Глава 9

Солнце едва выглянуло из-за горизонта, когда по мосту на границе Готлоса с грохотом пронеслась повозка. Тянувшийся за ней шлейф пыли и дыма еще долго висел в воздухе. Двое часовых из пограничного гарнизона видели на повозке совершенно не скрываемые цвета Зельбстхаса. Нельзя сказать, что Геборене Дамонен находились в фаворе у короля Диба Шмутцига, правителя Готлоса, который временами бывал деспотичен, – но и в его черном списке они не значились.

Часовые, едва разлепив сонные глаза, наблюдали, как повозка скрылась из вида, и поморщились от запаха паленого мяса.

Старший из охранников похлопал младшего по спине.

– Если мы не станем об этом сообщать, то, стало быть, этого и не произошло.

Младший, нахмурившись, глянул на старшего.

– Разве не будет это неисполнением долга?

– Какое же тут неисполнение, если ничего и не произошло?

Гехирн, у которой уже потрескались губы, а зрение заволокло липким туманом, добралась до Унбраухбара в полдень. Солнце в зените будто вопило во весь голос. Весь мир шипел и подрагивал, как будто она смотрела на него сквозь мясное желе с кровавыми сгустками. Толстые перчатки на ее руках уже промокли от крови и гноя из воспалившихся ран. Все ее тело представляло собой сплошную рану, покрытую пузырями, она сама была как волдырь от солнечного ожога, который вот-вот лопнет.

Городские ворота оказались открыты, но под ними собралось с десяток стражников. Когда Гехирн приблизилась, они бешено замахали руками, жестами требуя, чтобы она остановила повозку.

Темнота. Ей надо отыскать блаженную темноту.

Гехирн рванула вожжи, и лошади помчались еще быстрее. Пусть эти идиоты отойдут, или она их переедет.

Они не пошевелились. Более того, они вскинули арбалеты и прокричали грубые предупреждения. Как она и думала: идиоты. Ощущая такое мучительное жжение, Гехирн была не в состоянии долго размышлять. Она видела перед собой только препятствия на пути к спасительной тени. Стражники, все как один, вспыхнули ярким пламенем, и Гехирн разметала в стороны их пепел, проехав по ним повозкой. От боли периферийное зрение у нее отключилось, и она видела перед собой сужающийся туннель, а все мысли ее были направлены к единственной цели.

Стражу она изжарила, совершенно не задумываясь.

Они были помехой.

Теперь их нет.

Люди на узких улицах шарахались врассыпную от повозки Гехирн, а от тех, кто замешкался у нее на пути, оставался только пепел. Она действовала инстинктивно, думая лишь о том, как оказаться в тени. Жалкими остатками глаз разглядев храм Геборене, Гехирн из последних сил натянула вожжи, и повозка, дрогнув, остановилась. Лошади, едва не падавшие замертво, тряслись от изнеможения. Глаза их были полны страха. Раздувая грудные клетки, они с усилием набирали в легкие воздух. Гехирн упала с облучка и неудачно приземлилась. С рук ее потекла мокрая кожа, от которой на земле осталась лужица вязкой розовой массы. Гехирн поползла к двери. Перед ней появилось нечто. Высокая фигура.

– Стой там, где…

Гехирн спалила стоявшего перед ней и проползла через пепел. От ее колен в пыли оставались длинные кровавые полосы. Глаза ее лопнули и вытекли, обдав обжигающей болью потрескавшуюся и содранную кожу на щеках.

Встретившая Гехирн темнота была для нее будто объятия самого нежного в мире любовника. Она ничего не видела, но инстинкт вел ее в самое глубокое нутро здания, куда никогда не попадает свет солнца или луны. Едва теплилась в ней искорка разума. Ее глаза заживут и снова будут видеть. Ее кожа затянется, но если прямо сейчас не снять одежду, то ткань прирастет к телу, и ее придется отрывать вместе с застывшей кожей. Лучше потерпеть сейчас, чем потом выносить еще бóльшие мучения. Гехирн поднялась на ноги, оставляя на стене кровавые отпечатки ладоней. Около получаса она отскребала от тела промокшие одежды, и с ними сошло немало уже заживавшей кожи. Наконец ее тело, жирное, все в незарубцевавшихся ранах, осталось совсем голым, и она кожей ощутила струи прохладного воздуха. Ее глаза уже начали восстанавливаться, и она могла различать смутные очертания. Дождавшись, когда кожа достаточно зажила, Гехирн забралась на первую попавшуюся койку и свернулась калачиком, все еще ощущая боль.

Огонь, такой голодный и прекрасный. Она чувствовала, как его любовь окутывает и утешает ее.

Только что она всхлипывала, но, когда провалилась в забытье, на губах ее была довольная улыбка.

Гехирн очнулась и обнаружила, что пальцы у нее липкие от свернувшейся крови и что она нежно обнимает окоченевший труп молодого жреца с перерезанной глоткой. Она едва помнила, как добралась до храма Геборене в Унбраухбаре. Если повезло, то большая часть города огнем не уничтожена. Никогда еще раньше ей не удавалось зажигать пламя так легко. Ее бред набирал силу. Она спалила трех кригеров, каждый из которых, несомненно, сам был могущественным гайстескранкен – пусть ей так и не довелось узнать, какого рода иллюзии владели ими, – и сделала это во сне.

Способна ли она контролировать то, что делает во сне? Могло ли быть так, что она сожгла еще кого-нибудь, сама того не заметив? О боги… Она с содроганием подумала о том, что каждый раз, когда во сне ей являлось бушующее пламя, человеческие тела исчезали в его языках, как дрова. Скольких она убила, сама не зная об этом? Если ее кошмары вырвались на свободу, то никто уже не будет полностью в безопасности.

«Может, поэтому Кёниг послал со мной кригеров?» Им поручили убить ее, пока она спит? Ей тогда снилось…

Нет. Это был сон.

Мысли ее ходили по кругу.

– Я нужна Кёнигу, – повторила она. – Он так сказал.

И все же такое объяснение казалось разумным. Если она сжигала во сне жрецов, Кёниг должен был убить ее. Он сделал бы это, поскольку не оставалось другого выхода.

«Нет, я нужна ему».

Наконец Гехирн решила, что это не имеет значения. Пока есть хотя бы какая-то вероятность того, что она нужна Кёнигу, она не должна его подвести. Она сделает то, ради чего он ее сюда отправил. Если он прикажет прикончить ее, когда она вернется, то, по крайней мере, она умрет с пониманием того, что была кому-то нужна и что не подвела его.

«Кёниг, я не обману возложенных ожиданий. Чего бы мне это ни стоило».

Оттолкнув от себя труп, Гехирн поднялась с кровати и понюхала воздух. Она проспала целые сутки, и уже снова всходило солнце, окутанное густыми облаками. Она ощущала его запах. Крадучись, пошла она по темным коридорам храма в поисках какой-нибудь одежды и набрела на прачечную, где по всему полу были раскиданы мантии и рясы. Казалось, что все эти вещи разбросал малыш, который катался по полу в истерике.

– Какие же несносные неряхи эти жрецы, – пробормотала Гехирн, подбирая одеяние себе по росту и чину.

Оставшиеся в живых стражники бросились бежать, когда она, закутанная в мантию жреца, вышла из храма Геборене. Она не обратила на них никакого внимания, поскольку ее слишком отвлекало пульсирующее давление, исходившее от спрятавшегося за тяжелыми тучами солнца. Оно только и дожидалось, когда можно будет выглянуть и оставить от Гехирн только пепел. Кожа ее, розовая, еще не до конца зажившая, болезненно ощущала прикосновение рясы. Вот единственное, чем она может заглушить желание присесть на корточки и заскулить в темноте.

Верховный жрец Кёниг отправил ее сюда на задание, а он не тот человек, чьи ожидания можно было бы не оправдать.

«Кёниг сказал, что я очень важна, что он нуждается во мне». Она крепко обхватила себя руками. Он назвал ее «мой старый друг». Вспомнив эти слова Кёнига, Гехирн успокоилась. Пусть он часто казался таким далеким, и ее постоянное стремление получать похвалу было ему противно, для Кёнига она имела значение. Из всех живущих только ему и еще Моргену оставалось до нее дело. Этого достаточно. Два человека – уже больше, чем у нее было, когда Кёниг привел ее в храм и дал ей смысл существования.

«Это больше, чем я заслуживаю».

Гехирн последовала за витавшей в воздухе струйкой безумия туда, где жили здешние гайстескранкен. Как правило, психически нездоровые люди селятся в особых районах города, где их бредовые иллюзии не приглушаются и не ограничиваются вялой массой убеждений, имеющейся у психически здоровых людишек. В окружении нескольких сотен людей, лишенных воображения, возможности мелкого гайстескранкен, часто и так незначительные, могут совершенно сойти на нет. Для могущества требовалось верное сочетание дистанции, веры масс в это могущество и силы заблуждения. У большинства гайстес-кранкен способности определялись первыми двумя факторами. Но у таких людей, как Кёниг и Гехирн, все обстояло наоборот: их иллюзии были настолько сильны, что могли влиять на взгляды простых людей и даже определять их. Но во всем Унбраухбаре никто не обладал даже сколько-нибудь близким могуществом – если не считать того, кто прирезал всех тех жрецов.

Гехирн торопливо шагала по пустынной улице Унбраухбара. Долгосрочное планирование не относилось к ее сильным сторонам; огонь не располагал строить замыслы, он требовал немедленного удовлетворения. Она осмотрела дома местных гайстескранкен и нашла то, что искала. Дом зеркальщицы был большим, с пристройками, что явно свидетельствовало о ее богатстве и успехе. А признаки запущенности и разрушения говорили о том, что психическое состояние владельца дома меняется далеко не в лучшую сторону. Внешние стены покрывала мозаика из осколков зеркал.

Гехирн остановилась, чтобы разглядеть дом. Ни одно из крошечных отражений не передавало ее движений – а она уже шагала к главному входу. Некоторые из фигурок колотили со всей силы стеклянную стенку своей крошечной тюрьмы, а другие извивались среди языков пламени. От них всех доносился звук, похожий на какафонию далекой толпы, но едва ли его было можно расслышать сквозь городской шум. Гехирн махнула рукой своим маленьким отражениям: их нескрываемые страдания ее забавляли. Смерть она встретит в пламени. Все хассебранды заканчивали свою жизнь одинаково – отличалось только то, скольких им удавалось забрать из этого мира вместе с собой. Раз уж те, кого ты убил в этой жизни, служат тебе в следующей, Гехирн не слишком беспокоилась. Слуг у нее в Послесмертии будет более чем достаточно. Ее преследовало неясное воспоминание о сновидении: картинка выцвела, как цветной хлóпок после множества стирок. Кто-то что-то говорил о Послесмертии, но она не помнила, кто и что именно он сказал.

Гехирн отбросила эту мысль. Когда тот день наконец наступит и она увидит последний огонь, она с готовностью встретит его, как встречала и все другие пожары на пути к нему. Быть поглощенным своей единственной любовью значило достичь такой гармонии, которую немногим доводилось испытать. От одной мысли об этом последнем тепле Гехирн ощущала влажную и теплую волну возбуждения.

Она снова посмотрела на отражения. Их хаотичное поведение говорило о том, что она отыскала тот самый дом: здесь живет зеркальщица, достигшая вершины могущества, но все же сохранившая какую-то толику разума. Она уже катилась по наклонной, теряла контроль, но все же была в состоянии рассмотреть то, что кроется в глубине отражений. Хассебранд не упустила из виду, что возросло и ее собственное могущество. Она помнила, что когда-то сжечь человека дотла было для нее непосильной задачей. А теперь это легко.

«Теперь я делаю это и во сне».

Она должна успеть выполнить поручение до того, как ее душа будет принесена в жертву бредовым иллюзиям. Ее судьба уже давно для нее готовилась – и, без сомнения, она ее заслужила, – но Гехирн не могла подвести Кёнига.

Она наклонилась поближе к одному из крупных осколков зеркала. Оттуда на нее посмотрели голубые глаза; ее лицо, как всегда, имело удивленное выражение, поскольку бровей у нее не было – они сгорели еще в детстве, да так и не выросли заново. Капли пота бусинками блестели на голой голове – та жидкая рыжая щетинка, которая успела было вырасти, снова сгорела, – и стекали по раскрасневшемуся, чересчур мягкому лицу. Когда Гехирн вытерла лицо, ее собственное отражение брезгливо усмехнулось, а потом расплакалось.

«Чертовы зеркальщики».

Она выпрямилась. Зачем же мешкать.

Дверь распахнулась в тот момент, когда Гехирн протянула руку, чтобы постучать. На нее смотрела истощенная женщина. Кожа ее сморщилась, как будто у куриной тушки, слишком долго пролежавшей на прилавке. Когда-то попавшие прямо в открытые раны, в плоть ее вросли крошечные осколки разбитых зеркал и стеклянной пыли. Эта женщина была ходячей мозаикой из сверкающих отражений и цветного стекла, и Гехирн она виделась то радугой красок, то зияющей темнотой. Протертое почти до дыр одеяние едва скрывало ее истощенное тело. Каждое движение было для нее мучительным. Вокруг суставов сочилась кровь из ран, которые никогда не заживали.

– Да от тебя воняет паленым мясом, – бросила зеркальщица, разглядывая Гехирн с выражением отвращения на лице.

Гехирн тоже рассматривала женщину: худая, явно испытывает боль и не скрывает отвращения к посетительнице… все это действовало на хассебранда возбуждающе. Она увидела, что во рту у собеседницы что-то сверкает: в язык и десны также вросли осколки зеркал. Гехирн просияла самой очаровательной улыбкой, на которую была способна, – выглядело это больше похожим на оскал хищника.

– Ты как раз та, кого я искала.

Зеркальщица плюнула Гехирн прямо в грудь, и та мгновение любовалась на студенистую смесь желчи, крови и стекольной пыли, потом вытерла плевок пальцем и нахмурилась, почувствовав слабый укол боли. В кончик пальца вонзился тоненький осколок стекла. Она снова постаралась изобразить на лице ту же самую улыбку.

– Я пришла обратиться к тебе за услугами, зеркальщица. В награду дам золото. Хотя… – она с вожделением глянула на ребра, просвечивающие через желтоватую кожу женщины, – мне кажется, что можно… и в иной форме оплатить эту услугу.

– Достаточно золота. – Голос зеркальщицы звучал, как звон падающих осколков стекла.

– Какой у тебя милый голос. Твое имя?

– Ферлоренер Шпигель. А ты – Гехирн Шлехтес, преданная раба Геборене Дамонен. Ты его ни капельки не волнуешь.

Улыбка Гехирн на мгновение стала искренней.

– Я и впрямь пришла именно туда, куда мне надо. Ферлоренер, предлагаю обсудить оплату и поговорить о прошлом.

Ферлоренер хмыкнула и зашагала обратно в дом, и ее маленькие ступни оставляли кровавые отпечатки, от которых все больше возбуждалась Гехирн. Она пошла следом, пригнувшись в дверном проеме, который для нее оказался слишком низким. Комната, куда ее привела Ферлоренер, выглядела шокирующе нормальной. Выделялось лишь кресло, покрытое острыми осколками зеркал и во многих местах засохшей кровью. На стенах висели старинные картины, на многих из которых краска уже отшелушивалась от холста. Кругом, везде, где только можно, стояли сотни незажженных свечей. Темные, землистые тона навевали тепло и спокойствие и совершенно не вязались с этой угловатой, жесткой женщиной. Гехирн не видела в комнате ни единого зеркала, кроме зеркал в теле Ферлоренер и на ее кресле.

Тощая женщина опустилась в кресло, как будто ей перерубили позвоночник, и бросила полный отвращения взгляд, который Гехирн показался маняще-соблазнительным. Гехирн кинула к ее ногам мешочек золотых, на который женщина совершенно не обратила внимания.

– Спрашивай, – хрипло потребовала зеркальщица.

– Мне нужно посмотреть, что случилось в храме Геборене в ту ночь, когда перерезали жрецов.

– И это все? О собственной судьбе ты ничего не хочешь спросить?

Гехирн покачала головой:

– Свою судьбу я знаю. Я умру в огне.

– Ты умрешь рабыней.

– Я служу Кёнигу Фюримеру.

– Это не…

– Не потому я здесь. Мне нужно видеть храм.

Ферлоренер посмотрела на нее, будто пытаясь принять какое-то решение.

– Хорошо. Обычно первые полчаса я трачу на то, чтобы зажечь все свечи.

Вспыхнула каждая свечка. Ни одного жеста, только мысль и вера; вера в свою растущую силу. Слишком легко у нее получилось вызвать огонь.

Ферлоренер потянулась, распахнула истертые одежды, и взгляду открылось ее усыпанное зеркальными осколками туловище, маленькие груди и тощие ноги. Ее тело отражало теплый свет свечей; ее исхудавшая фигура напоминала Гехирн сверкающую рельефную карту. Если до того она просто ощущала, что стала влажной, то сейчас ее тело уже пульсировало. Зеркальщица извивалась в кресле, терлась о зеркальные осколки, покрывавшие сиденье и спинку кресла. Гехирн слышала, как царапают стекла, вросшие в кожу, о стекла на кресле. Ферлоренер тихо застонала.

Гехирн, которую так и влекла боль этой женщины, подалась вперед, вглядываясь в изгибы худого тела. Женщина казалась составленной из кусочков. Огонь свечей озарял то одни части, то другие, и в мозаичных отражениях начала складываться картина. Через несколько мгновений Гехирн узнала храм, где провела ночь. По коридорам кралась женщина, и в руке у нее сверкал нож. Она была худой, как Ферлоренер, но при этом выглядела мускулистой и гибкой, а не истощенной. Гехирн испустила трепетный похотливый вздох. Женщина была невероятно некрасива. Челюсть у нее слишком выступала, глаза бледно-голубые, будто водянистые, нос – длинный и крючковатый, и все это в обрамлении спутанных и грязных светлых волос. Гехирн задрожала от наслаждения, глядя, как та перерезает горло молодому священнику, тому самому, подле которого она только что провела ночь.

Как ловко она движется. Как целенаправленны ее действия. Гехирн еле удерживалась, чтобы не запустить руку под мантии и не облегчить нарастающее напряжение.

Когда она увидела все – то, как страхолюдина унесла рясы и вернулась к своим товарищам и как они торопливо бежали из города, направляясь как раз туда, откуда прибыла Гехирн, – она откинулась и попыталась сосредоточиться, собрать вместе разрозненные мысли. Но из-за присутствия зеркальщицы, которая все еще лежала на спине в распахнутой одежде на усыпанном зеркалами кресле, – и из-за отпечатавшейся в памяти брутальной и ловкой молодой женщины, – мысли Гехирн перемежались то похотью, то ненавистью.

Ферлоренер смотрела на нее из-под полуопущенных век, на которых лежала зеркальная пыль. В уголках ее глаз блестела свежая кровь и, как показалось Гехирн, слезы.

Гехирн скользнула по обнаженному телу восхищенным взглядом. Действовать тонко и обольщать у нее не получилось бы, да она и не пыталась.

– У меня есть еще золото.

Ферлоренер медленно раздвинула ноги, и наконец взгляду Гехирн предстали половые губы, также покрытые осколками зеркал. Она моргнула, смахнув с век жгучие капли пота, облизала губы и осторожно сглотнула.

– Кажется… они острые.

Тут уже Ферлоренер просияла хищной улыбкой.

– К моменту, когда ты кончишь, ты будешь вся в кровоточащих порезах. Вся израненная. С ободранной кожей.

Гехирн бросила к ее ногам еще один мешочек золотых.

– Раны у меня заживают быстро.

Свернувшись калачиком, ощущая мучительную боль в промежности, Гехирн не помнила, как вернулась в самое нутро храма Геборене. Она занималась сексом только тогда, когда наверняка знала, что вызывает у партнера отвращение и что ей будет больно. Она боялась близости и желала ее. Ненависть к себе была одновременно и сильной, и слабой ее стороной, ее тюрьмой и ее защитой. Никто не мог ненавидеть ее больше, чем она сама, и поэтому никто не мог по-настоящему ранить ее.

Когда боль от резаных ран в промежности утихла и там уже только глухо ныло и пульсировало, Гехирн поднялась на ноги и пошла по пустому храму. Тела все еще лежали там же, где упали, а по лужам крови ползали мухи. Она тихо мурлыкала мелодию, шагала и думала – от той боли и отвращения, которые она испытала во время секса, у нее чудесным образом прояснилось в мозгу.

Худая женщина, все так же привлекательная своей брутальной прелестью, шла из одного зала в другой, ища что-то и перерезая глотки. Но в конце концов она взяла из храма, если не считать нескольких дешевых безделушек, шейных платков и разной ерунды, только стопку грязной одежды из прачечной.

«Клептик, вне всякого сомнения».

После этого она встретилась с щеголеватым красавцем и крупным типом, покрытым шрамами, у которого был боевой топор, и все трое двинулись к северу.

Гехирн, одиноко стоя в темноте, расхохоталась от забавной мысли. Возможно, в какой-то момент она даже проехала мимо них – ночью или днем, когда ослепла от жгучих лучей солнца.

Они что, собираются в Зельбстхас? А куда еще можно отправиться с украденными рясами Геборене? Ответ был очевиден, и Гехирн он сильно встревожил. Им явно известно о великом проекте Кёнига и о боге-ребенке, который скоро Вознесется. Если это правда, то они, скорее всего, посланы Ванфор Штеллунг и намерены уничтожить все то, что планировали сделать Кёниг и Геборене.

Гехирн зашипела от ярости, настроение у нее становилось все паршивей. Чтобы поймать этих троих, пока они не добрались до цели, ей потребуется снова выйти под лучи солнца. Можно было поискать в этом городе интерметика, который сумел бы и согласился отправить Кёнигу предупреждение, но она решила, что на это можно лишь впустую потратить силы, поскольку вряд ли здесь обитает кто-то, владеющий таким искусством. Кроме того, было бы гораздо интереснее поймать агентов Ванфор Штеллунг в пути и расправиться с ними самой. Гехирн не хотела сначала предупредить Кёнига, а потом медленно, выезжая только по ночам, тащиться назад; она стремилась снова увидеть эту безобразную и обворожительно ловкую женщину. Во плоти. Хассебранд не смогут остановить ни пижон, ни громила с топором, несмотря на их физическую силу или мастерское владение оружием. С клептиком справиться было бы посложнее – все зависело от того, какие иллюзии ею владеют и насколько она в своем уме, – но вряд ли она способна серьезно противостоять Гехирн. Огонь пожирает все. А вот клептик, в достаточной мере повредившийся рассудком, – соперник непростой. Она слышала, что клептики могут украсть сердце прямо из груди своей жертвы, хотя это, возможно, преувеличение.

Попробует ли грациозная клептик украсть и ее сердце?

«Да и захочет ли она?»

От этой мысли Гехирн почувствовала возбуждение, но оно быстро приглушилось.

«Нет, я ей буду противна». Вот и хорошо, этого Гехирн и надо было. Только так она чувствовала себя в безопасности.

– Интересно, не облагородились ли ее личные качества благодаря ее уродливой внешности, – спросила Гехирн, обращаясь в темноту. Маловероятно. По правде говоря, это и не имело значения. Гехирн найдет и убьет клептика, задушит ее в объятиях пламени. Но, возможно, сначала они перепихнутся, разделят друг с другом свою ненависть к себе – ведь страхолюдина клептик, вне всякого сомнения, себя ненавидела.

Снова укутавшись в тяжелые одежды, Гехирн зашагала к казармам городской стражи. Там, скорее всего, будет нетрудно раздобыть лошадей.

Если страже хватит ума, они бросятся от нее наутек.

А она надеялась, что они этого не сделают.