Нам близки только те, кто похожи на нас?
В одном небольшом отрывке философ Эммануэль Левинас так говорит о бродячем псе, которого он встретил, находясь в нацистском плену:
…мы звали его Бобби — экзотическим именем, какое и положено любимой собаке. Он появлялся на утренних поверках и ожидал нашего возвращения, весело прыгая и лая. Для него — это неоспоримо! — мы были людьми. Пес, узнавший переодетого Одиссея по его возвращении домой — был ли он родствен нашему? Нет, нет! Там была Итака, была родина. Здесь — бездомность. Последний кантианец нацистской Германии, не имевший разума, необходимого, чтобы придать универсальность максимам своих порывов, наш пес был потомком псов Египта. И его дружеский лай — его животная вера — зародился в молчании его предков с берегов Нила.
Emmanuel Lévinas, 1976, p. 233-235
На фоне тяжелых воспоминаний о человеческой трагедии, пережитой узниками нацистских лагерей, в этом фрагменте автор описывает трогательный эпизод из жизни пленных. Бездомный пес предстает здесь в образе гораздо более необычном и глубоком, чем во многих других текстах, посвященных взаимной привязанности между животным и человеком. Особую значимость этому псу придают вовсе не человеческие качества, которые часто приписывают собакам. Наоборот, Левинас напоминает нам о различиях между человеком и его лучшим другом, которого он представляет здесь как существо, полностью подчиненное своим неосознанным стремлениям. Собака — это друг в силу веры, накрепко связанной с инстинктами. Несомненно, пес важен здесь не сам по себе, он служит скорее символом. Образ бездомного пса ярко подчеркивает всю глубину морального падения нацистской Германии, где последним кантианцем можно признать только собаку.
И все-таки, несмотря на дистанцию, которая, по мнению Левинаса, разделяет нас с животным, философ замечает в собаке одно очень важное качество: «Для него — это неоспоримо! — мы были людьми». Отталкиваясь от данного наблюдения, попробуем зайти чуть дальше, может быть, даже дальше, чем это было бы допустимо с точки зрения самого Эммануэля Левинаса. Можно сказать, что одна эта фраза открывает один из важнейших аспектов наших отношений с животными: совсем не обязательно — а иногда даже и недостаточно — быть человеком, чтобы признавать людьми всех представителей нашего вида и относиться к ним как к людям. Некоторые люди этого не делают; но это делают некоторые собаки. Важность этого аргумента состоит еще и в том, что в полемике относительно самой возможности существования истинных социальных связей между человеком и животным он позволяет отказаться от традиционной риторической стратегии. Чаще всего подобного рода полемика строится вокруг вопроса о близости животного к человеку. Причем обе дискутирующих стороны молчаливо соглашаются с тем, что вероятность формирования социальных связей тем выше, чем в большей степени подобны между собой разум и поведение потенциальных участников взаимодействия — в данном случае человека и животного. Таким образом, по мнению как сторонников, так и противников гипотезы существования антропо-зоологических социальных связей, существенные различия между участниками взаимодействия служат аргументом в пользу того, что такие связи маловероятны.
Если же принимать во внимание аргумент, основанный на приведенном выше наблюдении Левинаса, то в ряде случаев достаточно сложные и насыщенные социальные отношения могут развиваться вполне успешно, невзирая ни на какие различия. Иными словами, между человеком и существом другого биологического вида вполне могут возникать самые настоящие социальные связи. Для этого будет достаточно, чтобы животное приспособилось к нашим требованиям — и наоборот. И вовсе не обязательно, чтобы животные были идентичны человеку или же чтобы наши взаимные требования совпадали. Например, тот факт, что собака «видит в нас человека», обнаруживает в ней качество, благодаря которому установление между нами тесной взаимосвязи уже становится возможным. Конечно, подобного рода связь будет отличаться от тех, что обычно складываются между двумя людьми, однако она никоим образом не сводится к субъектно-объектным отношениям, где в качестве субъекта выступает человек, а в качестве объекта — животное. Короче говоря, человек может устанавливать вполне аутентичные социальные отношения не только с себе подобными, но и с другими, не похожими на него существами. В этом плане я позволю себе настаивать на том, что главным условием существования социальной связи является не идентичность участников взаимодействия, а их способность приспосабливаться к взаимным ожиданиям и поведению друг друга.
