Глава 4. Как собаки воспринимают мир?

Чтобы попытаться понять собаку, вспомним историю одного маленького печенья, рассказанную Прустом:

На эту историю собачий разум — во всяком случае, если бы он был настолько же «каницентричен», насколько антропоцентричен наш — мог бы отреагировать приблизительно так: он решил бы, что главный герой испытывает непонятные ощущения, а все его чувства странным образом смещены. Дело в том, что эта история годится лишь для читателя, который в своих отношениях с миром опирается на зрение. Для такого существа, как собака, которое рассчитывает больше на обоняние, запахи и вкусы — это ощущения не менее вещественные и не более хрупкие, чем зрительные образы. Они не таятся за кромкой сознания, неспособные воскрешать воспоминания, скрытые в самых глубоких уголках памяти. Вероятнее всего, они служат собаке источником прямой информации о мире, которая сразу воспринимается сознанием.

Что же касается нас, мы — существа целиком и полностью зависящие от зрения. И наши сны, и наши воспоминания хранятся в сознании в форме зрительных образов. Если человек теряет рассудок, говорят, что у него видéния. Как и Пруст, мы думаем, что память о прошлом возвращается, когда наше воображение рисует нам образы: улицу, площадь, лица, погоду, свет. Запахи и вкусы, как и вкус печенья Пруста, — для нас ощущения примитивные, неосознанные, скрытые; именно поэтому они способны только связывать нас с образами подобно зондам, ныряющим в темные глубины нашего разума, куда мы давным-давно не заглядывали. Но при этом они остаются всего лишь проводниками в пространство, где хранятся картины, из которых и сотканы наши настоящие воспоминания.

Чтобы текст Пруста произвел впечатление на собаку, его, несомненно, нужно было бы написать иначе, поменяв местами смыслы. Наверное, можно было бы сказать примерно так: когда все сущее разрушилось, когда исчезло всё живое, остается видéние, как душа нетронутых вещей, как скрытое в глубинах ощущение, бессознательное и примитивное, которое в темных углах сознания ждет случайной встречи, чтобы вызвать на поверхность разума всю палитру запахов. Ирония ситуации заключается в том, что даже само это слово, палитра, со всей очевидностью обращено к визуальным ощущениям — как это ни прискорбно для животных. Для собаки этот необычный и волнующий опыт не был бы связан со вкусом или запахом, скорее именно зрительное восприятие и есть для нее то более «примитивное» чувство, которое может послужить проводником в глубь тех воспоминаний, что хранятся в сознании в форме запахов. В отличие от героя Пруста, который долго и рассеянно смотрит на печенье, не навевающее никаких воспоминаний, пока он не попробует его на вкус, прустовская собака должна была бы по привычке есть печенье, даже не глядя на него. И вот однажды, случайно увидев одно из них, она вдруг вспомнила бы целый мир запахов: может быть, запахи человека, собаки, привычного маршрута, кошки… К сожалению, запас слов, обозначающих запахи, у нас слишком бедный и тусклый, чтобы описать бесконечное множество оттенков — или, скорее, «отдушек», — составляющих эту сторону мира.

Конечно, не стоит приписывать этой вымышленной истории больший смысл, чем она несет на самом деле, чтобы, прибегая к подобного рода сравнениям, не попасться в сети собственной фантазии. Кроме того, очень может быть, что собака полагается на свое зрение в большей степени, чем мы на свое обоняние: последнее подтверждается, кроме всего прочего, важностью зрительных сигналов для ее коммуникации с человеком. Этот пример потребовался мне просто потому, что он наглядно демонстрирует всю глубину нашего заблуждения, когда мы полагаем, что собака воспринимает физический мир точно так же, как и мы. Слишком часто мы принимаем реальность, данную нам в ощущении, за саму реальность. И это приводит ко множеству недоразумений и к недопониманию не только между самими людьми, но и между человеком и животными, живущими рядом с нами. Дело в том, что реальность представляется им совсем иначе.

Способы общения, к которым мы прибегаем при первых контактах друг с другом — «ритуалы знакомства», — со всей очевидностью, хотя и не так изысканно, как проза Пруста, демонстрируют глубокие различия в восприятии мира между нашими двумя видами. Эти ритуалы тесно связаны с преобладающими органами чувств у собак и людей и в действительности подчиняются совершенно разным правилам. Несомненно, для собаки было бы верхом неприличия пристально посмотреть в глаза другой собаке, встреченной на улице, как это сделали бы мы при знакомстве с другим человеком. Точно так же и нам едва ли придет в голову подобно собакам обнюхивать друг другу зад при встрече.

В этом смысле сравнение с собакой способно на контрасте подчеркнуть особенности нашего восприятия мира и то, как они могут влиять на наше взаимодействие с другими живыми существами. Здесь, как и в предыдущих главах, только уже на других основаниях, будет полезно взглянуть на проблему с точки зрения — вернее будет сказать, «с точки обоняния» — собаки, чтобы попытаться ответить на вопрос, какими путями и в каких формах информация о мире поступает в ее сознание. После того как физиолог и пионер этологии Якоб фон Икскюль изобразил комнату вместе с разнообразной мебелью так, как она, по его мнению, должна была бы восприниматься собакой, ученые смогли хоть немного проникнуть в разум лучшего друга человека. Последние несколько лет этой проблематике были посвящены многие исследования в области физиологии, этологии и когнитивных наук, достигшие значительных результатов, хотя многое и по-прежнему еще остается неясным. Конечно, мы не способны видеть точно так же, как видит собака, — что невозможно в принципе, поскольку человек может увидеть разве что способ, посредством которого он мог бы увидеть то, как видит собака, — но сейчас мы, по крайней мере, имеем представление о различиях между их восприятием мира и нашим.