Весной 1928 года в городе Шахты (Ростовская область) были арестованы пятьдесят советских и пять немецких инженеров и техников. Всех обвинили в саботаже и диверсиях. Так началось громкое «шахтинское дело», о котором страна узнала, прочитав 12 марта 1928 года газету «Известия»:

«На Северном Кавказе, в Шахтинском районе Донбасса, органами ОГПУ при прямом содействии рабочих раскрыта контрреволюционная организация, поставившая себе целью дезорганизацию и разрушение каменноугольной промышленности.

Следствием установлено, что работа этой контрреволюционной организации, действовавшей в течение ряда лет, выразилась в злостном саботаже и скрытой дезорганизаторской деятельности, в подрыве каменноугольной промышленности методами нерационального строительства, ненужных затрат капитала, понижении качества продукции, повышении себестоимости, а также в прямом разрушении шахт, рудников, заводов».

Арест немецких инженеров повлек за собой международный скандал. 15 марта 1928 года советскому полпреду в Берлине вручили ноту: арест германских инженеров и техников вызвал в деловых кругах «резкое возражение и чувство большой неуверенности в отношении всей совокупности экономических отношений с СССР».

Четверо из пяти немцев работали в крупной фирме «Альгемайне Электрише Гезельшафт». Ее руководитель Феликс Дейч был сторонником экономического сотрудничества с Россией. Он сразу же заявил немецкому послу графу Ульриху фон Брокдорф-Ранцау в Москве, что вообще разорвет контракты, если его инженеров не освободят. Ранцау обратился к Чичерину.

Граф Брокдорф-Ранцау, бывший министр иностранных дел Германии, вручил свои верительные грамоты в Москве еще 6 ноября 1922 года. Немецкий посол, как и Чичерин, был холостяком, не интересовался женщинами, любил работать по ночам. Они часто встречались с Чичериным за полночь и вели на французском языке беседы о литературе и философии. Посол был сторонником тесного сотрудничества России и Германии, которые должны вместе противостоять победителям в Первой мировой. Умирая, он попросил брата передать Чичерину, что сближение двух народов было главной целью его жизни. Но для советских вождей Брокдорф-Ранцау был врагом, который участвовал в каких-то подрывных акциях.

Сталин писал одному из членов политбюро:

«Чичерин слаб до тошноты, он влюблен в Ранцау и нередко забывает об интересах своего государства. Он, чудак, думает, что Ранцау (или любой посол) может вести свою политику («дружественную» нам!), отличную от политики Германского правительства. Дитя…»

Но доводы наркома Чичерина и его заместителя Максима Максимовича Литвинова, которые доказывали политбюро, что суд над немцами, приглашенными работать в Советскую Россию, невероятно повредит стране, возымели действие.

Двоих немцев почти сразу освободили. Но трое предстали перед судом.

Председателем Специального судебного присутствия Сталин утвердил Андрея Януарьевича Вышинского, своего любимого юриста, который любому преступлению власти придавал законный вид. После «шахтинского дела» Вышинский написал книгу, в которой, в частности, писал: «Советский суд — этот ответственнейший орган пролетарской диктатуры — должен исходить и всегда исходит исключительно из соображений государственной и хозяйственной целесообразности».

Вышинский вынес заранее утвержденный политбюро приговор: одиннадцать обвиняемых приговорили к смертной казни, остальных — к различным срокам тюремного заключения. Иностранцам повезло больше. Хлопоты Чичерина и Литвинова не пропали даром. Двоих немцев оправдали, третьему дали год, но вскоре освободили.

В реальность обвинений в стране поверили почти все. За малым исключением. В октябре 1928 года умер известный ученый-металлург, член-корреспондент Академии наук Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, брат знаменитого географа. Его предсмертное письмо попало в эмигрантскую печать:

«Все знают, что никакого саботажа не было. Весь шум имел целью свалить на чужую голову собственные ошибки и неудачи на промышленном фронте… Им нужен был козел отпущения, и они нашли его в куклах шахтинского процесса».

Процессы такого рода играли мобилизующую роль, потому что мнимых вредителей объявляли агентами и пособниками иностранных разведок: вредители вели дело к войне. На пленуме ЦК об опасности вредительства предупреждал Андрей Александрович Жданов, секретарь Нижегородского губкома:

— Мы в нашей губернии, за последние месяцы в особенности, имеем целый ряд случаев поджогов и аварий, из которых мы считаем не все случайными. Мы установили такие вопиющие факты, что на заводах, где мы обследовали противопожарную охрану, перед пожарным сараем, в котором находились машины, имелась неразметенная куча снега, которая в случае пожара не давала возможности вывести машины из сарая. В другом месте вода в бочках оказалась замерзшей, в третьем месте дежурные спали.

Слушавший его с изумлением Станислав Викентьевич Косиор, секретарь ЦК, откликнулся с откровенной издевкой:

— Это тоже вредительство, когда дежурные спят?

Но, похоже, один Косиор сообразил, что Жданов, сам того не желая, наглядно показал: мифическое вредительство есть на самом деле элементарное разгильдяйство и неспособность справиться со своими обязанностями.

От Станислава Косиора, которого смущали притянутые за уши обвинения, Сталин со временем избавился — расстрелял в 1939-м. А на точно следовавшего партийной линии и сметливого Андрея Жданова обратил внимание и вознес его на вершину власти.

С «шахтинского дела» начались совершенно одинаковые процессы. Они должны были показать стране, что повсюду действуют вредители, они-то и не дают восстановить промышленность и вообще наладить жизнь. А вредители — агенты империалистических разведок, готовящих военную интервенцию.