Ведьмин поцелуй

Я наклонилась и подбросила в костер еловую ветку. Огонь жадно накинулся на сухие иголки и затрещал довольно и сыто, выбрасывая в ночное небо оранжевые искорки. В воздухе поплыл хвойный аромат.

После прочтения домовым Тихоном сонета собственного сочинения о юной деве, похищенной похотливым рыцарем и спасенной молодым драконом, настроения в компании витали романтические.

– Тихон, а ты был влюблен? – Мне, как самой неискушенной, хотелось понять, что из себя представляет воспеваемое в балладах чувство.

– Я поэт, я в перманентном состоянии любви, – заявил Тихон и заложил гусиное перо за ухо.

– Едреня-Феня, а вы?

Феня смущенно захихикала в правую ладошку, а Едреня в левую. Потому что у них две ладошки на двоих, им хватает.

– Ой, смущаются оне! – презрительно растянула синюшные губы Хмара. Подружка моя, русалка с Долгого озера. Она лениво расчесывала зеленые кудри окуневым гребешком и старалась не смотреть на огонь. Вредно это для озерной нечисти, не могут опосля добра молодца от старого перца отличить.

– Отчего смущаются? Любопытство не порок, а жаль. Нам, колдуньям, пороки коллекционировать положено, не то что простым смертным.

– Влюблены без ума, без памяти в Горыныча. А он с ними встречаться не желает, потому как третья голова против их двоих лишняя.

– Бедные, – пожалела я Едреню-Феню. – Ну а ты, Хмара? Али русалки вовсе бесчувственные?

– Отчего же? – приосанилась подружка, оправляя на груди подсохшую болотную тину. – Ежели попадется мне в руки добрый молодец, живым не вырвется!

Она вытянула синеватые пальцы, воображая молодца, и плотоядно оскалила острые зубки.

– Фу, да я не про это!

– Так и я не про то! – засмеялась русалка и вдруг замерла, принюхиваясь. Только ноздри подрагивали, как у гончего пса, взявшего след. – Да вот он! – взвизгнула она и захлопала в ладоши, как младенчик при виде медового пряника.

И верно, в освещенный круг выступил юноша. Молодой, меня не старше! Едва наметившиеся усы темнели над верхней губой.

Однако не побоялся показаться на глаза честной компании. Выступил на свет, посулил здоровья присутствующим да и уселся на бревно ближайшее. Тут уж мы его подробно разглядели: волос угольный, глаз изумрудный, ухмылка волчья. До чего хорош собой – я аж зажмурилась! А на груди, под горловиной меховой безрукавки, оберег на кожаном ремешке болтается.

– Я так не играю, – надулась Хмара, – это не добрый молодец!

– А кто? – удивились Едреня с Феней, вытянули шеи и, близоруко щурясь, склонились над незваным гостем.

– Кто-кто, – не отрываясь от очередных виршей, отозвался домовой, – перевертыша за версту видно.

– Откуда ты, оборотень? – спросила я равнодушно и подбросила ветки в костер. Однако подметила, как стрельнул в мою сторону влажным глазом гость неожиданный. – Из славного Ишьгорода?

– Нет, из побратима его – Тыжгорода, – гость улыбнулся, обнажив чуть выступающие клыки. – А ты ведьма здешняя?

Едреню-Феню немедля сдуло. Тихон голову поднял от бересты, на коей стихи записывал, да так и застыл с открытым ртом. Хмара уперлась локотками в синюшные коленки и острый подбородок на ладошки положила, приготовившись к развлечению.

Ешкины метелки! Не выношу, когда меня ведьмой кличут! Волшебницей, колдуньей – милости просим. Но не ведьмой!

– Приличные люди представляются, когда знакомятся!

– Так то люди! – засмеялся парень. – Среди нас нет ни одного, – и подмигнул изумрудным глазом. Вызывающе и нагло.

– А ну говори, кто ты и зачем пожаловал! – потребовала я.

– Ух ты! – присвистнул он. – А ты когда злишься, хорошенькая. Несмотря на то, что ведьма!

Хмара захохотала, Тихон выронил перо, а Едреня-Феня, подглядывающие из-за кустов, притворились березой раздвоенной. Перевертыш улыбнулся и склонил голову к плечу – издевается поганец!

Я выхватила из-за спины метелку бабкину, вскочила и, себя не помня, бросилась к насмешнику. После непродолжительной борьбы у меня в руках осталось помело, а у него – черенок и царапина через всю щеку.

– Что ж ты бешеная такая? – гость вытер кровь с лица, поглядел на ладонь и, недолго думая, слизнул.

– Не люблю, когда меня ведьмой кличут, – буркнула я, оправляя сарафан.

– А как тебя звать, коли не сказывала?

Я в сердцах бросила помело и уперла кулаки в бока:

– Тебя мамка хорошим манерам не учила? Или вы там, в Тыжгороде, все невежи?

– Ну началось, – вздохнула Хмара и снова взялась за гребешок.

– Уймись, стрекотуха, – отрезал парень и отшвырнул от себя поломанный черенок. Прямиком в огонь.

Ну точно – ничему его не учили! Я подавилась невысказанной бранью и прикрыла глаза, чтоб не видеть, как пылает колдовская метла. Не оправдаться мне теперь перед бабушкой.

– А меня Лютомиром звать, – оборотень тронул за рукав. – К вашей ведьме пришел. Не к тебе, конечно, ты ж не она!

– Это бабка моя. Идем, провожу, – махнула я рукой. Ругаться сил не было, романтического настроения тоже.

Подхватив помело под мышку, я поплелась к дому. Лютомир за мной. Через некоторое время были на месте. Оборотень окинул взглядом покосившуюся вывеску постоялого двора «Три ноги», покачал головой:

– Подновить бы надо.

Поднялся по ступеням, споткнулся:

– Починить бы надо.

Открыл дверь, прислушался к скрипу:

– Подтянуть бы надо.

– Ешкины метелки! – вскипела я. – Наниматься, что ли, пришел?

– Нет, – опять широко улыбнулся, – по личному вопросу.

– Бабуля ночью не принимает, режим у ней. Здоровый образ жизни, слыхал? Я тебе на печи в общей горнице постелю. Только гляди, допоздна не спи. Емеля застанет, тебе не сдобровать. Бедняжечка, у него горные тролли печь угнали, совсем умом тронулся – теперь каждую печь в округе за свою принимает.

Пробудилась я, как только тетушка Сирин закончила петь – аккурат на восходе. И поспешила вниз, в общую горницу, растолкать ночного гостя да завтрак приготовить для постояльцев. Глянула – нет Лютомира! Хоть и показался он мне вчера нахалом и наглецом, а все-таки жаль, что не успели ближе познакомиться. Не каждый день у нас в Заморочье парни симпатичные появляются!

Повелела я печи кашу варить, разостлала на столе скатерть-самобранку, вдруг слышу: стучит что-то во дворе. Толкнула дверь, а она не скрипит. Выскочила на крыльцо – все ступени как новенькие. Глянула на вывеску, а она висит ровно и буковки на ней одна к одной – загляденье! А посреди двора Лютомир в одних портах, с топором в руках. Дрова рубит.

– Завтрак готов! – крикнула я ему. – Работа не волк, в лес не убежит!

– Да и сама себя не сделает, – и стоит красуется, топор из руки в руку перекидывает.

Я не из стыдливых, меня голым торсом не проймешь. К нам в «Три ноги» такие постояльцы захаживали, что вспомнить страшно. Одни умруны чего стоят – не то что без одежды, без плоти разгуливают!

– Смотри, не лиши себя чего-нибудь полезного, – кивнула я на топор и убралась восвояси.

К накрытому столу и бабуля подоспела. Пришлось про метелку признаться и про оборотня поведать. А тут и он сам заявился. Уселся как ни в чем не бывало, заглянул в горшок и поморщился:

– А у вас тут все растительное?

И с укором на бабулю посмотрел, которая пророщенные зернышки обратом заливала.

– А ты, милок, перекинься волком, сгоняй в лес, чай недалече! Да принеси нам зайца, али утку, али яйцо, али смерть Кощееву!

– Бабушка, опять ты про ваши разборки с дедом! Пятьсот лет как в разводе, а все Василиску ему простить не можешь, – попеняла я. – Забудь уже!

– Права ведьма старая, – Лютомир взъерошил пятерней смоляные вихры. – Перекинулся бы. Да не могу. Затем и к тебе пришел, за подмогою.

– Пошто к Тыжгородской ведьме не обратился? Али бешеному волку семь верст не крюк? – подколола бабуся. С юмором она у меня.

– Так она на меня проклятье и наложила!

– Чем же ты ей не угодил?

Лютомир замялся, бросил на меня косой взгляд и залился румянцем, яко красна девица.

– Говори, олух, ежели пришел! – рассердилась бабушка. – За что?

– Больно я ее дочке приглянулся, – потупился оборотень. – А по мне – ничего слаще свободы нет.

– Оставайся тут, – предложила бабушка, – работник ты хороший, нам такие нужны. А волками по лесам пущай другие бегают.

– Очень смешно, – огрызнулся Лютомир. – Это все одно, как тебе, бабушка, предложить простой старушкою век доживать. Без силы колдовской. Я волком родился, волком и жить хочу!

– Вот и славненько, – бабуля потерла сухие ладошки, – волком, так волком! В лес пойдешь, цветок найдешь. Зовется «Ведьмин поцелуй», оттого, что ал и жгуч, и сорвать его может только девица, колдовской силой владеющая. Поэтому Олеська с тобой пойдет.

– Не хочу я с ним в лес! – встряла я.

– Да? А кто новый черенок для метлы-полетайки добудет?

Я вздохнула, губы поджала и отвернулась.

– Олеська тебе цветок в руки отдаст, – продолжила бабушка. – Ты его съешь и волком обернешься. Все. Свободен. А тебя, внученька, я попрошу остаться.

Дверь за Лютомиром захлопнулась, и бабуля обернулась ко мне:

– Вот что, Олеська, нам такого работника вовек не сыскать, и теперь он наш! Да и тебе, гляжу, по сердцу пришелся. Но есть одно условие, и ты должна о нем знать, дабы колдовство подействовало. Когда оборотню цветок передавать будешь, поцелуй лепесток. Парень волком обернется, назад не вернется. Век служить тебе будет, как пес преданный! Слыхала: «В темнице там царевна тужит, а бурый волк ей верно служит…» У тебя черный будет.

– Почему черный?

– А ты масть Лютомирову видала? Сможешь ему даже иногда человеческий облик возвращать. По надобности, – игриво подмигнула бабуля. Вот ведь старая ведьма!

– А нет ли другого способа снять заклятье?

– Конечно, – поморщилась она, – как всегда, выбор есть. Ежели ты не цветок, а самого оборотня поцелуешь, а затем цветок ему отдашь, то парень вновь обретет способность перекидываться.

– А в чем подвох?

– А в том, что как только он перекинется, вовек о тебе не вспомнит. А ты его не забудешь. И никто не знает, доведется ли вам когда-нибудь встретиться.

– Как же быть, бабушка? И так репейник, и этак чертополох!

– Делай как знаешь, – осерчала она, – а в лес ступай. Без метлы у нас все сообщение встанет.

К полудню мы с Лютомиром рука об руку шагали по дороге в Заморочинскую чащу.

– Где ж искать цветок ведьмин?

– Цветок твой – малая печаль. Я тебе охапку наберу. А вот черенок для метлы посложнее добыть.

– Да чего там, – отмахнулся оборотень, – сломил ветку, навязал прутья – вот и метла!

– Много ты понимаешь! Метелка так устроена: помело – оно как рыбе хвост. Куда повернет, туда и полет. А черенок – силу летучую имеет. Только из ветвей древа Перунова делается. Растет дуб в самой чаще. Под ним и цветы твои. «Поцелуев» там – видимо-невидимо!

– Мне и одного хватит, – и смеясь, сгреб меня в охапку.

– Пусти, окаянный!

– Чересчур ты строгая!

– А с вашим братом по-другому нельзя!

– Нет у меня никакого брата! И ничего меня в Тыжгороде не держит. Расколдуешь – женюсь немедля. Оборотень и ведьма – чем не пара?

– Ешкины метелки! Ты не оборотень, ты – тролль!

– Почему это?

– Знаешь ведь, что ненавижу, когда меня ведьмой кличут! – от злости ногой топнула, пыль дорожную взметнула, а он знай заливается – весело ему.

Размахнулась я, хотела его помелом отходить, и тут он меня в канаву столкнул. Гаркнул: «Хоронись!» И скатился следом. Обхватил, знаком молчать показал. И глаза страшные сделал. Уткнулась я парню в плечо, и слышу, как сердце колотится. А безрукавка горькой полынью и дымом пахнет.

– Какая же ты тоненькая, – прошептал он, – в два обхвата обнять могу!

– Лопата в два обхвата! А ну убери грабли!

Оттолкнула его, ужом из канавы выползла. А он опять смеется.

– Совсем сдурел? Кого испугался? Это ж крестьяне на поле идут.

– Они меня мигом признают – я в безрукавке, мехом наружу, – насупился парень и помелом спину почесал, видать, не раз битую. – А то и тебе за меня достанется!

– Это у вас там в Тыжгороде. А у нас в Заморочье – к оборотням отношение лояльное. Каких только нет: и в безрукавках, и в тулупах, и в погонах. Давай руку!

Вытянула его, отряхнула мех и снова подивилась – до чего парень пригож! Привязала бы к ноге, век не отпускала! И он глядит, зубы скалит, глазами бесстыжими ест!

– Я, пожалуй, останусь в Заморочье. Законы ваши мне по сердцу. Да теперь и личный интерес имеется! – Сказал, будто сердце в меду искупал.

Добыть черенок для метелки с Лютомировой помощью оказалось вовсе не сложно. Крепкий парень и впрямь подспорье в хозяйстве – переломил сук, словно веточку. Дуб его только дважды по макушке огрел.

Я в ответ набрала, как обещала, охапку ярко-алых «ведьминых поцелуев». Они почти не жглись, щипались только. Но для милого чего не сделаешь?

К полуночи воротились на место нашей первой встречи – кострище возле постоялого двора «Три ноги». Развели огонь. Сели полную луну дожидаться.

– Знал бы, как у вас хорошо, давно бы навестил, – Лютомир придвинулся ближе, блеснул изумрудным глазом. – А ежели б ведал, что ты тут живешь, прибежал со всех ног!

– Если бы да кабы, а на погосте не гробы… – огрызнулась я, а у самой сердце щемит. Как быть дальше? Поцеловать цветок? И останется Лютомир рабом. Молодой, сильный, красивый. Мой. Поцеловать его самого? Умчится вдаль. Счастливый, беззаботный, свободный. Чужой.

– Взошла, – он запрокинул голову, глядя на оранжевую, как заморский апельсин, луну. В изумрудных глазах сверкали отблески огня. – Я вернусь, – пообещал он и обнял меня.

– Куда ж ты денешься, – усмехнулась я.

Под пальцами щекотливо проскользнул мех безрукавки. Руки обвили его шею. Нетерпеливые губы подались навстречу. Ведьмин поцелуй был сладок и горяч.

– Я люблю тебя, – сказал он, отрываясь, – и останусь с тобой навсегда.

– Конечно, – кивнула я и протянула ему алый цветок.

Лютомир не медлил. Перекинулся в огромного волка с острыми клыками. Отблески костра позолотили густую шерсть и заиграли в изумрудных глазах. Волк поднял морду, издал протяжный вой и скрылся в темноте.

В освещенный круг выступил Тихон и сел рядом, прижавшись мягкой шкуркой к моему боку. Выбралась на полянку Хмара, и Едреня с Феней перестали притворяться березой раздвоенной.

– Не плачь, Олеся, – сказал домовой. – Дикий зверь в неволе умирает, птица замолкает, а любовь превращается в ненависть.

– А я и не плачу, Тихон, – утерлась я и потрясла у него перед носом кожаным ремешком с оберегом Лютомировым. – При умелом заклятьи каждая ведьма, имея вещь любимого, воротить его сможет.

– Так ты ж колдунья, волшебница, а не ведьма! – удивился домовой.

– Ведьма я, Тихон, ведьма! – призналась я. Чего ради любви не сделаешь!

Огонь выплевывал в небо золотые искры, а я смотрела в темноту и знала, что где-то в ночи, унося с собой кусочек моего сердца, мчится со всех лап к далекому Тыжгороду свободный черный волк с изумрудными глазами.