Чашка двадцать восьмая
«Волонтеры вечности»
О любви, боли и страдании
Я: В этом выпуске, поскольку сама повесть «Волонтеры вечности» уже обсуждалась в главе «Чужак», будем говорить про «Магахонских лис», первую из трех в сборнике. Несмотря на то, что в книге полно мертвецов, книга о жизни, любви и любви к жизни, я верно понимаю?
М.Ф.: Да, еще бы!
Для меня вообще не характерен другой подход.
Ну вот любовь к жизни я хорошо понимаю, а любовь как таковая там довольно интересная. Очень странный вид любви, если уж на то пошло. Гораздо больше смахивает на обладать. В виде существительного.
Так и есть.
Ну, в смысле это не моя идея – называть такое отношение к человеку «любовью». Это общекультурный баг.
С любовью вообще все сложно. Я имею в виду, этим словом называют столько разных, часто диаметрально противоположных вещей, что о ней вообще стало почти невозможно говорить.
Потому что каждый раз перед употреблением этого, гхм, термина, надо, по уму, давать определение, о чем именно мы сейчас говорим. А то каждый поймет-подставит свое.
С одной стороны – распространенный вид причинения добра любой ценой. С другой – люби разбойник Джифа жизнь немного меньше, вряд ли у его возлюбленной что-то получилось бы.
Вот кстати, думаю, нет. В смысле, дело не в его любви к жизни.
От любви к жизни трупы не воскресают.
Я хочу сказать, с любовью у леди было как-то не очень, зато с магией – все хорошо. Одно другому не мешает – в общем-то, к сожалению. Хотелось бы, чтобы у умных и хороших все получалось, а у глупых и злых – ничего. Но это только на определенном (очень высоком) уровне так. До него – просто не коррелирует.
Тогда давай уточним термин. Потому что это очень интересный вид любви. Как будто начисто лишенный такой важной составляющей как нежность и уважение. Ярость – да. Любовь-гнев, любовь-страсть, любовь во что бы то ни стало настоять на своем.
Да ладно, какой там «интересный вид любви». Обычная страсть, помноженная на чувство собственности и полную неготовность учитывать волю и интересы объекта страсти. Такой «любви» вокруг полно.
Большинство вообще иначе не умеет.
Ну, к счастью, они не умеют и колдовать. Многих пронесло!
Я даже не уверен, что это в самом деле именно любовь. Я бы, скорее, назвал это обостренным, но невоспитанным чувством справедливости, невоспитанном в том смысле, что эта справедливость – только для того, кто ее несет, а к миру вообще отношения не имеет. Справедливость без равновесия.
Да конечно, это вообще не любовь, просто состояние, которое в текущей культуре принято называть этим словом.
Насчет чувства справедливости в точку, конечно.
На самом же деле, эта незаурядная ведьма, героиня «Магахонских лис» в вопросах любви, наоборот, самая заурядная тетка. Таких (и теток, и дядек) полно.
Любовь, сильно замешанная на обиде, да? Можно же так сказать. С приложением магии может дать тот самый коктейльчик, который и заставляет причинять добро направо и налево.
Я думаю, в первую очередь замешанная на присвоении.
Обида – уже следствие. Самые страшные обиды в любви – от того, что присвоить не удалось.
Самые жестокие трагедии – на этой почве.
Ты знаешь, мне очень нравится словарное определение обиды. То чувство, которое возникает, если с нами, как нам кажется, обошлись несправедливо, отняли что-то, на что мы имеем полное право. Когда речь идет о том, что мы имеем полное право на кого-то – получается вот такое вот.
Не было бы желания присвоить, не было бы и повода для трагедий.
Когда любовь – не акт присвоения, любой поворот, включая отсутствие взаимности, приносит не гнев, а печаль. Ну типа – жалко, что так не совпало; ладно, идем дальше.
Ну и все.
В этом смысле там есть прекрасный пример второй пары – взаимодействия Макса и Меламори. Делать что-нибудь вместе – важнее, чем принадлежать друг другу.
Да, там все это происходит на фоне пионеров-отличников, живых примеров, таких положительных, что хочется дать им в глаз. На фоне Меламори с Максом, которые вот как раз только что окончательно и бесповоротно друг друга отпустили – ну, грустно, ну, не срослось.
Две пары отлично оттеняют друг друга.
Ну, им, понятно, проще – Меламори с Максом, я имею в виду.
У них другая сверхценность с самого начала, хотят они того или нет.
Их сверхценность – их отношения с магией.
На фоне этого любой роман, что счастливый, что несчастный – максимум, повод разучить что-нибудь новенькое и сделать очередное невозможное. Минимум – повод погрустить (и на чердачок – работать, работать).
Ага. Сверхценности и приоритеты. Это довольно интересный момент, кстати.
Это очень важный момент – сверхценность.
Но вот так вот, поверхностно (я нарочно) – разве милая влюбленная леди не делает это самое невозможное? Вроде делает. Но оно же одновременно и недопустимое.
Леди, конечно, совершила невозможное, и это она молодец.
Это было бы совершенно бесценно, если бы она практиковалась в этой отрасли магии и хотела достичь в ней совершенства. Правда, на определенном этапе продвижения ей стало бы понятно, что «оживлять мертвецов» равно «доставлять им страдания», и тогда пришлось бы менять специализацию, ну или осознанно продолжать практиковать садизм.
(Реплика в сторону: та любовь, которую мы с тобой обсуждаем, сверхценностью имеет собственные страдания. И они кажутся сильнее, чем те, которые ты причиняешь, даже если это садизм со всех точек зрения.)
Кроме того, нельзя забывать, что для большинства людей опыт отношений с противоположным (или не очень противоположным, кому как нравится) полом – самое яркое, что было в их жизни вообще.
Вся эта химия, буря эмоций, острота ощущений и т. п. Поэтому так много разбитых сердец и сломанных судеб – яркость впечатлений превращает отношения с партнером в сверхцель. Но сверхцелью может быть дело жизни. Это – ну, просто правильный масштаб. Цель (сверхценность) должна быть больше человека. Чем больше, тем лучше. Потому что именно это и выращивает нас.
А делать сверхцелью присвоение человека – это не только подло (по отношению к человеку), но и мелко. Просто очень мелко, и все. Человеки, в общем, равны друг другу. Уже хотя бы поэтому из отношений с партнером не сделаешь годную, рабочую сверхцель.
Вот возражу: не отношения с партнером, а свое отношение к партнеру. Отношения-то там как раз у Макса и Меламори.
Для меня это малозначительный нюанс. Он просто описывает некоторый перекос.
(Тут наверное надо начинать обсуждать, что такое вообще отношения и «отношения». Ой, как же не хватает словаря!)
Да, так вот, я о том, что даже хорошо и правильно, без перекосов выстроенные отношения, не следует назначать сверхценностью и делать сверхцелью. Потому что не тот масштаб.
Ну да. Мне кажется, это важно. Партнерство предполагает фигуру другого. А когда сверхценность – твое отношение к кому-то, любовь велика как океан, эта фигура в лучшем случае не учитывается, а в худшем – превращается в прокрустово ложе.
Отношения с другими (правильно или неправильно выстроенные) должны быть частью жизни. Возможно, очень важной. Но уж точно не единственной целью ее.
Я об этом сейчас.
А так-то ты прав, конечно.
Момент выверения шкалы сверхценностей, да?
Да.
Вообще назначать другого человека своей сверхценностью – вдруг подумалось мне – это помещать его на заведомо неподходящее человеку (любому) место. Типа – назначать божеством.
А мы все знаем, что случается с людьми, назначенными божествами. В большинстве случаев их приносят в жертву, предварительно откормив. Иногда, если очень повезет, просто прогоняют по истечении срока.
Ого. Интересная мысль. А не наоборот? Божеством, сокровищем – назначают себя, испытывающего такие невероятные чувства. И этому божеству жертвы-то и полагаются.
На самом деле, конечно, да.
Но это обычно неосознанно. Тайно – часто даже от самого себя.
А на внешнем уровне – о, ты, мое прекрасное божество! И ну его мазать маслами, пока не сбежал.
То есть оба процесса – правда.
Их сумма – мистерия принесения в жертву актера, временно исполнявшего роль божества.
Или убить для верности, а потом оживить – и точно никуда не денется. Забавно, что господа мятежные магистры примерно это делали с Миром, в котором действовали. То есть выстроенные отношения – с кем угодно другим, с человеком, с миром – еще как могут быть очень большой сверхценностью. И отношения мятежных магистров с Миром же – из той же серии.
Как было уже сказано в одной из глав: «Плюшки, плюшки, труп врага».
Если проще: «Я не могу отказаться от своих плюшек даже через твой труп».
«Я не могу отказаться от своих плюшек даже через твой труп» – да, это точно сказано.
Точно и беспощадно.
Многим такое зеркало не понравится. Многие не захотят узнавать в нем себя.
Собственно, это хорошее определение той любви, о которой мы говорим.
Да.
То есть речь идет о том, чтобы избавить от страданий себя. И, что самое интересное, это никогда так не получается. И трупов становится все больше, а плюшки нужны все крупнее. И «любимый» становится предоставителем плюшек, пока не кончается.
Это, совершенно верно, не получается никогда.
Страдания только множатся.
Сколько Баала ни корми.
Просто в случае Танны, как я понимаю, она была уверена, что плюшки продолжатся любой ценой, даже когда «любимый» кончился.
И более того: вот любимый кончился, щас начнутся самые сладкие плюшки. Потому что он будет ТОЛЬКО МОЙ.
Вот это интересный момент. Почему не утоляется то самое чувство несправедливости. Вроде бы ты получаешь то, на что имеешь право – по твоему убеждению. Но никогда не получаешь этого, как будто у тебя нет того места или органа, которым это можно получить. В случае Танны – если бы Джифа действительно стал тем самым «только ее» – он же быстро ей наскучил бы, влюбилась-то она в разбойника, а не в раба.
Ну видишь ли, тут такое смешное дело.
Человек-то знает о себе все.
Не осознает, но ЗНАЕТ.
То есть он ЗНАЕТ, что на самом деле не имеет права на то, что пытается себе присвоить?
Ну да.
Знает, зачастую не осознавая.
И страдает все больше и больше, так получается?
Да, поскольку отсутствие осознания не дает облегчения, а наоборот, сводит с ума. Потому что пока не осознаешь, даже с собой об этом не поговоришь.
Ну и получаются мучения как бы без причины.
При том, что причина, конечно же, есть.
И человек эту причину в упор не видит. Потому что не может или потому что не хочет?
Да при чем тут «хочет», не «хочет».
Слепой не хочет видеть оранжевый цвет?
Это проблема примерно того же уровня.
Ты не забывай: люди, по большей части, тычутся непонятно во что в темноте.
То есть все-таки упирается все в отращивание органов восприятия, причем окружающего мира, а не себя и своего страдания.
Ну да!
Всегда все упирается в отращивание этих прекрасных органов.
Были бы они в порядке, не было бы великого множества проблем.
Были бы другие, другого уровня, это да. Ну, как у Макса проблемы другого уровня – не провалиться во сне в Хумгат.
Серьезная проблема, и он (на том этапе) совершенно не способен самостоятельно ее решить. Зато с девчонками сразу все как-то понятно. В смысле, понятно, не понятно, а легко пережить.
Это, кстати, годный способ определять себе проблемы. Как там было выше о сверхценности – она должна быть больше тебя самого. То есть хороший выход – твои проблемы должны быть равны твоим сверхценностям, и то, и другое должно быть больше тебя самого.
Правильно выбранный масштаб сверхценности – это лучшее, что вообще можно для себя сделать.
Нет, ну правда, если уж должно что-то болеть, пусть болит весь мир, а не тот факт, что какой-то маленький (как и ты сам) человечек на свидание не пришел!
Это, по крайней мере, красиво.
Ага. И тут мы вспоминаем прошлый разговор с определением собственного масштаба. Пожалуй, я вот что скажу. Если твой масштаб (и масштаб твоих сверхценностей) определяется мерой твоего страдания – ты в итоге будешь окружен трупами. В лучшем случае. Труп твоих отношений – девушка не пришла на свидание – это же тоже труп.
Ну, это точно, да.
Вообще культура, в рамках которой мы выросли, склонна переоценивать страдания. Типа есть страдание – есть и масштаб.
«Страданиями душа совершенствуется, художник должен быть голодный» и так далее.
Насчет страданий, которыми душа совершенствуется, чуть ли не самая вредная ложь из всех.
Потому что страданиями души губятся и ломаются.
Просто редкие выстоявшие в страдании настолько круты, что привлекают к себе внимание. И разглядывая их, человек небольшого ума, неспособного на многоходовку, вполне может сделать заключение, что это от страданий он таким стал.
А он таким вопреки страданиям остался.
Такая беда.
Инициацией становится только пережитая боль, а ее бесконечное проживание становится травмой, на этом, вообще-то, все сказки основаны.
Ну да, да. Причем инициация требует строгой дозировки. А то некому будет переходить на следующую ступень.
Но этот культурный баг, кстати, основан на чистом злорадстве. Они там титаны духа, святые, художники, кто еще – короче, вот эти, которые лучше нас, – пусть страдают, чтобы нам не было так обидно, что они лучше. Чтобы мы видели преимущества своего ничтожества: не хочешь совершенствоваться, можно не страдать. Об этой оборотной стороне медали редко говорят. А людям не мешало бы поймать в себе этого мелкого демона, которому приятно, когда голодает художник. И за уши этого пакостника (демона, не художника) отодрать.
Так ведь пока опыт не усвоен, никакого перехода и не будет.
Именно что некому. Нет того нового, кто способен перейти. Я понимаю, что ты о том, что лупить человека страданием по голове, не давая ему отдышаться, – это калечить, а не инициировать.
И когда он делает это сам с собой (а так чаще всего и бывает), он калечит себя, причем успешнее, чем кто бы то ни было.
И да, если он калека – то почему кто-то должен оставаться здоровым. Или хотя бы сытым. Да еще и делать вещи, на которые он сам не способен ни в каком состоянии, – пусть хоть голодает, зараза!
Да.
Но вот что интересно.
Интересно, что именно в этой книге (я имею в виду «Волонтеры вечности» целиком, но первый эпизод как раз описан в «Магахонских лисах») наш главный герой делает первый шаг к одной своей сверхспособности, которая, по большому счету, гораздо важней всех остальных (вернее, ну как – важней, просто задает им оптимальный вектор). Я имею в виду, он начинает учиться той самой любви с большой буквы, от которой никаких особых телесных радостей и гормональных восторгов, но которая при этом – основа жизни. Ладно, одна из основ.
Я имею в виду ту любовь, синоним которой «милосердие».
Когда смотришь на чужого, возможно, неприятного тебе лично страдающего человека и понимаешь: «Я не могу, чтобы он страдал».
Когда для Макса стали невыносимы страдания мертвого Джифы Саванхи, он, можно сказать, и начал становиться тем, кем в итоге стал.
В последней повести, «Волонтеры вечности», он будет сходить с ума от страданий воскресающих на кладбище мертвецов, и это такое понятное продолжение банкета. Я же говорю, никаких тебе удовольствий. Трудная работа такая любовь.
Почему я называю эту разновидность сострадания «любовью» – да потому, что она стирает границы.
Любовь всегда стирает границы.
И насилие. Границы и насилие.
Отсюда и расхожая, замыленная многочисленными употреблениями не по делу, но все равно верная формула «Бог есть любовь» – да ясное дело, дух заполняет всех, все и каждого (мне удобней говорить «дух», а не «Бог», я так себе больше верю, но речь действительно об одном).
Вот это на самом деле довольно тонкая, но, мне кажется, очень важная разница – между «взламывает границы» и «стирает границы». Духу, чтобы заполнить собой, ничего взламывать не нужно, в противном случае это не дух.
У Макса вообще очень удачно получилось (это не нарочно такой авторский замысел, а просто правда текста, который пишет сам себя, а автор потом, спустя годы, видит). Я имею в виду, только он обнаружил, что его Смертные шары подчиняют чужую волю, и тут же – хлоп! – этот мучительный опыт любви-сострадания. Везучий он все-таки, черт!
А что касается твоей реплики – я думаю, взлом (и вообще насилие) может быть только между существами равного масштаба.
Будучи заведомо большего масштаба, мы естественным образом включаем в себя объекты своей любви.
Какой уж тут взлом.
Вот когда маленькое на большое кидается – мама не горюй!
Для меня это важный маркер – пока есть склонность к насилию, я еще, получается, нечто мелкое.
Понятно, что рост – процесс постепенный.
И сопровождающий его отказ от насилия (не декларативный, внутренний, именно отмирание этой потребности) – маркер, что процесс идет в нужном направлении. И вообще хоть как-то идет.
Я помню, у нас в разговорах в текстовом сообществе в Живом Журнале писатель Лея Любомирская как-то сказала: «Дело не в том, что я как-то там люблю людей, а в том, что если есть возможность <…> уменьшить количество острой боли <…>, лучше это сделать».
У тебя есть запись-ответ на эту реплику, и, пожалуй, она сама по себе – отличный итог этого разговора.
Вот она:
«Это очень точное описание того, к чему мы с реальностью пришли в результате долгих разборок.
Любить или не любить людей в целом и даже каких-то конкретных совсем не обязательно. Любовь – это как получится, она или есть, или нет, волевым усилием ее в себе не пробудишь, волевым усилием можно, разве только, заставить себя думать, будто любишь, причем на это усилие обычно расходуется столько энергии, что на активную деятельность ее уже не остается – сидит этакий вялый вареный овощ и думает: «оооооо, как я люблю людей», – и врет себе при этом, и фигли толку. Иногда еще он начинает думать: «ооооооо, а некоторые нехорошие мальчики и девочки людей не любят, а-та-та!» – и вот это уже все, трындец, спекся. Лучше бы с самого начала зубами скрипел от лютой, но праведной ненависти.
Уменьшать количество острой боли по мере своих скромных (или не очень) сил – это гораздо больше и важнее, чем разговоры о любви и даже, чем сама любовь, потому что это натурально преображение мира, своими руками, на коленке, а если завтра порвется, и опять придется штопать, все равно хорошо, потому что обучение есть обучение, чем больше делаешь, тем лучше получается, этого правила никто не отменял».
А теперь два слова о разнице между болью и страданием.
Однажды я прочел интервью с Шинзеном Янгом. Он рассказывал о том, как проходил монашескую практику в Японии, и, в частности, эта практика включала стодневный зимний ретрит без обогрева, в тишине, без еды после полудня и с «очищением холодной водой». Ежедневно из ведра холодную воду на голое тело. Зимой. В горах. Без отопления.
На третий день этого испытания произошло то, что обычно называется «щелчок»:
«У меня было всего три варианта: либо я проведу следующие девяносто семь дней в состоянии повышенной концентрации в течение всех часов бодрствования, либо я проведу их в крайних мучениях, либо вовсе сдамся и не смогу закончить то, на что согласился. Выбор был очевиден».
Это старая, как мир, мысль, но каждый раз, когда ее действительно понимаешь, внутри открывается огромный источник сил, потому что совершается скачок от сиюсекундного смысла (вернее, его отсутствия, в страдании обычно доступа к смыслу нет) к смыслу чего-то большего, чем ты сам.
Замечу здесь, что недавно нашел отличное определение тому, что такое понимание. Вы действительно что-то поняли, когда вы знаете, что вам нужно делать в той ситуации, о которой открылось понимание. И действия эти уместны, то есть вы знаете, с чего начать и чем продолжить, если начальное действие окажется неверным или недостаточным.
Боль – не то же самое, что страдание. Боль может быть какой угодно, внутренней, внешней, вашей, чужой, большой, маленькой. И ваша реакция на нее тоже может быть какой угодно.
Но если единственная реакция, которую вы можете на нее предоставить, это – страдать по тому поводу, что вот сейчас, сию секунду вам очень плохо, – вам не останется ничего, кроме как предаваться страданию.
Страдание – такая интересная штука, что не позволяет делать больше ничего, кроме самого себя. Как чувство вины, как жалость к себе.
Вместо того, чтобы выйти за пределы масштаба вот этого маленького, беспомощного, только и могущего, что проживать страдание – вы выбираете им быть. И тогда, разумеется, вы ничего не можете поделать с любой болью.
Переход совершается в тот момент, когда вы сначала задаете себе вопрос – а что я могу сделать, находите это действие – и начинаете его делать. Шаг за шагом, день за днем. Начинаете совершать действия вместо того, чтобы страдать.
Это не значит, что вам перестает быть больно. Вовсе нет.
Это значит, что вы заняты чем-то еще. Что вы больше собственной боли.
Когда вы начинаете действовать, взаимодействуя с чужой (и своей, разумеется) болью, взаимодействовать, а не только испытывать эмоции – вы становитесь не только больше себя, но и больше того, с чьей болью взаимодействуете. И получаете не только свой смысл, но и чей-то еще.
А больно бывает всем – людям, сообществам, миру. Дискомфорт и ощущение дискомфорта – один из самых сильных полюсов напряжения, без которых невозможно развитие. Даже если вы отправите ноту протеста против дискомфорта во все инстанции на свете – я вам гарантирую, ее проигнорируют.
Что я имею в виду под взаимодействием – буквально действия. Не эмоции. Потому что эмоции как раз позволяют вам этой боли избежать. Страх, раздражение, негодование, невнятные восклицания – это все способы сказать «я не хочу иметь с этим дела». Способы не ходить в боль, что свою, что чужую, способы оставаться тем, чей масштаб – масштаб беспомощного, слабого существа, которое может только одно: кричать, пока кто-то не придет и не исправит ситуацию. Ваши действия – нерезультативны, вы заранее это знаете.
А раз так, то как же тут не потерять не только смысл жизни вообще, но и конкретно своей.
