ГЛАВА 16
— Ты точно не против? — Мама с сомнением приостанавливается в дверях, держа в руке зонтик.
— Точно, точно. Ступай.
Мама идет к тете Стейси на долгий воскресный обед; за ней заехала подруга с бутылкой вина. Вернется не скоро. А Эми проводит день с семьей Джазза. Дом пуст, и нет нужды сбегать тайком.
Сначала я думаю позвонить Нико и попросить забрать меня где-нибудь поближе, но потом отказываюсь от этой мысли. Там всего лишь моросит, ничего страшного, и он вряд ли отнесется к такому моему предложению одобрительно.
Я ищу наверху какой-нибудь дождевик, когда раздается стук в дверь. Встав сбоку от окна, осторожно выглядываю и вижу, что это Кэм под зонтом. От него может оказаться трудно избавиться, да и в доме темно и тихо. Пусть думает, что никого нет. Я молча жду, и в конце концов он сдается и идет обратно через дорогу.
Я складываю рисунки, которые подготовила вчера для Нико, планы внутренних больничных помещений. Заворачиваю их в пластик, чтобы не намокли, и прячу во внутренний карман.
Немного поразмыслив, оставляю короткую записку: «Пошла прогуляться». Просто на случай, если мама или Эми вернутся рано, чтобы не волновались и не поднимали шум.
Решаю, что выйти лучше через заднюю дверь на тот случай, если Кэм наблюдает и начнет допытываться, почему я ему не открыла. Путь через задний двор в такую погоду не слишком приятен. Я вздыхаю. Выйдя из дома, прохожу через наш длинный, размякший от дождя двор, потом пролезаю сквозь чахлую живую изгородь и продираюсь сквозь заросли ежевики на тропинку, которая кружным путем выводит меня к дороге.
— Ты промокла, — говорит Нико и заставляет меня ждать под дождем, пока он достает сзади полотенце и расстилает на пассажирском сиденье.
Мы едем в тишине, если не считать играющей в машине музыки. Классической. Никогда бы не подумала, что Нико такая нравится, но что я на самом деле знаю о нем как о человеке?
— Все в порядке, Рейн? — спрашивает он.
Я киваю:
— Да. Просто устала. Последние недели выдались тяжелыми.
Он смеется:
— Что-то ты совсем размякла. Что тебе нужно, так это хороший курс выживания в лесу на пяток дней.
— Ладно. Я готова, если ты поедешь.
Он качает головой:
— Если бы мы могли. То были славные деньки, верно, Рейн? С Совами.
Мои глаза округляются. Совы. Так нас называли. Это было кодовое название нашей ячейки. Не потому ли я так очарована совами? Не потому ли меня тянет рисовать их, следовать за ними, куда бы они ни привели? Перед глазами встают новые образы.
Совы были лучшими!
Нас было семь человек. Ну, вообще-то восемь, но одна девочка вскоре погибла в результате несчастного случая со взрывчаткой, и я избегаю думать о ней. Трое девчонок и четверо мальчишек. Я была самой младшей, мне еще не исполнилось четырнадцати, когда я присоединилась к ним, а самому старшему было пятнадцать. Мы были так крепко связаны: лучшие друзья, непримиримые соперники. Мы отказались от своих прежних «я» и взяли себе новые имена у природы. Мое было Рейн — Дождь. Чье-то лицо проплывает у меня перед глазами, потом исчезает. Кто это был? Лучший из всех, пока... пока что-то не случилось. И тогда он стал худшим. Что же произошло? Воспоминания исчезают.
— Что стало со всеми?
Он отводит глаза.
— Некоторых поймали, как тебя, и предположительно стерли им память. Другие погибли на заданиях. Хочешь знать, кто...
Я прерываю его:
— Нет. Не рассказывай мне. — Я не хочу знать, кто погиб, вспоминать их имена только для того, чтобы узнать, что их больше нет.
— Они боролись за то, во что верили, — говорит Нико. — Это славная смерть.
Легко говорить так, когда сам ты жив.
Мы бежим к дому Нико под дождем. Едва я переступаю порог, как он хватает меня за руку.
— Не залей мне тут все водой, — говорит он.
Я снимаю куртку и ботинки, но остальная
одежда тоже мокрая, и я дрожу.
Тори свернулась калачиком на диване, читает, теплая и сухая. Ее ссадины и синяки уже не так заметны, черные волосы блестят.
— Привет, — роняет она и возвращается к чтению.
Я не знаю, чего можно ожидать от Тори. Мы никогда не были близки. Раньше она не особенно меня жаловала, и это, по всей видимости, было как-то связано с Беном. Однако же, спасая ее, я рисковала собственной шеей и ожидаю чего-то, хоть отдаленно напоминающего благодарность.
— Мне нужно сделать пару звонков. Вы тут пока поболтайте, — говорит Нико и уходит. Я присаживаюсь на краешек дивана.
— Ну, как дела?
Она пожимает плечами.
Я пытаюсь завести разговор на другие темы, но безрезультатно. У меня возникает желание проломить эту скорлупу, в которую она спряталась. Хочу узнать, как она избавилась от своего «Лево». После того что произошло, когда я срезала «Лево» Бена... меня охватывает озноб. Может, она знает, как при этом выжить. Может, ей известно, есть ли шанс, что он жив.
Бен. Вот способ достучаться до нее.
— Скай жив.
Глаза ее округляются:
— Ретривер Бена? Где он?
— Он... — Я останавливаю себя, не уверенная, стоит ли называть имя Мака. — Он у кузена одного знакомого.
— Бен любил этого пса, — говорит она, опустив глаза.
Потом снова поднимает их.
— Бен любил и меня. — В голосе ее слышится вызов. Я понимаю, что нет смысла спорить, говорить, что на самом деле он любил меня, а не ее. Ей сейчас больно. Пусть думает так, как ей хочется.
— Знаешь, что случилось с Беном? — спрашиваю я.
Голова ее опускается. Она кивает:
— Нико рассказал мне, что он срезал свой «Лево», и лордеры забрали его. Но я не понимаю... Зачем он это сделал? Он был не из тех, кто задается лишними вопросами, вопросами, которые могут довести до беды. Тогда зачем? Будь я рядом, я смогла бы остановить его.
Я не отвечаю. Мне неприятно это слышать, но я боюсь того, как она отреагирует, если я признаюсь ей, что была с ним. Она не спрашивает об этом, поэтому Нико, должно быть, поведал ей лишь часть истории. Она не знает, сколь близки мы были с Беном.
— А что сказал Бен, когда я пропала? — спрашивает она.
И я вспоминаю, что поначалу он даже не сообразил, что она пропала, пока я не спросила его, где Тори, и тогда он попытался выяснить. Но ей знать об этом необязательно.
— Он ходил повидаться с твоей мамой.
— Да? А он говорил тебе, как все было?
Я колеблюсь.
— Расскажи, если знаешь. Пожалуйста, мне нужно знать. — И она хватает меня за руку. Моя рука холодная, и Тори набрасывает одеяло на нас обеих.
— Ладно, — уступаю я, откидываясь назад. Мне хорошо знакомо это мучительное желание узнать что-то такое, что ты никак не можешь узнать. — Бен сказал, что поинтересовался у нее, где ты, и она ответила, что ты там больше не живешь. Думаю, он решил, что ты уехала жить в Лондон, к отцу.
Тори фыркает:
— Да уж, конечно. Она бы и близко меня к нему не подпустила. И что было дальше?
— Она сказала, что тебя вернули.
— Вернули? Какое забавное слово для того, что произошло. — Она опускает голову.
— А что произошло, Тори?
— Ну, мне не приклеили на лоб ярлык «вернуть отправителю» и не сунули в почтовый ящик. Однажды ночью, когда мамы не было, они явились к нам и увели меня. Я была дома, спала, когда вдруг ко мне в комнату ворвались двое лордеров и утащили меня.
Я кладу руку на плечо Тори, пытаясь утешить, но она дергает плечом, сбрасывая ее.
— Она так и сказала? Что меня вернули? — Глаза ее наливаются слезами.
— Прости, мне не нужно было ничего говорить. Прости.
Тори подается вперед и прячет лицо в коленях:
— Раньше мы были так близки, мама и я!.. Когда я только начала жить с ней, она одевала меня в такие же наряды, как у нее, брала с собой на все вечеринки своих друзей. А потом, в прошлом году, все это прекратилось. Словно я стала отвлекать от нее слишком много внимания, и она больше не желала видеть меня рядом. Как надоевшая кукла, с которой ей расхотелось играть.
Тори медленно качает головой. В голосе ее слышатся всхлипывания.
— А мне нравилось быть в центре внимания. Я старалась понравиться ее друзьям. Сама виновата, не нужно было этого делать! Но все равно, где-то в глубине души я надеялась... то есть я никогда не думала, что она способна на такое. Знаешь, я все гадала, известно ли ей, что со мной случилось. Думала, она плачет по мне... — Тори швыряет книгу через всю комнату.
— Ненавижу, — шипит она.
Сбросив одеяло, она, прихрамывая, идет в кухню.
— Чаю?
— Э-э-э... да.
Тори гремит чашками. В дверях появляется Нико, на лице написано любопытство.
— Все хорошо?
Но он спрашивает не у меня. Он подходит к Тори, кладет руку ей на спину. И я вижу по ее глазам, что она его уже обожает.
Она кивает:
— Да. Спасибо, Нико. Хочешь чаю?
— Попозже. — Он поворачивается ко мне: — Как выпьешь чаю, зайди ко мне в кабинет, нужно поговорить. — И он снова уходит.
Она называет его Нико. Должно быть, он сказал ей, что Джон Хаттон не его настоящее имя. Как ей это удалось? Нико не доверяет людям. Никому. Тогда, в лесу, потребовались месяцы испытаний и тренировок, чтобы он хотя бы начал доверять мне. А ей назвал свое настоящее имя.
Я качаю головой.
— Сахар? — спрашивает Тори.
— Слушай, я не очень-то и хочу пить.
— Как знаешь. — И она ставит мою чашку в раковину.
Идет и подбирает свою книжку с пола, потом погружается в чтение с чашкой чая в руке.
У меня еще так много вопросов, которые я хотела бы задать ей. Как она сбежала от лордеров? Что стало с ее «Лево»? Но она уже вновь отгородилась от меня. Время разговоров закончилось.
Я стучу в дверь кабинета Нико.
— Входи.
Открываю дверь. В комнате диван, письменный стол, на нем — встроенный компьютер. Я догадываюсь, что он может ловко исчезать внутри стола, как будто его и нет вовсе. Книжные полки, очевидно, заставленные книгами по биологии, которые поддерживают учительскую легенду.
И Нико. Он улыбается.
— Показывай, что там у тебя.
Я вытаскиваю из внутреннего кармана рисунки и планы больницы. Он разворачивает их на низком столике перед диваном, жестом предлагает мне сесть рядом. Дотошно расспрашивает о позициях, мерах защиты и охране.
— Тебе, должно быть, все это уже известно.
— По большей части. Хотя охрана на входе была усилена. Что-нибудь еще?
— Полагаю, есть и кое-что новенькое. Кое- кто упомянул про систему технологической защиты.
— Какие-нибудь подробности?
— Нет. Но телефоны и компьютеры изменились. Они подсоединены к кабелям и проводам, которые уходят в стены. И мамин телефон там не работал. А раньше, по ее словам, работал.
— Интересно. Быть может, установлена сигнальная блокировка по всей больнице, что делает передающие устройства бесполезными.
— И дистанционные?
Нико бросает на меня быстрый взгляд.
— Вроде дистанционно управляемых бомб.
Он криво ухмыляется:
— Умница, Рейн. Совершенно верно. Хотя не думаю, что мы не сможем так или иначе все это обойти.
— Есть и еще кое-что.
— Да?
— Там где-то должен быть потайной выход. Во время последнего нападения лордеры быстро увели куда-то всех врачей. Слишком быстро. Спрятали их где-то.
— Интересно. Ты должна присмотреться, понаблюдать. Узнать все, что можно.
— Хорошо.
— Возможно, как-нибудь, когда ты будешь там, мы сможем устроить ложную тревогу, чтобы ты посмотрела, что к чему.
Мне вспоминается последнее нападение. Бомбы. Пули. Смерть. Лужи крови на полу. Перед глазами все плывет, живот сводит, и я заставляю себя дышать глубоко, чтобы успокоиться, чтобы дурнота отступила.
— Рейн! — говорит Нико и хватает меня за плечи. — Оставайся со мной!
С твердым нажимом его рук жар проникает сквозь влажную одежду к коже, помутнение проходит. Все четко и ясно.
— Да, я сделаю, что ты хочешь, все, что ты хочешь, обещаю.
— Вот и хорошо, моя особенная Рейн. — Он обнимает меня, и я наполняюсь теплом. Вопросы, которые я хотела задать, растворяются в этом тепле.
Он отпускает меня.
— Теперь насчет Тори.
— Да?
— Она может оказаться нам полезной. Посмотрим. В ней много гнева. Не знаю, сможет ли она научиться контролировать его, направлять. Но не забывай, что она по-прежнему представляет для нас угрозу, а привела ее ты. Если что-то пойдет не так, тебе не сносить головы. — Он целует меня в лоб. — Наверно, пора уже отвезти тебя домой.
Той ночью я проигрываю в голове все, что было сказано и сделано. И все по-прежнему странно и непонятно. Почему я так важна для Нико и его планов? Почему я не спросила у Нико то, что хотела? Как будто рядом с ним я начисто лишаюсь воли.
А когда вспомнила нападение на больницу, то едва не утратила самообладание. Даже теперь я не могу думать об этом без паники и подступающей к горлу тошноты. Кровь.
Но стоило Нико прикоснуться ко мне, назвать Рейн, и все прошло. Ко мне снова вернулось хладнокровие.
Я знаю, что больница — средоточие зла. То, что они там делают, крадут души и воспоминания — зло. Лордеры — зло.
Они должны быть остановлены.
Они будут остановлены.
Но что я делала раньше, с Нико? С Совами? Воспоминание о крови на полу во время нападения на больницу четкое и ясное. Оно вызывает у меня ужас. Но о том, что было раньше... ничего, если не считать каких-то обрывков.
Путь Нико — правильный. Это и мой путь. Да, Нико может быть жестоким. Он совсем не ценит человеческую жизнь. Не только жизнь лордеров или случайных жертв, но даже своих соратников. Как он тогда сказал? Они умерли славной смертью.
А как же Бен? Он тоже умер славной смертью, пытаясь вырваться из жизни, навязанной ему лордерами?
Я вздрагиваю, в глубине души все еще отвергая такой исход, хотя разумом и понимаю, что он наиболее вероятен.
На моей прикроватной тумбочке стоит ладья. В доме, когда я вернулась вечером, еще никого не было. Не в силах успокоиться, я рыскала по всему первому этажу, пока не нашла на книжной полке пыльную коробку с шахматами. Они не такие красивые, как у Пенни, фигурки пластмассовые, не деревянные. Но я беру одну ладью и держу ее в руке. Почему-то это успокаивает. Прячу ее в карман, когда приходят мама и Эми, и во время ужина время от времени похлопываю по ней, чтобы убедиться, что она все еще там.
Сейчас я беру ее с тумбочки и стискиваю в руке.
Я бегу. С каждым шагом песок выскальзывает из-под ног, но я несусь так быстро, как только могу. Ужас придает сил, подгоняет. Но всему есть предел. Силы заканчиваются.
— Быстрее!
Я спотыкаюсь и лечу вперед, хватая ртом воздух. Падаю бесформенной кучей. Он тащит меня, пытается поднять на ноги. Я мотаю головой.
— Не могу. Уходи. Спасайся, — выдыхаю я.
— Нет. Я ни за что тебя не брошу. — Он обхватывает меня руками. Руками, от которых я чувствую тепло и безопасность впервые за долгий срок. Но только на миг.
Ужас приближается. Его отрывает от меня. Там, где было тепло, теперь только холод.
Я пронзительно кричу.
Я широко открываю глаза. Темно, тихо. Ни звука, не считая лихорадочного биения сердца. Никакого движения или шагов, которые сказали бы, что я кричала вслух во сне, как иногда бывает. Никто не идет успокоить меня.
Потом ощущаю боль в левой руке. Пальцы мои стиснуты так крепко, что я не могу их разжать. Когда сердце немного успокаивается, я разжимаю пальцы один за другим. На ладони у меня ладья. Я стискивала ее с такой силой, что зубцы башни порезали руку. На коже отпечаталось идеальное кольцо из шести выемок с выступившими каплями крови.
Этот кошмар снился мне уже много раз, но в этот раз сон изменился. Вначале, когда я в ужасе бегу, детали всегда ясные и прозрачные, как стекло: я ощущаю песок, скользящий под пальцами, каждый вдох, который делаю. Страх, который побуждает меня бежать и бежать до полного изнеможения. Но после падения сон меняется. Раньше он всегда делался туманным, расплывчатым. Я по-прежнему смертельно боюсь, но детали становятся отдаленными, нереальными. Размытыми по краям. И кто-то кричит никогда не забывать и возвести стену, кирпичную стену. Бетонный образ той, за которой спрятали Рейн внутри меня. Было ли это тогда, когда лордеры поймали меня и стерли память? Что еще могло быть таким пугающим?
Но сегодня сон изменился. Ясность оставалась до самого конца. Тот, кто был со мной, тоже был другим. Он не кричал, он поддерживал меня, обнимал, и я льнула к нему, пока его не оторвали. Глаза мои были плотно зажмурены, но я ощущала крупинки песка и холодный соленый бриз с моря. Слышала стук своего сердца и грохот волн. Все казалось таким реальным.
Кто тот человек, который бежал со мной, который сказал, что никогда меня не бросит? Никогда обратилось в мгновения, его оторвали от
меня, не успел он это произнести. И что стало с ним, со мной? Что было дальше?
Страх, просочившийся из сна, обращается в расстройство, потом в гнев. Ударяю кулаком по матрасу. Почему я не могу вспомнить, что произошло в действительности даже теперь, когда другие воспоминания вернулись? Почему?
Так много еще неизвестного, непонятного. В душе я ощущаю незаполненную пустоту.
Почувствовав внезапную слабость, откидываюсь на подушки, и по лицу текут слезы, которые я даже не пытаюсь стереть.
