Претензии миссионеров в Индии и Китае
Довольно! Одобрение, с каким эта книга была принята церковью, и приписываемая ей своеобразная святость достаточны, чтобы показать, насколько ее покровители ценили правдивость. В заключение мы можем добавить, что квинтэссенция «Декамерона» Боккаччо покажется самой скромностью по сравнению с грязным реализмом «Золотой легенды».
Мы не можем смотреть без великого удивления на стремление католической церкви обращать индусов и буддистов в христианство. До тех пор, пока «язычник» держится за веру своих отцов, у него имеется, по крайней мере, одно заслуживающее искупления качество – он не стал отступником ради только одного удовольствия обменять один набор идолов на другой. В протестантизме он может найти некоторую новизну; ибо там он, по крайней мере, выигрывает сокращением его религиозных воззрений до их простейшего выражения. Но когда буддист предпочел обменять Сапоги Дагуна на Босоножки Ватикана или восемь волосков с головы Гаутамы и зуб Будды, производящие чудеса, на пряди волос христианского святого и зуб Иисуса, производящие значительно более глупые чудеса, – то у него нет основания, чтобы хвастаться своим выбором. Про сэра Т. С. Рафлза рассказывают, что в своей речи, произнесенной в Литературном обществе Явы, он рассказал следующий характерный эпизод:
«При посещении великого храма на холмах Нангасаки английский уполномоченный был принят с большим почетом со стороны почтенного патриарха северных провинций, человека восьмидесятилетнего возраста, который роскошно его угостил. При обходе дворов храма один из присутствующих английских офицеров необдуманно с удивлением воскликнул: “Иисус Христос!” Патриарх, полуповернувшись к нему, со спокойной улыбкой многозначительно поклонился и выразительно сказал: “Мы знаем вашего Иаса Христа! Но – не навязывайте нам его в наших храмах, и мы останемся друзьями”. И так, обменявшись сердечным пожатием рук, эти две противоположности расстались».
Вряд ли имеется какое-либо донесение, присланное миссионерами из Индии, Тибета или Китая, в котором не было бы жалоб на дьявольское «неприличие» языческих ритуалов, на их прискорбное бесстыдство, которые все «наводят на мысль о поклонении дьяволу», как де Мюссе нам говорит. Вряд ли нас можно убедить, что нравственность язычников хоть сколько-нибудь улучшилась бы, если бы им была дана возможность свободно ознакомиться с жизнью, скажем, царя-псалмопевца, автора тех благозвучных «Псалмов», которые так восторженно повторяются христианами. Разница между Давидом, исполняющим фаллический танец перед святым ковчегом – эмблемой женского начала, – и индусским вишнуистом, носящим ту же эмблему на лбу, – говорит в пользу первого только в глазах тех, кто не изучил ни древней веры, ни своей собственной. Когда религия, которая вынудила Давида отрезать и предъявить двести крайних плотей своих врагов, прежде чем он мог стать царским зятем [«1 Самуила», XVIII, 27], принята за образец христианами, то они поступили бы разумнее, не бросая упреков в лицо язычникам, что их вера бесстыдная. Помня многозначительное изречение Иисуса, им следовало бы прежде вытащить бревно из собственного глаза, чем указывать на пылинку в чужом глазу. Сексуальный элемент настолько же заметен в христианстве, как в любой из «языческих религий». Несомненно, нигде в Ведах невозможно найти такой грубости и нескромности в выражениях, какую теперь исследователи обнаруживают по всей Моисеевой Библии.
Мало толку задерживаться на обсуждении вопросов, которые так мастерски были освещены анонимным автором, труд которого в прошлом году наэлектризовал Англию и Германию; что же касается обсуждаемой нами отдельной темы, то самое лучшее будет порекомендовать прочесть ученые труды д-ра Инмана. Хотя труд этот односторонен и во многих местах несправедлив по отношению к древним языческим и еврейской религиям, факты, рассмотренные в «Языческом и христианском символизме», безупречны. Также мы не можем согласиться с некоторыми английскими критиками, которые обвиняют его в намерении уничтожить христианство. Если под христианством подразумеваются внешние формы религиозного поклонения, то он, несомненно, стремится к их разрушению, ибо в его глазах, так же как в глазах каждого истинно религиозного человека, изучавшего древние экзотерические верования и их символизм, – христианство есть чистое язычество, а католицизм с его идолопоклонством намного хуже и вреднее, чем индуизм в самом своем идолопоклонническом аспекте. Но, осуждая экзотерические формы [верований] и разоблачая символы, автор критикует вовсе не религию Христа, а искусственную систему богословия. Мы позволим ему самому проиллюстрировать позицию его собственным языком, приводя цитату из его предисловия:
«Когда, благодаря проницательности какого-либо наблюдателя, обнаруживались вампиры, – он пишет, – их, как нам говорят, с позором убивали посредством кола, который забивали в их тело; но опыт показал, что они обладали такою цепкостью к жизни, что вставали снова и снова, несмотря на новые применения кола, и не успокаивались окончательно до тех пор, пока их не сжигали целиком. Подобным же образом возрожденное язычество, которое господствует над последователями Иисуса из Назарета, поднималось снова и снова после того, как его прокалывали. По-прежнему лелеемое многими, оно осуждается лишь немногими. Среди других обвинителей и я возвышаю свой голос против язычества, которое так сильно присутствует в церковном христианстве, и сделаю все, что смогу, чтобы разоблачить обман. В одном повествовании о вампире в “Тхалаба”, написанном Саути, оживленное существо принимает вид горячо любимой девушки героя, и он обязан собственной рукой убить ее. Он это делает; но когда он наносит удар своей возлюбленной, он чувствует уверенность, что убивает только демона. Подобно этому, стараясь уничтожить распространенное язычество, облекшееся в одежды христианства, и я не нападаю на действительную религию. Мало найдется таких, кто будет обвинять в злых намерениях работника, очищающего грязь с поверхности прекрасной статуи. Могут быть люди слишком щепетильные, чтобы касаться противных тем, но даже они порадуются, когда кто-нибудь другой удалит грязь. Нужен такой мусорщик».
Но разве это только идолопоклонники и язычники, кого католики преследуют и о ком они, подобно Августину, вопиют Богу: «О, мой Боже! Я так хочу, чтобы враги Твои были убиты(?)». О, нет! Их стремления больше проникнуты духом Моисея и Каина. Именно против своих ближайших родственников по вере, против своих братьев – раскольников – вот против кого они теперь интригуют за теми стенами, которые укрывали любителей убивать – Борджиа. Лавры детоубийственных, отцеубийственных и братоубийственных пап оказались подходящими советниками Каинам из Кастелфидардо и Ментаны. Теперь настала очередь славянских христиан, восточных схизматиков – филистимлян греческой церкви.
Его святейшество папа, после того, как исчерпал, в метафоре самовосхваления, все возможные приравнивания себя к великим библейским пророкам, наконец, действительно уподобился библейскому патриарху Иакову, «боровшемуся со своим Богом». Он теперь увенчивает здание католической набожности открытыми симпатиями к туркам! Наместник Бога на Земле провозглашает свою непогрешимость тем, что в истинно-христианском духе одобряет деяния мусульманского Давида, современного башибузука, и кажется, что ничем невозможно доставить большего удовольствия его святейшеству, как преподнесением ему в подарок последним нескольких тысяч болгарских или сербских «крайних плотей». Верная своей политике быть чем угодно и для кого угодно, лишь бы в пользу своих интересов, Римская церковь, пока мы пишем эти строки (1876 год), благожелательно взирает на зверства в Болгарии и Сербии и, вероятно, маневрирует с Турцией против России. Лучше ислам и ненавистный до сих пор полумесяц над гробницей христианского бога, чем Греческая церковь, признанная в Константинополе и Иерусалиме государственной религией. Подобно дряхлому и беззубому бывшему тирану в изгнании, Ватикан рад ухватиться за любой союз, который обещает если и не восстановления его власти, то хоть ослабления своего противника. Топором, которым когда-то размахивали его инквизиторы, он теперь потихоньку играет, ощупывая его лезвие, ожидая и надеясь, хотя и надеяться не на что. В свое время папская церковь ложилась со странными постельными товарищами, но никогда раньше она не падала так низко, чтобы оказывать моральную поддержку тем, кто в течение 1200 лет плевали ей в лицо, называли ее последователей «неверными собаками», отвергали ее учения и не признавали божественности в ее Боге!
