В общем, вот что я говорю, когда люди, которые не медитируют, спрашивают меня, зачем им это. Я много говорю о крошечных моментах истины и о том, как они важны для того, чтобы сделать кого-то более счастливым и хорошим человеком. Но это, в общем-то, не та причина, по которой, как я надеюсь, больше людей станет медитировать. Написать эту книгу меня побудили не крошечные всплески истины в жизни восприимчивых читателей и даже не «истина-проводник», к которой они ведут. Взяться за эту книгу меня побудила идея момента истины – в единственном числе.

Словари определяют момент истины как «положение, когда достигнута полная ясность в разрешении какого-либо вопроса, запутанной ситуации». Не думаю, что это звучит слишком громко для проблемы планетарного масштаба, о которой я говорил в предыдущей главе, – проблемы этнических, религиозных, национальных и идеологических конфликтов, которые подпитывают сами себя, тем самым создавая растущую воронку ненависти, грозящую настоящей катастрофой.

Если я скажу, что медитация может спасти мир, – вы сочтете меня безнадежно наивным и спишете со счетов. Поэтому позвольте пояснить, что идея не в том, чтобы создать всеохватную мировую волну любви-доброты. То есть это было бы здорово, но я не уверен, что нечто подобное возможно в ближайшем будущем, да я и не думаю, что спасение мира требует именно такого подхода.

Я думаю, что спасения мира можно достигнуть через культивацию спокойного, чистого разума и мудрости, которую он дает. Подобный разум может удержать нас от слишком сильной реакции на угрозы, а значит, от того, чтобы подпитывать порочный круг возрастающего конфликта. Спокойный, чистый разум позволяет трезво оценивать источник угрозы – и, например, понимать, что подталкивает людей к насилию, а что – удерживает их от подобного поведения. Мы не то чтобы должны любить своих врагов: мы обязаны видеть их ясно.

И один из уроков как буддистской философии, так и современной психологии заключается в том, что ясное видение включает в себя постепенное избавление от страха и ненависти, а также преодоление гораздо более тонких искажений восприятия и познания, зачастую спрятанных в почти незаметных чувствах.

Такая ясность видения не должна вдруг внезапно озарить весь мир. Даже изолированные очаги мудрости и невозмутимости могут сыграть свою роль и подготовить почву для дальнейшего их распространения. Что касается глобального прогресса на пути к просветлению, то, как и личный прогресс, он может быть постепенным и благодаря неуклонному следованию самому пути в конечном итоге поддерживать сам себя.

Тем не менее мне кажется, что прогресс будет охватывать все больше людей. На самом деле я думаю, что в долгосрочной перспективе должна произойти революция в человеческом сознании. Я не уверен, как именно ее называть, возможно Метакогнитивной Революцией, раз уж она будет включать в себя шаг назад для более глубокого осознания того, как работает наш разум. Но на мой взгляд, название должно звучать достаточно драматично, чтобы будущие историки могли использовать его как ярлык для подобного преображения. Конечно, если в будущем будут историки: если их не будет, значит, общество так и не преобразилось!

В самом начале этой книги я назначил себя лабораторной крысой. Я сказал, что если уж такой человек, как я, смог получить пользу от медитации, то почти любой сможет. Особенно если учесть, что я совершенно не приспособлен к концентрации и спокойствию. Ну что ж, кто угодно может получить от медитации что-то полезное.

Но это еще не все. Вопрос, который я задал первоначально, заключался не только в том, смогу ли я получить достаточно пользы от медитации, чтобы каждый день к ней возвращаться, или даже не в том, смогу ли я в какой-то степени прояснить свое повседневное нравственное видение. Я также задавался вопросом о том, смогу ли я ответить на конкретный нравственный вызов, который во многом мотивировал меня написать эту книгу: преодоление или по крайней мере разрушение племенной психологии. Как я уже отмечал, в этом плане я особенно ценный материал, потому что (со всем должным смирением) весьма усложняю поставленную задачу.

Достаточно странно, что во мне самом так сильна племенная психология. У меня нет самых сильных и опасных ее проявлений: этнических, религиозных или национальных. Возможно, поэтому я трачу так много эмоциональной энергии на племенные границы, определенные мнениями: почему я так сильно идентифицирую себя с людьми, которые со мной соглашаются, и могу очень нелестно пройтись по тем, кто не согласен со мной? И все усиливается в два или три раза, когда наши разногласия касаются идеологии или политики, которая должна или не должна претворяться в жизнь.

И смех, и грех: ничто так сильно не вызывает во мне племенную враждебность, как люди, которые поддерживают политику, на мой взгляд, исповедующую племенную враждебность. Например, я считаю, что большинство американских военных операций в последние годы были ошибочными и явились примером чрезмерно сильной реакции на угрозы. Люди, которые поддерживают эти решения, страшно меня бесят. И я хочу, чтобы они продолжали бесить меня. Не хотелось бы мне так долго идти к нирване, чтобы в конечном итоге лишиться своего боевого духа. Если полное просветление означает, что ты перестаешь выносить ценностные суждения и настаивать на переменах, значит, это не для меня[30]. Но поверьте мне на слово: по крайней мере мне такая степень просветления точно не грозит. Вопрос заключается в том, смогу ли я пройти по этому пути достаточно далеко для того, чтобы вести свою идеологическую борьбу с подобными людьми со всей мудростью, а значит, смотреть на них более объективно и в определенном смысле более великодушно, чем я привык. Ответ следующий: я думаю, что медитация как минимум помогла мне приблизиться к достижению этой цели. Но это все еще тяжело. Когда я призываю людей к Метакогнитивной Революции путем преодоления собственных предубеждений, поддерживающих трайбализм, я не могу привести себя в качестве одного из самых убедительных примеров для подражания.

Еще я не утверждаю, что у меня есть пошаговый план революции. Я говорю более абстрактно: было бы по меньшей мере трагично после миллиардов лет напряженных усилий со стороны органической жизни, усилий, которые привели нас к моменту возможного создания глобального разумного сообщества, позволить искажениям восприятия, заложенным в нас природой, все испортить. Еще более трагичным подобный исход был бы в свете того, что наукой уже подтверждено существование таких искажений, и у нас есть способы их исправления, включая медитативную практику и не только ее.

Вот к чему я веду: в нас есть все средства для того, чтобы спасти планету.