Я пробирался сквозь лабиринт улиц по тротуарам с торчащей между плиток травой. На фоне пасмурного неба впереди уже маячила темная громада музея. От обрамлявшего вход лепного орнамента осталось немногое, и теперь внутрь вела зияющая дыра с двумя обвалившимися колоннами по бокам. Я тревожился, что не сумею найти Диану во тьме пустых коридоров и безмолвии залов, но тут рваные облака разошлись, и меж них выглянула почти полная луна. На лестнице стояла облитая серебром фигура, и я услышал прерывистый вздох.

Лунный свет выдал и меня, и я робко шагнул сквозь его бледную дымку к ступеням, на которых меня ожидала она — богиня, только больше не золотая, а серебряная, не далекая, а близкая. Не знаю, как мы оказались рядом. Знаю лишь, что никто не сказал ни слова, но внезапно я ощутил серебристый холод ее щеки и гибкое тело, а затем прохладнотеплую влажность губ…

Казалось, прошла вечность.

— Я так долго искала тебя. Ты не мог не быть настоящим. А потом увидела в партере, и меня охватил такой стыд…

— Успокойся, милая. Все будет хорошо.

— Я стала собственностью Дестейла месяц назад. До этого жила на ферме. Отец прятал меня много лет, но одним ужасным вечером Дестейл нагрянул с проверкой. Я была в полях, ничего не знала и пришла на площадь, а там он…

— Все будет хорошо, — снова шепнул я, снимая поцелуями серебряные слезинки с ее влажных щек.

— Когда я увидела тебя во сне, то поняла, что ты тот единственный, и больше мне никого не надо. И это ты должен был поцеловать меня первым, ты…

— Я и поцеловал тебя первым. Другие поцелуи не в счет. Прошлое не имеет значения.

— Я… Я даже не знаю твого имени.

— Алан.

— Мое тебе, конечно, знакомо. Только сначала меня звали Даяна, но Спецслужба сменила его на Диану. Говорят, так лучше для афиши.

— Диана или Даяна, какая разница. Я тебя все равно люблю.

— Я тоже тебя люблю, Алан. Люблю долгие годы. Так странно любить человека, с которым даже не знакома, мечтать о том, кого даже не встречала. А ты тоже видишь этот сон? Серость и жуткая тишина, и такое чувство, будто движешься… и человек без лица…

— Да.

— Порой мне кажется, я больше не вынесу. Я словно схожу с ума. В чем смысл, Алан? Почему мы каждую ночь видим один и тот же сон?

— Пока не знаю.

Я рассказал ей об Актусе и его онтологических теориях, описал, что почувствовал вчера ночью, когда тот силой мысли пытался показать мне свою новую реальность.

Лунный свет стал ярче, и я обратил внимание на одежду Дианы — простое белое платье, дешевое пальтишко выше колена.

— Твое платье, твое пальто — они…

— Мои собственные, — гордо ответила она. — Дестейл не имеет к ним никакого отношения… Потоку я их и надела.

— Те же самые, что ты носишь в нашем сне.

Диана подняла руку и рассмотрела синий рукав. Затем опустила глаза на подол белого платья, выглядывающий из-под пальто.

— Ну да, те же самые, — удивленно сказала она, потом взглянула на меня, на мой старый костюм и потрепанную куртку. — И твоя одежда — она тоже как во сне!

Она была права. Внезапно возникло чувство, что я почти знаю ответ на загадку нашего раздвоенного существования.

— Идем, — сказал я. — Познакомлю тебя с Акту сом.

— А как же Дестейл? Если я скоро не вернусь, он меня хватится и поднимет на ноги весь город.

— Неважно, я все равно не могу тебя отпустить. А ты сама хочешь обратно?

Она передернула плечами.

— Нет! Ни за что на свете.

Мы стали спускаться по ступенькам. Просвет в облаках сузился, но луна все еще ярко сияла в нем, делая длинную жухлую траву похожей на серебристый морской прибой и превращая кусты и кроны деревьев в серебряное кружево. В темной путанице ветвей свет дробился на осколки, вспыхивая там и тут пронзительными искрами… Уж не на ножнах ли мечей?

Я дернул Диану назад в темноту входа, и тут из кустов на лужайку перед музеем высыпали фигуры в военной форме. Одна была выше остальных и казалась знакомой. На мгновение луна высветила заостренное лицо — Дестейл!

Мы заскочили в музей и кинулись наверх по пыльным ступеням. Меня не покидали мысли о солдате, который стоял в закусочной, и о других, которые наверняка шли за мной по улицам и докладывали начальству каждый мой шаг. Я путал след как только мог и несколько раз возвращался, чтобы проверить, нет ли хвоста, но, очевидно, был недостаточно осторожен.

А может, это Диана была недостаточно осторожна. Не исключено, что Дестейл проследил и за ней. Мы сильно его недооценили. А ведь по насмешке в его глазах я мог бы и догадаться, что он заметил, как Диана посмотрела на меня прошлой ночью — взглянула и покраснела, после чего ушла со сцены, не закончив представления.

И вот он пришел лично вернуть любовницу и разделаться с соперником — но не из гнева, просто решил еще немного потешить эго, отказав мне в том, на что лишь сам имеет право. Для такого, как он, неверность Дианы ничего не значит — всего лишь очередная крестьянская девушка, которую он присвоил. Он ею владеет, но не любит.

Внизу громко протопали сапоги, и фонари прорезали темноту рапирами света. Взбежав по ступенькам, я отыскал на ощупь старинное пианино, больше века украшавшее лестничную площадку. Ощутив под пальцами запыленное красное дерево, навалился плечом и толкнул изо всех сил. Колесики ножек скрипнули, выдавая наше местонахождение, но тяжеловесный инструмент сдвинулся с места и покатился.

Знай аристократы, что за махину выхватил из темноты свет их фонарей, в жизни бы не ступили на лестницу. Я дал им подняться до половины, а потом с помощью Дианы столкнул тяжеленное пианино вниз.

Лестница была узкой, с одной стороны стена, с другой — кованое ограждение. Когда военные увидели, какое неожиданное оружие против них применили, музей огласился разноголосыми криками. Солдаты сами прыгали вниз, и свет брошенных фонарей дико плясал на стенах.

С предсмертным всхлипом лопнувших струн пианино завершило свою жизнь у подножия лестницы. Мы не стали ждать, пока преследователи опомнятся, и, проскочив к выходу, поспешили скрыться в ночи. Луна снова спряталась в лохмотьях облаков, улицы утонули в темноте.

Мы оба пришли в музей пешком, как, по всей вероятности, и Дестейл со своими людьми. Однако я опасался, что скоро появятся флаеры. Чем быстрее мы доберемся до запутанных улочек гетто, зачастую укрытых навесами, тем скорее окажемся в безопасности.

Путь лежал через городское кладбище. Мы прошли рукотворные холмы и долины солдатских захоронений, обогнули высокую стену, за которой находились неприкосновенные могилы аристократов, миновали болотистую низину, выделенную гражданским для их покойников, и наконец оказались в гетто. Погони пока не наблюдалось, но я все равно не осмеливался остановиться и отдохнуть и все поторапливал Диану в лабиринте узких улочек, переулков, внутренних двориков. Вот и рынок…

— Алан, ты хромаешь.

— Да. — Я остановился.

— Ты поранился! Почему не сказал мне?

— Это случилось очень давно. — Несмотря на все попытки сдержать застарелую горечь, она прозвучала в моем голосе.

— Ой, извини.

— Да нет, мне давно следовало рассказать.

Закончив, я почувствовал ее руку в своей. Мы долго молчали. Выл ноябрьский ветер, разметая по тротуарам мертвые листья. Облака в просветах между зданиями висели низко как никогда… Некоторые, казалось, касались крыш. Облака…

Или флаеры с выключенным огнями?

Я затянул Диану под низкий навес и напряженно вгляделся во мрак. Она, похоже, не заметила моего страха.

— Постарайся не злиться так, милый. Аристократы тоже несчастливы. Даже Дестейл несчастлив. Слышал бы ты, как он кричит по ночам… Он достоин жалости, а не ненависти.

— Еще чего. — Я уже не сомневался, что темные размытые пятна над кровлями лачуг — это флаеры.

— Я много раз задавалась вопросом, почему он кричит, — продолжала Диана. — Такое чувство, что ему ужасно больно, невыносимо больно. Теперь я, кажется, знаю ответ. Во сне на человеке без лица офицерская форма. Знаки отличия на воротнике залиты кровью из раны, поэтому невозможно определить звание, но он высокий, худой и очень знакомый. Мы оба видели его прежде.

Я уставился на нее, флаеры были позабыты.

— Дестейл!

Она кивнула.

— Да, он и есть наш человек без лица.

— Пришло время проанализировать ваш сон, — сказал Актус.

Мы с Дианой переждали под навесом, пока не улетели флайеры, и поспешили к моей хижине. Я думал, Актус станет уговаривать нас покинуть город, но он равнодушно отнесся к моему отчету о засаде и ничуть не встревожился, узнав о погоне. Он просто кивнул и попросил Диану рассказать ее версию сна.

Теперь Актус невозмутимо стоял перед нами, его длинные обезьяньи руки свисали по бокам, неандертальское лицо напоминало бесстрастную маску. Увидев его впервые, Диана обмерла, но вскоре оправилась от потрясения и рассказала свою версию, по сути почти не отличавшуюся от моей. Рассказала спокойно и просто и сейчас смотрела на ученого с растущим благоговением.

— Хотя вы оба, как и тот третий, видите один и тот же сон уже много лет, событие, которое станет его причиной, еще не произошло.

Когда я попытался перебить его, он поднял свою огромную лапищу.

— Пожалуйста, Алан, дай мне закончить. Времени очень мало, а я хочу, чтобы вы понимали, когда попадете на Сириус-9, почему ваш перенос туда в каком-то смысле произошел мгновенно, а в каком-то потребовал больше восьми лет.

Тихие слова, которые слетали с его грубых губ, звучали успокаивающе. При свете фонаря я заметил, что Диана расслабилась, и ощутил, как меня отпускает собственное напряжение. В присутствии этого чудесного человека любой бы почувствовал себя в безопасности.

— Если учесть период частичного осознания, то сон, где вы увидели друг друга, начался примерно восемь лет и восемь месяцев назад. А поскольку вы оба до недавнего времени воспринимали третьего не более чем смутную мужскую фигуру, то события, которые дадут толчок сну, видимо, настолько неприятны, что ваша психика выставила блоки. А так как и ты, Алан, и вы, Дайна, оба видите сон, есть вероятность, что третий его тоже видит, хоть и совершенно иначе. Однако мы не поймем, что он испытывает, если не докопаемся до первопричин самого сна.

Он на мгновение замолк и наклонил голову набок, будто прислушивался. Но снаружи доносились лишь завывания ветра и редкое громыхание жестяной кровли.

Акту с продолжал:

— Прошлой ночью я сказал, что можно создать индивидуальную субъективную реальность вне массового поля идей, в котором мы заперты. Я сказал также, что освободив свой разум от влияния априорного фактора, смог бы переместить не только себя, но и вас из одной субъективной точки вещи в себе в другую субъективную точку без всяких вспомогательных устройств. Однако мои рассуждения были ущербны, во-первых, потому что перемещение подобного рода все же потребует некоего устройства — человека как устройства, — а во-вторых, априорный фактор будет по-прежнему влиять на разум людей, которых я телепортирую, а значит, непременно скажется и на самой телепортации.

Посудите сами: массовое поле идей представляет собой совместное усилие человечества постигнуть вещь в себе. И если в ходе человеческой истории это поле развивалось, становясь все сложнее и сложнее, все насыщеннее идеями, то и с априорным фактором, который помог его формированию, происходило то же самое.

Всем миром эоантропа были холмы и деревья, дни и ночи. Звезды в небе представлялись огнями столь близкими, что до них можно дотянуться, если подняться на высокую гору. А солнце виделось просто небесным костром где-то рядом со звездами. Априорный фактор при эоантропе находился в зачаточном состоянии и был столь же примитивен, как и связанное с ним поле идей.

Однако теперь поле идей достигло такой степени зрелости, что у нас есть континенты и моря, века и тысячелетия, звезды и галактики. Пространство и время сливаются, становятся единым целым, и априорное знание современного человека развилось настолько, что уже учитывает ограничивающий фактор скорости света…

С улицы послышались крики. Затем треск фотонного ружья и женский вопль.

— Дестейл! — воскликнул я. — Он прочесывает весь сектор. Надо убираться отсюда!

— Нет. — Нескладное обезьянье лицо в желтом свете фонаря вдруг словно постарело. Вокруг рта пролегли складки, которых там раньше не было, глаза совсем запали.

Я обнял Диану за плечи.

— Не бойтесь, — раздался голос Актуса. — Вам двоим опасаться нечего. Еще чуть-чуть, и окажетесь в раю. Сон, который вы видите уже восемь лет и восемь месяцев — это подсознательная априорная попытка рационально объяснить ваше мгновенное перемещение отсюда на Сириус-9. Хоть вам и кажется, что вы видите один сон, потому что ваши версии схожи, на самом деле это два отдельных сна. Даже три, если считать версию вашего спутника. В вашем случае сон представляется идентичным, так как вы оба сходным образом участвуете в событии, которое дало ему толчок.

Поскольку вы даете рациональное объяснение не только собственному перемещению, но и чужому, другие люди имеют правдоподобный физический облик. Однако, хотя вы «увидели» их в темноте, вы фактически вспоминаете их такими, как в момент перехода.

Действия и реакции, которые вы приписываете другим людям, всего лишь плод воображения. Например, Алан, когда ты сказал, что лицо Дианы побелело, тело замерло, а губы открылись в беззвучном крике, едва она осознала отсутствие лица у третьего участника сна, тебя выдали речевые штампы. Ты ожидал, что ее реакция окажется такой, как у героини романтических сказок, которые тебе довелось читать, вот твое подсознание и нарисовало эту картину.

А когда ты пытался общаться с Дианой, читая по губам, у тебя ничего не вышло, поскольку потребовалось бы дать ответы на свои же вопросы. А у твоего подсознания этих ответов не было, так как априорное рациональное объяснение обходится и без них.

Пространства, кроме того, что разделяет ваши тела, в твоем сне нет потому, что даже априорному знанию не под силу создать пространство там, где отсутствуют объекты. Однако сама идея пространства налицо.

Света же нет, потому что, хотя априорное знание и содержит понятие скорости света, сам свет в него не входит, и, следовательно, его невозможно создать. А твое ощущение неимоверной скорости движения из одной точки в другую основано на априорной посылке, что если тело меняет свои пространственные координаты, то оно непременно движется. Тем не менее, хотя твоя субъективная скорость может равняться скорости света, ее не дано превысить…

В дверь замолотили кулаки.

На мгновение мы все застыли. Затем Актус сказал:

— Я хотел освободить весь мир, а могу всего двух человек. Однако массовое поле идей никогда не отличалось постоянством, и, хотя человечество кидается из одной крайности в другую, возможно, в один прекрасный день ему удастся создать свою собственную утопию.

В дверь заколотили снова, еще громче. Актус неторопливо пересек комнату.

— Причинность есть насмешка… — Он распахнул дверь.

На пороге стоял Дестейл. За спиной его серели лица офицеров, бледные и нереальные в свете фонаря. Дестейл выхватил меч, его льдистые голубые глаза мигом обшарили комнату поверх широченных плеч Актуса. Когда они остановились на Диане, их голубизна усилилась, но холод никуда не делся.

Дестейл попытался оттолкнуть Актуса с дороги. С таким же успехом можно было попытаться сдвинуть гору.

— Мутант! Макака! — бросил Дестейл, гневно сверкнув глазами.

Сверкнул занесенный клинок.

Актус принял удар грудью, по-прежнему загораживая собой дверной проем, лишь повернулся, заставив Дейстейла выпустить рукоять. При виде меча, уродливо торчащего из тела друга, мои глаза застлала кровавая пелена, и я ринулся к Дестейлу, видя перед собой только его горло, обтянутое серым воротником.

Я почти добрался до него, мои жадные пальцы уже коснулись серого воротника, но мощная, как бревно, рука Актуса вышибла из меня дыхание. Отлетев на другой конец комнаты, я сбил с ног Диану, мы врезались в стену и соскользнули на пол.

Перед глазами все плыло, я лежал почти оглушенный. Дестейл все еще стоял в дверях, судорожно нащупывая фотонный пистолет непослушными пальцами. Сзади напирали люди, и отступить он не мог, что и привело его к гибели.

Актус застыл, словно каменный обезьянобог. Внезапно он вырвал меч из своей груди и метнул в пол. Медленно, неумолимо поднялась правая рука, раскрылась огромная волосатая пятерня — и отчаянный вопль Дестейла захлебнулся в булькающей кровавой пене на месте вырванного лица.

Шатаясь, аристократ шагнул в комнату и рухнул у ног Дианы; по серой груди шинели расползалось ярко-красное пятно.

Прошло не более секунды, и в грудь Актуса ударил первый фотонный заряд. И все же этой секунды хватило. Его лицо исказилось от напряжения, кожа туго обтянула горные кряжи скул. Свет в комнате потускнел, угас, но из темноты до меня донеслись прощальные слова:

— Сириус-9, Алан! Теперь он твой, постарайся его сберечь!