Монако

Ну и пару слов про этот период жизни. Эти десять лет в Монако, до того, как там появились наши олигархи, яхты, девушки с укушенными пчелами губами и русскоязычные гламурные журналы на каждом углу. Между первой волной – белой эмиграции и второй – нынешней олигархии был на Лазурном Берегу и еще один маленький всплеск. В моем скромном лице, так сказать.

По ходу книги обещал вернуться к 95-му году и объяснить, почему он один из самых важных в жизни. Я жил в Монако, обосновался там гораздо раньше – в конце 92-го приехал, а с весны 93-го жил постоянно. А 1 декабря 1995-го родился мой старший сын, Саша. Все даты забудутся, а эта нет. Можно забыть свой собственный день рождения, но не день рождения своего старшего сына. Я был очень молод, всего 21 год, жил в отрыве от родителей, на которых так часто сбрасывают детей. У жены родители в Ницце и Сан-Рафаэле, но во Франции не особо принято нянчиться с малышами. Тесть и теща были рады, помогали, игрушки покупали, но не более того. Мы были сами по себе.

Со своим будущим шефом я познакомился в 1992-м, еще до того, как начались трансляции на российском телевидении. Потом я приезжал, снимал сюжеты, брал интервью, французы видели, что я живу гонками, к тому же свободно говорю по-французски. И они мне предложили делать еженедельную передачу – «Хроно». Изначально это итальянская передача, но уже после российской версии мы стали делать и франкоязычную для Франции, Бельгии, Швейцарии и африканских стран. Я был главным редактором, решал, что показывать. Каждый день работал с утра до вечера, и это было в удовольствие.

Ездить на гонки из Монако было ближе – и это единственная причина, по которой я переехал. Гонки были настолько важны для меня, что если можно было к ним приблизиться, то мне было абсолютно все равно, где жить. Это не было шкурным моментом – в Москве плохо, а в Монако хорошо и море. Не было никаких расчетов. Я даже не спросил про зарплату, мне платили очень мало по их меркам, наверное, потому что я не торговался, но школу жизни никто не отменял. Может, и хорошо, что так: если бы мне, 18-летнему мальчику, который оказался один за границей, дали бы море денег, ни к чему хорошему это не привело бы. А так я научился считать каждую копейку и понимать, почем фунт лиха.

С бытовой точки зрения было очень тяжело, какое-то время в гостинице жил, в очень скромной – старый дом парижского стиля. Потом маленькая квартира – четыре квадратных метра, китчиннет при входе, две конфорки электрические, тут же раковина, стоячий душ. Антресоли, как в поезде, полка – я на нее залезал и спал, она была деревянной, только обитая ковролином, матраса не было. Спал на жестком, но боялся упасть, пол был мраморный, а полка – на высоте три метра.

Потом переехал в хорошую квартиру, метров семьдесят, в районе Фонвьей, рядом со стадионом, там живет большинство пилотов Формулы-1. В моем доме жило человек десять, только в подъезде – трое: Култхард, Френтцен и Ральф Шумахер. Я был единственным, кто снимал эту квартиру на зарплату, две трети уходили на аренду, а остальное – на коммунальные расходы и очень скромную еду: вначале даже в фастфуд мог себе позволить сходить только раз в неделю. В основном питался бутербродами, лишь позже научился готовить что-то самое простое.

С бытовой точки зрения мне было, конечно, тяжеловато, потому что в Монако нет бедных людей, те, кто получает скромную зарплату, не живут в самом княжестве. Но на то была особая причина: Монако – стихия эмигрантов, здесь не важно, откуда ты родом, большая часть – не местные. Население – 30 тысяч, и лишь каждый пятый – не иностранец. Я был готов тратить все деньги на квартиру, чтобы жить там. Чтобы если уж быть эмигрантом, то в таком городе, где на тебя косо и полупрезрительно не будут смотреть из-за этого. Сингапур такой, Дубай. Это теперь. А тогда и там – видя, как милейшие французы и итальянцы говорили даже друг о друге, стоило им жить за километр от границы, но не с той стороны… В Монако ты был дома. В других местах – в гостях. И тебе это давали понять всегда.

С супругой мы познакомились на работе. Она проходила у нас практику как монтажер. Возникла некая симпатия. Ее зовут Натали Сантамария. Отец – корсиканец, мама – наполовину парижанка, наполовину чешка. Вся эта гремучая смесь работала неплохо. У меня у самого не только русская кровь – родственники есть белорусские, польские, литовские – смесь приличная, наши дети еще больше разных национальностей впитали.

Как такового брака у нас никогда не было: мы пытались пару раз узаконить отношения, но оказалось, что нужно собрать запредельное количество документов, особенно с моей стороны. Самый первый раз, когда собирал документы для вида на жительство в Монако, помню, требовалась справка об отсутствии судимости. Прилетел в Москву, пришел в отделение милиции по месту прописки, мне говорят: мы такие не даем, мы не знаем, сидел ты или нет. Посмотрел по справочнику, увидел адреса нескольких зданий МВД и в итоге съездил во все. Приходит мальчик в бюро пропусков – мне нужна справка, что я не сидел. Мне говорят: мальчик, иди отсюда. Я потратил на это неделю. Не смог достать справку. Говорю в Монако потом – посмотрите на мой возраст, я только школу окончил. Они говорят: хорошо, напиши нам: «клянусь своей честью и достоинством, что не сидел, но не могу предоставить такой документ»…

Старший сын родился в Ницце, в госпитале на улице Царевича. И из окон этого госпиталя видна православная церковь, которую Романовы построили ближе к концу XVIII века. Знаете историю с кончиной старшего брата Александра Третьего, который и должен был стать наследником? Вот это самое место. На родах присутствовал лично, что ввергло всех моих знакомых в Москве в неописуемый шок: как это можно – не пить где-то с тестем, «переживать»? Пришлось объяснять, что «переживать» – это сидеть рядом с женой и держать ее за руку.

Второй сын – Владимир, родился в 2001 году. Если первый – Саша, то у второго – полное имя, так и записано. Владимир Алексей, если быть точным. Отчества нет у них, но вот хоть так записал. Первый по паспорту – Саша Пьер (Пьер в честь ее старшего брата, а Саша – в честь великого пловца, олимпийского чемпиона и рекордсмена мира Саши Попова, мы тогда дружили – его легендарный рекорд на 100 метрах вольным стилем как раз на моих глазах в Монако и был поставлен, в бассейне прямо в здании футбольного стадиона, под полем фактически).

С супругой сохранились нормальные отношения. Жизнь развела, были ссоры, конечно, в то время как расходились, но в рамках взаимоуважения, без разбитой мебели, воплей, выкинутых стаканов и оскорблений. Повышенные тона были, но с тех пор нормально общаемся, всегда видимся, когда я на Лазурном Берегу. Что касается сыновей, то это прекрасная дружба, более чем дружба.

Несколько раз в году бываю в Монако, в Ницце, в Каннах, в Сан-Рафаэле. Мои сыновья постоянно живут в Сан-Рафаэле с мамой, старший уже скоро заканчивает учиться в университете. У него в Ницце общежитие. Ездил на третий курс в Лион, но потом вернулся. Они ко мне приезжают в Москву. Когда, например, у меня гонка в Германии, а следующая – в Венгрии, я беру сыновьям билеты, чтобы они прилетели вечером в воскресенье, встречаю их на машине, и у нас есть четыре дня, из Будапешта отправляю их домой. За это время мы смотрим Мюнхен, Братиславу, Будапешт, Вену. Один раз после бельгийского этапа мы проехали север Германии, всю Скандинавию – Дания, Швеция, Норвегия, затем как-то – Уэльс и Англия. Я стараюсь все время их вывозить куда-то.

Старший сын – особенный момент. Он родился на моих глазах, когда я сам еще был мальчиком. Ему уже почти двадцать два, он старше, чем я был тогда! Теоретически, если бы он пошел по моим стопам, то я бы уже был дедушкой. В отличие от меня, он выбрал учебу, чему я очень рад, он учится философии, читает сотни книг, которые я бы никогда не осилил. Он читает сверх программы раза в три. И, в отличие от меня, не рубит сплеча. Сказать, что я им горжусь, – ничего не сказать. Я всегда видел каких-то безумных отцов на спортивных соревнованиях, но дал себе зарок никогда не быть таким. Если он в чем-то не прав, получит втрое больше от меня, чем от окружающих. Если он хоть чуть-чуть повел себя невежливо, некорректно, он узнает об этом в жесткой форме. Я надеюсь, что он и мой второй сын Володя – сверхвоспитанны не только по западным, но и по нашим меркам, а ведь они более жесткие. При этом они себя в обиду не дадут никогда. В какой-то момент у товарища старшего отобрали телефон в Ницце, Саша вернулся и прыгнул на четверых. Он потом мне сказал, что если бы его убили, то это я был бы виноват, потому что это я его так воспитал. Хотел он было убежать, но остановился и вернулся.

Мои родители относились ко мне не так, как я к своим детям, – более «защитно», что ли. И я должен им быть благодарен за то, как они восприняли мое желание переехать в Монако. То, что они меня тогда поддержали, для меня удивительно. Они поняли, что на тот момент моей жизни это важнее любых формальностей, вроде института. Они ко мне приезжали, но с финансовой точки зрения мы не могли себе это позволить слишком часто. Даже моя бабушка один раз приезжала к правнукам. А так – максимум раз в неделю звонки минут на пять. На работе был договор, что могу так поступать. Телефонная связь стоила дорого, а поболтать хотелось. Все было не так просто. Письма тоже писал, но в них всего не выразить, тем более идут они долго.

С бытовой точки зрения пришлось все начинать с нуля. Но я жил гонками. Компьютерная эпоха была впереди, кабельного телевидения у меня не было. У меня было шесть французских каналов, потом у коллеги по работе я купил старую приставку. И это был весь мой досуг. У меня было всего три книги, я не мог ни скачать, ни прочитать онлайн. Шоком стало, как дорого стоили книги, причем не шикарные издания, а самые обычные. Зато был большой выбор книг по гоночной тематике. Жил гонками, изучал архивы, чуть ли не последний уходил с работы, где читал подшивки старых журналов о гонках. В 18 лет у тебя обычно миллион друзей, что и было в Москве, а вот в Монако я оказался совершенно один. Все коллеги – взрослые мужики с семьями, они живут либо во Франции, либо в Италии и не горят желанием проводить со мной еще и свободное время. Зато я старался ездить на все возможные соревнования – мотогонки, Формулу-3000, ралли в горах, полулюбительские соревнования – напрашивался всюду, лишь бы быть в паддоке.

Жизнь в Монако – особый момент, потому что здесь много тех, кто имеет отношение к Формуле-1, пилотов в том числе. Географическое расположение очень удобное: тогда еще была гонка в Маньи-Кур во Франции (800 км), в Имоле (500 км) и в Монце (300 км) в Италии, Барселона (650 км) – это были трассы, куда мы ездили на машине. Добавьте само Монако – и вот уже пять Гран-при или дома, или в автомобильной досягаемости. Плюс короткие перелеты в Бельгию, в Германию, чуть дольше в Венгрию. Был еще этап в Португалии, в Испании иногда проводилась гонка в Хересе. Но туда мы летели либо в Севилью, либо в сам Херес через Мадрид. Словом, вся Европа в пределах максимум нескольких часов лета.

Что касается поездок на машинах, то у нас был служебный «Ленд Крузер». Он прошел «Дакар» в качестве репортерской машины, это был турбодизель. Камер на трассах тогда не было, полицейские могли засечь превышение скорости только с помощью радара. Но в принципе 180 километров в час почти всю дорогу – легко! В сторону Италии потрясающий автобан – эстакады, тоннели, все в поворотах, когда едешь до Генуи – настоящий пилотаж. Пару раз ездил на своей машине – за двести километров в час, и бывало страшновато, когда проскакиваешь между фурами, выезжаешь из тоннеля – удар света. Проезжаешь под Альпами, долина реки По, и остается сто километров до Милана. Если ехать на мотоцикле по этой дороге, то приходилось голову класть – такая была скорость.

Когда возвращался в Монако, окунался в жизнь, где не было фанатов, которые атаковали пилотов. Гонщики спокойно сидели в кафе, занимались спортом, в городе столько богатых и знаменитых людей, что пилоты никак не выделялись, все реагировали на них очень спокойно. Поэтому многие и выбирали Монако – климат, море, отсутствие налогов. В их родных странах очень часто – прогрессивная шкала налогов. Получали немало, а отдавать до половины доходов налоговикам не хотелось.

Пилотов в Монако было много, но общался я с Култхардом и Вильневом. До появления Жака в Формуле-1 мы не пересекались вообще, и для меня это было исключение из правил, потому что я ездил везде и со всеми гонщиками был знаком еще с Формулы-3000 и с других серий. Но Вильнев появился в Формуле-1 внезапно, пришел из американских гонок. Мы с ним оказались настолько близки психологически, что общались очень много, и, к моему удовольствию, общение продолжается и сейчас на Гран-при, где мы часто пересекаемся, потому что он комментирует на французском телевидении, иногда – на итальянском. Может быть, «дружба» – это сильно сказано, но крепкое приятельство продолжается. Что мне нравится в Вильневе – у него есть на все свое мнение, он не старается никому угодить. У меня, например, может быть жесткое мнение, но если я понимаю, что могу задеть собеседника, то смягчаю. Жак вообще всегда говорит, как думает. Это всегда было его проблемой, он из-за этого недосчитался гигантского количества денег от спонсоров, мест в командах. Может, потому что отец погиб в детстве, у мамы были проблемы с психикой, друзья отца отправили Жака в интернат, где он вырос один, без семьи, тренировался на горных лыжах, и это выковало характер: с одной стороны – несносный, с другой – с ним всегда приятно общаться.

Общаться с Култхардом мешал языковой барьер. Французский я знал идеально, итальянский учил на работе, а английский шел еле-еле. Читая пресс-релизы, никогда его не учил толком. Если бы он был так же важен, как сейчас, быть может, пошел бы на курсы. Поэтому говорил как мог. Более-менее общались, но глубоких бесед не было. Все на гоночно-автомобильные темы. Я помню, как хвастался ему своей машиной – «Гольфом» GTI, 16 клапанов, спортивные диски, спортивная выхлопная труба. На подземном паркинге, где стояли «Феррари», «Ламборгини», «Роллс-Ройсы» и «Бентли», даже «Мерседесов» с «БМВ» почти не было; я очень гордо съезжал на свой третий уровень. Ни одна «Феррари» так лихо не могла, габариты и дорожный просвет на перегибах между уровнем и рампой не позволяли. Култхарду наверняка было смешно, у него уже тогда были служебные машины от гоночных команд, и он мог себе позволить все, что угодно. Но что меня потрясло – он всерьез ходил вокруг этого «Гольфа», смотрел на жесткость амортизатора, в общем, никак меня не расстроил. Девушки у него всегда были очень симпатичные. Не то чтобы они менялись каждый день… Скорее по несколько месяцев, бурные романы. Как-то раз, когда мои родители приезжали, я представил их Дэвиду. Тогда каждый год он стремился стать чемпионом, но каждый раз что-то мешало. Он выиграл много гонок – тринадцать, но до чемпионства не добрался, хотя и вице-чемпионом был.

Третьим соседом был Ральф Шумахер. Любопытно, что ни разу я не видел его в компании Михаэля. У него были свои немецкие друзья. Я знал девушку, с которой он время от времени общался, – Кора Рейтемен, дочка аргентинского пилота, который был даже губернатором одной из провинций в Аргентине. Мы с ней часто вместе летали на гонки, забавные истории от нее слышал… Но вот никогда Ральф с Михаэлем не общались. С одной стороны, громкая фамилия помогла ему дебютировать, но с другой – братской дружбы и любви никогда не было между ними. Михаэль никогда толком не жил в Монако, как-то раз он даже стал объектом интереса со стороны немецких налоговиков. Через своего менеджера Вилли Вебера они с супругой Коринной купили большое поместье на юге Франции, в Провансе, разводили там лошадей. Это был огромный дом, огромный земельный участок. В Монако просто была квартира, которую они арендовали, но в ней не жили. Чтобы налоговое правило работало, необходимо проводить в Монако не менее половины года. Немецкие налоговики устроили настоящую слежку: человек сидел в кафе напротив подъезда и считал, сколько дней в году Коринна выводит собачек гулять в Монако. Вышло таких дней не больше двадцати. В итоге Шумахер перебрался в Швейцарию.

Гран-при Монако был во всех смыслах домашним этапом. Удивительно: сидишь на своем балконе и смотришь, как механики каких-то команд из более далеко расположенной гостиницы, которая потом, кстати, принадлежала Култхарду, идут на работу. А ты – дома, там, где ты живешь весь год, и это ощущение очень странное. Не просто, как если бы была гонка в Москве, а как если бы она проходила в четырехстах метрах от твоего дома.

Каждый год я пытался найти путь еще короче от дома в паддок. Это был вызов! Нужно было перейти улицу, подняться на пару этажей либо по ступенькам, либо на эскалаторе, дальше пройти метров триста и начать спуск пешком, еще метров триста, обогнув часть скалы. Также можно было пройти напрямую через автомобильный тоннель. До входа в тоннель от моего дома было метров двадцать, но это запрещалось, он был предназначен только для машин. Тоннель в какой-то момент раздваивался, и ты приходил прямо к пресс-центру. В итоге я пару раз проходил, козыряя пропуском, но с какого-то года и это стали запрещать, а идти опять по улицам я не хотел – это был бы шаг назад. Как же – семь минут вместо четырех! В итоге я брал у друзей велик на время Гран-при и доезжал за минуту! Дольше его потом цепью к ограде паддока пристегивал.

В Монако у зрителей есть уникальная возможность посмотреть паддок со всех четырех сторон. Для этого нужно лишь обладать пробивными способностями. Так что можно увидеть пилотов через решетку, но только в метре от себя. Такого нет нигде в мире. Есть еще сотни яхт, есть жилые дома – организаторы отсекают все зоны, но оставляют проходы, нельзя же ограничивать владельцев. Там я познакомился с покойным хоккеистом Ваней Ткаченко, который стоял со своей женой. Он меня окликнул, когда я выходил из паддока в сторону пресс-центра, и уже после того, как я дал ему автограф, как мы поговорили и начали прощаться, он протянул мне свою карточку. И сказал, что тоже вообще-то спортом занимается. А я такой – упс… сорри… Думал, просто болельщики наши – стоят, ждут на пилотов посмотреть. И потом каждый год, когда «Локомотив» приезжал в Москву играть со «Спартаком», всегда с ним встречались, разговаривали…

Самый запоминающийся Гран-при Монако – победа Паниса в 1996-м. Мы не целиком вели репортаж, наша сборная играла с кем-то в волейбол. Ческидов в Москве чуть ли не каждые двадцать минут передавал слово, была перекличка. А у нас творились сумасшедшие вещи: лидеры вылетали, все останавливались, тогда дозаправки были, а Панис так и не остановился. Потом выяснилось, что они за счет экономии топлива победили. Потому что понимали, что в Монако короче дистанция, расход меньше, трасса городская, и значит, еще меньше будут скорости, да еще и дождь. И ему хватило топлива до финиша с одной и ранней дозаправкой, хотя планировались две.

В 2003-м я окончательно вернулся в Москву. Мы расстались с супругой, она переехала к маме, я жил один. В этот момент в России стали создавать телеканал «Спорт». В 1997–1999-м Формула-1 была на ТВЦ, с 2000 года вернулась на РТР. Я уже комментировал для него напрямую. Был договор с САМИПА, они платили небольшие деньги за то, что я использовал технические возможности, а мне – гонорары за комментарий. «Хроно» я делал только для зарубежных стран, моя загрузка снизилась. Василий Кикнадзе сказал: приезжай, если хочешь, будешь еще передачи вести. Мы только расстались с женой, все как-то вышло один к одному, вот я и вернулся.

Не могу сказать, что жалею об этом. Было нешикарное, но свое жилье, родители, друзья. И в отличие от тех, кто жил за границей и ненавидел Россию, я был всегда патриотом. Я свободно говорю на нескольких языках, бывшая жена – француженка, огромное количество друзей из европейских стран, но когда я вижу еврофилию или западнофилию многих наших людей, знаю, что они не понимают, о чем говорят. Понять, что я имею в виду, можно, только пожив на Западе, внутри этого общества. Притом, что я жил в успешном месте, и ближе к концу моего десятилетия у меня было в целом более-менее нормальное материальное положение, мне было с чем сравнивать, в отличие от многих, получал несколько точек зрения постоянно. У меня есть моя картина мира, я никому ее не навязываю, в отличие от моих идеологических оппонентов, которые пытаются перемешать свою точку зрения со спортом.