Как это было
27 февраля 1917 г. разъяренная, озлобленная масса солдат и матросов устремилась к Таврическому дворцу. Там заседали депутаты Государственной думы, представители ряда политических партий, делегаты от воинских частей, заводов и фабрик, ряд видных революционеров. Был создан Временный исполком Совета рабочих и крестьянских депутатов — Петросовет (в основном, из социал-демократов и эсеров). Организовали также Временный комитет Государственной думы во главе с октябристом М. В. Родзянко, председателем IV Государственной думы. Все царские министры были арестованы и отправлены в Петропавловскую крепость.
1 марта вышел приказ №1, который фактически поставил армию под контроль солдатских комитетов. 2(15) марта на совещании Временного комитета и Петросовета было решено создать Временное правительство во главе с князем Львовым. Образовалась так называемое двоевластие.
Таврический дворец заполнили вооруженные люди с винтовками, красными бантами. Среди них, видимо, были и те, кто, по некоторым сведениям, получал из «революционного фонда» ежедневно по 25 рублей (скорее всего, это были слухи). Всюду царила неразбериха. Милюков в мемуарах скажет, что «в этот момент в столице России не было ни царя, ни Думы, ни Совета министров», а беспорядки «приняли обличье форменной революции».
Когда толпа залила Таврический дворец, где заседала Дума, произошло то, что потом испытали на себе сотни тысяч буржуазных либералов и «демократов». «С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю длительность “великой” русской революции», — откровенничал Шульгин.
Что творилось в помещении Таврического дворца — этого не может воспроизвести самое пылкое воображение: «Солдаты, матросы, студенты, студентки, множество всякого сброда, какие-то депутации., какие-то ораторы на столах и стульях, выкрикивающие что-то совершенно непонятное, арестованные вроде меня в сопровождении такого же конвоя, снующие френчи, вестовые, неведомые люди, передающие кому-то какие-то приказания, несмолкаемый гул голосов, грязь и сутолока, в которой бродят сконфуженные тени недавно еще горделивых членов Государственной думы, собиравшихся разом показать всему миру волшебный переворот, совершившийся без пролития крови в судьбах России». Американец Р. Пайпс в известном труде «Русская революция» называл гарнизон Петрограда «сбродом». Но если даже назвать народ «сбродом», надо признать, что сей «сброд» был на стороне восставших, численностью превосходя верные правительству части. В ходе Февральской буржуазно-демократической революции самодержавие рухнуло под напором народных масс…
Солдаты против самодержавия. Февраль 1917 г.
Сам царь в это время был в Пскове. Говорят, что Февральскую революцию власти якобы «проморгали», указывают на воспоминания генерала. А. С. Лукомского. Он писал: «26 февраля вечером и утром 27 февраля были получены телеграммы от председателя Государственной думы на имя государя императора, в которых в очень мрачных красках описывалось происходящее в Петрограде и указывалось, что единственный способ прервать революцию и водворить порядок — это немедленно уволить в отставку всех министров, объявить манифестом, что Кабинет министров будет ответствен перед Государственной думой, и поручить сформирование нового Кабинета министров какому-либо лицу, пользующемуся доверием общественного мнения. Генерал Алексеев доложил эти телеграммы государю, который приказал вызвать генерал-адъютанта Н.И. Иванова и поручить ему отправиться в Петроград и принять руководство подавлением мятежа… Приказано было с генералом Ивановым послать какую-нибудь надежную часть.
Генерал Алексеев вызвал генерала Иванова, передал ему приказание государя и сказал, что вместе с ним из Могилева будет отправлен Георгиевский батальон». Насколько тогда еще не придавали серьезного значения происходящему в Петрограде, указывает то, что с отправкой войск с Северного и Западного фронтов там не торопились, было приказано лишь «подготовить» войска к отправке. Николай II на все советы отвечал, что он «сами с усами» — и прекрасно знает, что ему делать.
Робкие шаги по сохранению монархии предпринял генерал Н. Иванов. Пытаясь подавить бунт (то была революция), он поднял по тревоге батальон георгиевских кавалеров-ветеранов при Ставке (800 человек) и двинул оный в Царское Село. На станции Дно он усмирил эшелон с мятежными солдатами. Генерал подошел к пьяным солдатам и применил к ним «патерналистские методы». Выставив воинственно бороду-лопату, он крикнул им: «На колени!» Приказ быстро выполнили, дисциплину восстановили. Но всю Россию на колени поставить было уже невозможно!
«Революционных» солдат разоружили как собственные сослуживцы, так и бойцы из батальона георгиевских кавалеров. Строптивых посадили под арест, но такая покорность была исключением. Конный корпус генерала, графа Ф.А. Келлера, не веря, что царь отрекся добровольно, также готов был двинуться на Петроград, но на роль «наполеоновской гвардии» ни Иванов, ни Келлер явно не тянули: их миссия завершилась полным фиаско. Спасти монархию эти спорадические усилия уже не могли. Ведь серьезной опоры в войсках у монархистов не было, аресты активистов революционных организаций успеха не давали, попытка ввести продразверстку провалилась, расстрел демонстрантов на Знаменской площади и Невском проспекте накануне революции лишь подлил масла в огонь всеобщего недовольства.
И 27 февраля 1917 г. войска Петроградского гарнизона перешли на сторону революции. Романовы ошиблись, полагая, что «их народ» будет воевать за веру, царя и отечество (до последнего солдата).
Москва. Митрополит Тихон благословляет ударный батальон перед отправкой на фронт. 1917 г.
Демонстрация за продолжение войны. 1917 г.
А как реагировали на ситуацию генералы? Ставка прежде всего ввиду наличия революции, стихийного развития событий приняла неофициальное решение поддержать Временный комитет… Генерал М. В. Алексеев до вечера 28 февраля усердно трудился над планом усмирения питерских волнений, а после отречения Николая II признавался своему генерал-квартирмейстеру А. С. Лукомскому: «Никогда я не прощу себе, что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграммы главнокомандующим по вопросу об отречении царя от престола».
Но в данном случае речь идет не о раздвоении личности начштаба Ставки, а о попытке обелить себя. Н. В. Рузский глубоко сожалел, что «в своей длительной беседе с государем вечером 1 марта поколебал устои трона, желая их укрепить…» и якобы до конца дней не мог без волнения говорить о трагических днях 1 и 2 марта. А. В. Колчак — из всех командующих фронтами и флотами, кому Алексеев 2 марта разослал телеграммы, запросив мнения об отречении Николая II — он единственный не поддержал ультиматума царю. Затем, в разгар революционных событий на Черноморском флоте он в знак протеста против изъятия оружия у офицеров и постановления собрания делегатов армии, флота и рабочих об их аресте добровольно сдал должность. Л. Г. Корнилов стал «первым революционным генералом», 7 марта 1917 г. арестовав императрицу Александру Федоровну. Хотя даже «ближние» мечтали придушить ее как «немецкое отродье», что уже говорило о многом. Корнилов оправдывался: «Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я — казак. Казак настоящий не может не быть монархистом».
Николай II, генерал Н. Н. Янушкевич и генерал Н. В. Рузский
Высочайший Манифест об отречении Николая II
П. Милюков позже вспоминал: «Никто из руководителей Думы не думал отрицать большой доли ее участия в подготовке переворота. Вывод отсюда был тем более ясен, что… кружок руководителей уже заранее обсудил меры, которые должны были быть приняты на случай переворот, намечен был даже и состав будущего правительства…» Основная часть военных также добровольно или вынужденно его поддержала. Депутат-монархист Василий Шульгин вспоминал: «Родзянко долго не решался. Он все допытывался, что это будет — бунт или не бунт? “Я не желаю бунтоваться. Я не бунтовщик, никакой революции я не делал и не хочу делать. Если она сделалась, то именно потому, что нас не слушались… Против верховной власти я не пойду, не хочу идти, но, с другой стороны, ведь правительства нет. Как же быть? Отойти в сторону? Умыть руки? Оставить Россию без правительства? Ведь это Россия же, наконец!”»
В. Шульгин на вопрос М. Родзянко «Брать или не брать власть?» решительно ответил: «Берите, Михаил Владимирович, никакого в этом нет бунта. Берите, как верноподданный… Что же нам делать, если императорское правительство сбежало так, что с собаками их не сыщешь!» Другое дело, что почти сразу же между ключевыми игроками, как признал лидер кадетов П. Милюков, меж сторонами возникли острые противоречия, разрешить которые в мирном порядке было просто невозможно. В результате ненависти и предательства и «стал возможен… большевистский исход», но такое объяснение — лишь попытка «сделать хорошую мину при плохой игре».
2 марта к царю приехали председатель Военно-промышленного комитета А. И. Гучков и член Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгин. У них была одна задача — подписать документ об отречении царя. Николай уже знал, что большая часть генералов настаивала на его отречении. В частности среди них были начальник штаба Верховного Главнокомандующего М. В. Алексеев и командующий армиями Северного и Северо-Западного фронта Н. В. Рузский. Рузский писал: «Сомневаюсь, чтоб мне удалось бы уговорить государя, если бы не телеграмма Алексеева». Поведение генералов иначе как прямой изменой не назовешь.
Николай почти не сопротивлялся заговорщикам: «Для себя и своих интересов я ничего не желаю, ни за что не держусь, но считаю себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред России, а завтра умоют руки, подав в отставку…»
Эти слова никого из заговорщиков не могли убедить. Те настояли на отречении царя, мотивируя действия требованиями народа. В конце концов под давлением военных, Шульгина и Гучкова, которые и набросали акт об отречении, Николай II 2 марта 1917 г. принял решение отречься от престола (за себя и цесаревича), передав власть брату Михаилу.
Подписав отречение, Николай на следующий день со странным спокойствием занес в дневник: «спал долго и спокойно». А. Блок в «Последних днях императорской власти» отмечал то, как поразился Гучков тому, с какой легкостью ими было получено отречение царя. «Сцена произвела на него тяжелое впечатление своей обыденностью, и ему пришло в голову, что он имеет дело с человеком ненормальным, с пониженной сознательностью и чувствительностью. Царь, по впечатлению Гучкова, был совершенно лишен трагического понимания события: при самом железном самообладании можно было не выдержать, но голос у царя как будто дрогнул только тогда, когда он говорил о разлуке с сыном».
Документ об отречении подписан 2 марта 1917 г. в 23 час. 40 мин. Царь уехал из Пскова в Могилев, оставив в дневнике запись: «Кругом измена, трусость и обман».
Вагон поезда, в котором было подписано отречение
В. Шульгин (слева) читает текст отречения царя
Приказ об аресте царицы во дворец привез не кто иной, как генерал Корнилов. Объявив Александре Федоровне об аресте, Корнилов, как писала «Русская Воля», распорядился приставить стражу к телефонам и телеграфу во дворце, чтоб изолировать бывшую царицу. Императрица (уже бывшая) сразу заплакала и забилась в истерике. Корнилов, по словам Бенкендорфа, заверил ее, что арест — мера сугубо охранительная и что царская семья после выздоровления детей будет отправлена в Мурманск.
В «Очерках Русской смуты» А. И. Деникин попытался ответить на вопрос, почему армия после отречения Николая II не предприняла попыток восстановить статус-кво. Лишь командующий Румынским фронтом, генерал В. Сахаров назвал заговор буржуа «гнуснейшим предложением», сказав: «Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственная дума, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей».
Деникин писал: «Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи… Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной “демократической республики”, что в ней не было “верных частей” и “верных начальников”, которые решились бы вступить в борьбу, несомненно, были… но сдерживающим началом для всех них явились два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, “облеченному всей полнотой власти“, выбивал из рук монархистов всякое оружие; и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все главнокомандующие — признали новую власть».
В. С. Кобылин в «Заговоре генералов» пишет: русский народ, видя, «что Царя нет, что Царь низложен своими же генералами и заключен ими же, не захотел слушаться этих же генералов. Бунт, начавшийся подонками, распропагандированными злобными изуверами-социалистами, перешедший в революцию из-за поддержки заговорщиков из Думы и государственный переворот, совершенный генералами во главе с Алексеевым, давали свои плоды: Хам торжествовал. 2 марта в момент насилия, совершенного генералами над императором (добровольное отречение), перевернулась страница не только Русской Истории, но Истории всего мира».
Изменники получат по заслугам: Алексеев умер на юге, Корнилов убит в бою, Рузский порублен большевиками.
Чтобы яснее понять причины крушения Российской империи, следует познакомиться с мнением умных людей из окружения царя. Один из них — великий князь Александр Михайлович (1866— 1933). Генерал-адъютант и адмирал, он заведовал авиационной частью в российской армии в годы Первой мировой войны. Князь рисует довольно любопытную картину, которая дает представление о весьма широком фронте оппозиции последнему царю Российской империи, в том числе среди самых избранных членов общества: «Императорский строй мог бы существовать до сих пор, если бы красная опасность исчерпывалась такими любителями аплодисментов, как Толстой и Кропоткин, такими теоретиками, как Ленин и Плеханов, старыми психопатками вроде Брешко-Брешковской или Фигнер и авантюристами типа Савинкова и Азефа.
Как это бывает с каждой заразной болезнью, настоящая опасность революции заключалась в многочисленных переносчиках заразы: мышах, крысах и насекомых… Или же, выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляли армию разносчиков этой заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров, других общественных деятелей, живших щедротами Империи. Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами, но совершенно напрасным трудом пытаться угодить, — пишет князь, — многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в книги российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах» (1931). Как надо было поступить с великосветскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли про царя и царицу «гнусные слухи»? Как надо было поступить в отношении отпрысков старинного рода Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что делать с князем Трубецким, ректором Московского университета, превратившим старейшее русское высшее учебное заведение «в рассадник революционеров»? Что делать с Милюковым, Витте, думцами, что ездят по заграницам и там порочат царский режим? Все эти вопросы члена царского семейства тогда повисли в воздухе!
Но великий князь мог бы и значительно расширить круг обвинений, включив в число прямых виновников и членов царствующего дома Романовых. Те вели себя, как скорпионы в банке, кусая друг друга исподтишка, — великий князь Николай Николаевич и двоюродный брат Николая, Кирилл Владимирович, командир Гвардейского экипажа. Это он снял охрану Александровского дворца, где жила царица с детьми, отозвав его из Царского села в Петербург. Царь, узнав об этом, взволнованным голосом заявил Воейкову: «Все изменили… Первый — Николаша». В феврале 1917 г. Кирилл Владимирович вывесил красный флаг у дома и, нацепив красный бант, направился в Думу выражать ей свое почтение и полную лояльность. В начале марта Кирилл Владимирович дал интервью «Петроградской газете», где обливал грязью царя, царицу, обвинял их в германофильстве и пр. Он демонстративно, с «революционным» красным бантом, вышагивал в толпе, «на улицах красные флаги, и красные банты в петлице, и праздник ликующих толп…»
Историк П. В. Мультатули пишет: «К 1914 г. русская правящая элита и многие представители императорской фамилии были также охвачены стремлением к переменам, их тоже не устраивала незыблемость русской традиционной власти. Служение Царю и Отечеству все больше заменялось у нее государственным прожектерством, склонностью к тайным обществам, политическим интриганством. Император Николай II при вступлении на престол получил в наследство страну, морально готовую к революции. Внешнее благополучие и спокойствие были обманчивыми…» Нельзя не видеть — это чрезвычайно важно, — что действия генералов были во многом предопределены настроениями, царившими к тому времени в армии. Сколь глубок и серьезен кризис монархизма (в том числе среди немалой части офицерства), можно судить по атмосфере тех дней.
Петроград. Похороны жертв Февральской революции, павших за свободу. 23 марта 1917 г.
Показательны воспоминания штабс-капитана А. М. Василевского, воевавшего на фронтах мировых войн и впоследствии ставшего красным маршалом. Воюя на Румынском фронте, где значительным было влияние консервативных сил, он так описал настроения рядовых людей в русской армии: «Среди офицерского состава, в том числе и в нашем полку, чувствовалась некоторая растерянность. Значительная часть кадрового офицерства, монархически настроенная и не желавшая вообще никакой революции в стране, откликнулась в августе на призыв нового Верховного главнокомандующего, генерала Л. Г. Корнилова и была официально направлена в его распоряжение. Другая часть офицеров, особенно из тех, что пришли в армию в период войны (прежде всего наиболее прогрессивная в 26-м корпусе нашего фронта), постепенно сближались с солдатскими массами. Этой дорогой, сначала медленно, а затем все быстрее шел и я… Падение монархии я встретил с энтузиазмом. Теперь мне казалось, мы будем отстаивать республику и интересы революционной отчизны. Но вскоре я увидел, что эти интересы разные люди понимают по-разному. Армия раскололась. По одну сторону остались солдаты и передовое офицерство, а по другую — те, кто продолжал призывать к «защите отечества». Может ли истинный патриот быть не со своим народом? нет! — отвечал я сам себе. Значит, правда не там, где я искал ее раньше. Окончательный удар по иллюзиям нанес Корниловский мятеж. Я постепенно стал осуждать войну, проникся недоверием к Временному правительству». Солдаты отказывались стрелять в собратьев, стрелять в тех, кого буржуазия и тогда и сейчас предпочитает называть не иначе как «сбродом». Классовые симпатии никто не отменил.
Назад: Кто виноват?
Дальше: После отречения царя
