне были определенные часы, выделенные для женщин, Лада ими не пользовалась. Существовала и отдельная ванная для женщин, но она находилась в гаремном комплексе. Лада, конечно, не могла и не собиралась туда заходить. Раду слышал рассказы о женщинах, которые входили в гарем для того, чтобы развестись с мужьями. Главный евнух знал столько историй, сколько не знал ни один житель города, и Раду любил их слушать.

Ладу это не интересовало. Все свободное время она проводила с солдатами, в окружении их грубых шуток и дурных ароматов. Раду свое время посвящал изучению священных писаний и наставлений Пророка. Ощущение, которое ему дарили священные слова, он мог сравнить разве что с долгими вечерами, когда он сидел у огня со своей няней, защищенный и огражденный от мира. Он не мог точно описать это чувство и изо всех сил скрывал его от Лады, но, услышав призыв к молитве, он каждый раз чувствовал себя как дома.

Он хотел еще раз все обдумать и подучить слова обращения, которые он столько раз произносил в своем сердце, но никогда – вслух, поэтому был рад, что выдалась возможность побыть одному в купальне. Он всегда приходил сюда в самое неудобное время, чтобы избежать толпы. У него начали расти волосы в новых местах, а ноги болели и ныли каждую ночь, растягиваясь и отвоевывая его у детства. Кроме того, теплая вода оказывала любопытный эффект на его мужской орган. Он этому очень радовался, но предпочитал переживать это в одиночестве.

Бедные евнухи. Главный евнух рассказал ему, что оказаться кастрированным и проданным – таково было единственное будущее, какое могли предложить ему родители. Раду считал, что это не слишком гуманно. Да, главный евнух отвечал за целый гарем, получал власть и доступ к внутренним процессам империи, но какой ценой!

Раду закрыл глаза, отпустив все накопившееся внутри напряжение. Его руки расслабленно лежали на поверхности воды.

Тут кто-то схватил его за щиколотки и утащил под воду.

Раду запаниковал и стал пинаться, испуганно и отчаянно, вспомнив времена, когда Мирча держал его голову в фонтане, пока у него не темнело в глазах, а легкие едва не взрывались от нехватки воздуха. В голову Раду прокралась ужасная мысль. Что, если Мирчу убили в бою, и он прислал свой дух, чтобы захватить с собой Раду?

От его крика по воде пошли пузыри. Ступня Раду уперлась в чье-то плечо, и он выгнулся и освободился. И, отплевываясь, вынырнул из воды.

Рядом с ним неожиданно возник Мехмед. По его лицу стекала вода, а белые зубы сверкали. Это Мехмед подшутил над ним, а не Мирча. Смех Мехмеда эхом разошелся по комнате и заполнил ее так, что они оказались завернуты в этот смех, как в кокон.

Раду казалось, что он как будто вдыхает смех Мехмеда. Теплый и звучный, он наполнил его легкие и осел на коже.

– Ты меня напугал. – Его онемевший язык отказывался повиноваться. Он не видел Мехмеда много дней, а наедине с ним не бывал уже несколько недель.

– Да, я заметил. – Губы Мехмеда скривились в игривой усмешке. – Ты выглядел так, будто вот-вот уснешь. Я испугался, что ты утонешь.

– Ну, тогда спасибо за то, что не дал мне утонуть, утащив меня под воду в попытке меня утопить.

Мехмед церемонно поклонился. Он выглядел легкомысленным и веселым, а его щеки алели ярче, чем могли алеть от жара. На войне все было не совсем гладко, несмотря на то, что его отец время от времени брал бразды правления в свои руки.

– Хорошие новости? – Грудь Раду наполнилась надеждой. Это было странное чувство, и он не знал, что с ним делать. Надеялся ли он, что войска Мехмеда одержат победу? Было ли это предательством – зная, что войска возглавляет его брат? В случае победы османов возрастет ли вероятность того, что Ладу и Раду убьют за измену отца? Видя облегчение, сияющее в черных глазах Мехмеда, Раду знал, на что он надеялся: он надеялся на лучшее для своего друга. Чем бы это ни было чревато для него.

Мехмед вскинул руки и по-детски радостно хлопнул в ладоши. С тех пор, как они вернулись в Эдирне, с ее политикой, обязательствами и войной, Мехмед держался твердо и прямо, как кол. Раду рассмеялся, увидев, что его друг расслабился и снова стал собой.

– Мой отец одержал победу в Варне. Крестовый поход разгромлен. Хуньяди бежал как пес, а голова венгерского короля теперь путешествует на острие копья моего отца!

Раду улыбнулся так искренне, как только смог, но его ум продолжал тревожиться о том, что это может означать и чем может обернуться для него.

– Твоего отца там не было, – задумчиво добавил Мехмед.

Раду приложил руку к груди и произнес самым будничным и шутливым тоном, усилием воли подавив в себе все, что чувствовал на самом деле:

– Моего отца, труса? Он пропустил сражение, в котором поддерживал обе стороны? Я ошеломлен.

– О судьбе Мирчи мне ничего не известно.

– Его судьба мне безразлична, – заявил Раду, но его голос предательски дрогнул.

Мехмед положил ладонь на плечо Раду, и это прикосновение одновременно и утешило, и взволновало его. Раду вдруг почувствовал себя настоящим – таким, каким всегда хотел быть.

– Все образуется, – сказал Мехмед. – Появится новый договор. А мой отец желает, чтобы я оставался на троне. Я… я думаю, что готов. Знаю, наш план был не таков, но последние недели изменили ход моих мыслей. Я этого хочу. По-моему, я могу быть султаном.

В конце фразы его голос слегка поднялся, как будто скрывая вопрос.

– Думаю, – сказал Раду и положил ладонь на плечо Мехмеда, – ты будешь величайшим султаном всех времен.

– Лада в меня не верит, – на губах Мехмеда появилась кривая усмешка. – Она не верит ни в кого, кроме себя.

Раду покачал головой, думая о пространстве между ними и о том, что их тела соединяет вода. В это мгновение он чувствовал себя таким спокойным и счастливым, и ощущал с Мехмедом такую близость, какой не ощущал ни с кем другим.

– Я верю в тебя достаточно, чтобы хватило на нас двоих. – Раду знал, что Мехмед справится. И он будет рядом, поможет ему. Лада тоже поможет, хоть и говорит, что ненавидит жизнь в Эдирне. Их мир и их будущее представлялось ему парящим потолком мечети. Устремленным вверх.

Мехмед торжественно кивнул.

– Не беспокойся об отце. Пока я на троне, вы под моей защитой. Я позабочусь о том, чтобы вас никто не тронул.

Раду с облегчением закрыл глаза. Наконец-то он был кому-то дорог настолько, что тот стремился его защитить. Кто-то, обладавший для этого необходимой властью. Это было утешение совсем другого толка, чем обещание Лады, что если его кто-то и убьет, то только она сама. Отведя взгляд в сторону и стараясь скрыть волнение, а также слезы, скопившиеся в уголках глаз, Раду кивнул.

– Но… может быть, ты сделаешь так, чтобы наш отец не узнал, что мы в безопасности.

Брови Мехмеда вопросительно поднялись.

– Он не заслуживает того, чтобы его успокаивали. Пусть считает, что он нас убил. Пусть отравится чувством вины, если он вообще способен его испытывать.

– Хорошо. Хотя я рад слабости твоего отца. Если бы не его слабость, я был бы лишен твоей дружбы. И дружбы Лады.

Раду лучезарно улыбнулся.

– Я тоже рад.

Он не успел заметить, как серьезное выражение лица Мехмеда сменилось озорным, прежде чем лодыжка Мехмеда зацепилась за лодыжку Раду, и Мехмед сунул голову под воду.

Раду закашлялся и встал на ноги, а Мехмед, громко смеясь, отошел от него по воде. Раду погнался за Мехмедом, и в это мгновение пар, такой густой, что казался живым, расступился, явив его взору мужчину, незамеченным сидящего в углу ванной.

Мужчина наблюдал за ними.

Пар снова закрыл его, но Раду успел разглядеть его лицо. Халил-паша. Смех Мехмеда продолжал звенеть в купальне, и его эхо отскакивало от стены к потолку и обратно, звуча как набат.