20. Крыса

На этот раз на пленке был женский голос. Полковник Чоу внимательно смотрел на меня.

— Вы знаете, кто говорит?

— Нет.

— Это голос Шоды.

Шипящие согласные она произносила глуховато и невнятно, подчеркивая некоторые слова, но в хрипловатом ее голосе чувствовалась мощная энергия, наполнившая небольшую студию; он был решительным и властным.

Запись прервалась, и Чоу остановил пленку.

— Вы понимаете камбоджийский язык, мистер Джордан?

— Нет. Что она говорила?

— Она приказывала одному из командиров своей армии отменить мобилизацию его сил до прибытия груза. Она также объяснила ему, как важно оставаться на связи с ее остальными формированиями, чтобы избежать преждевременных выступлений.

Они были правы — и Пепперидж, и Кэти. Целью моего задания была Марико Шода; в храме в Таиланде я подошел к ней так близко, что чувствовал ее биополе, а теперь я слышал ее голос, отдающий приказы…

На меня обрушилась масса данных, которые предстояло обдумать, проанализировать и разобрать по порядку.

Первое: убежище Джонни Чена прослушивалось.

Но вытягивать ответы из Чоу мне придется с предельной осторожностью, потому что пять минут назад, распахнув двери и обнаружив меня за ними, он был готов на убийство. Бог знает, каким образом он почувствовал мое присутствие, но он жил среди дикой природы, которая придала остроту чувствам, присущую только обитателям джунглей. Обнаружив меня, он не выразил удивления, а просто уставился на меня своим единственным глазом, в котором полыхало пламя ярости. Его тело чуть подобралось, и вдохнув, он подобрал диафрагму, собираясь с силами, а его правое плечо приподнялось на несколько градусов, когда он отвел руку назад: его сокрушительный удар ребром ладони должен был перерубить мне сонную артерию. Я слишком часто отражал такой удар, чтобы не заметить его приближения.

Он был готов к неуловимому рывку; и когда я заговорил, то прикинул, что от смерти меня отделяли доли секунды.

— Семпай, Фунакоши смотрит на вас.

И после этих слов я застыл в ожидании.

В эти секунды я лихорадочно пытался найти решение, но ничего не приходило в голову. Но я запомнил, как подействовало на него, когда при первой встрече он был готов убить меня за непрошенное вторжение — я почтительно обратился к нему, как к своему семпаю, уважаемому наставнику; и священные традиции “шотокана” остановили его.

Я ждал. Он застыл на месте, не шевелясь, но я чувствовал, как напряженно пульсирует темная сторона его мышления, полная ярости, боли и жажды мести, повелевая его телу уничтожить стоящее перед ним существо, которое принесло с собой угрозу его неприкосновенному уединению, но вот искорка здравого смысла затеплилась в нем, подобно пламени свечи под ветром. Наконец он повернулся лицом ко мне, давая понять, что угроза миновала.

— Входите. Я хочу, чтобы вы посмотрели на мой центр связи.

Напряжение оставило меня, левое полушарие снова включилось в работу, и я заметил, что, когда к этому человеку возвращается здравый смысл, он не помнит о сбоях, которые дает его психика.

Помещение было невелико, но три его стены были усеяны мозаикой шкал, амперметров, переключателей, схемами и таблицами передач. В свое время здесь была приемопередающая студия, которая в какой-то мере уцелела при бомбежке. Чоу подтянул покосившийся пластмассовый стул к главной панели и включил воспроизведение, забыв обо мне, едва только раздались первые сигналы. Повсюду, на полках и на стеллажах.. валялись кассеты, сложенные в ящиках с этикетками торговой компании Шоды.

И тут снова пробился голос Шоды с ее чуть приглушенными шипящими и четкими гласными.

Чоу повернул голову.

— Это перехвачено несколько дней назад. Она дала инструкции: британского агента Джордана приговорить к смерти.

— Действительно.

— Вы счастливый человек.

Он вернулся к своим занятиям, а я продолжал слушать передачи, если они шли на английском, французском или русском языках; когда же шел язык, которого я не понимал, то проглядывал ранее поступившие данные.

Второе: итак, убежище Чена прослушивалось. Кем?

Только не Чоу. Я заметил, что едва только шел текст на английском, он сразу же прерывал его, даже если диалог касался высокой политики.

Жучки Чену мог поставить кто-нибудь из его конкурентов по торговле наркотиками, в чем я, впрочем, сомневался: он не из тех, кто прокручивал большие операции, контролировал сеть распространителей. Так что это предположение можно отбросить.

Третье: кто подключился к линиям связи Шоды?

Сайако?

“Сайако-сан, — спросил я ее по телефону из “Красной Орхидеи”, — вы входите в организацию Шоды?”

“Я имею доступ к информации.”

Да, это могла быть Сайако — логичное предположение. Она могла перехватить тревожное сообщение, после чего предупредила меня — хотя бы то, которое я слышал, когда Шода давала инструкции об “уничтожении британского агента Джордана”.

Еще одно сообщение прозвучало по-английски, и я успел услышать его до того, как Чоу прервал текст. Оно относилось к рейсу лайнера “Ориенте Нортвест”, голос с легким японским акцентом.

Пока Чоу делал заметки, я внимательно слушал. Мне было сказано, что он ищет кое-какие особые передачи, что вполне возможно, но я обратил внимание, что в отборе материала не было ни порядка, ни последовательности. Он перехватывал, прослушивая передачи на четырех языках, но они забивались кучей случайных текстов: сообщения авиадиспетчеров, еле слышных сквозь помехи; переговоры радиофицированных такси в Сингапуре. И меня беспокоило, что он не пытался отсеивать случайный мусор.

А ему стоило бы заняться этим.

Он внезапно вскинул голову, уставившись на меня единственным глазом.

— Этот тип вечно опаздывает. Водитель такси. — О, Господи Иисусе.

— Опаздывает? — переспросил я.

— Да. Его скоро уволят, попомните мои слова. Повернувшись к панели, он стал вслушиваться в текст на французском языке с китайским акцентом — борт говорил с базой — пока я размышлял, как получить от него нужную мне информацию, потому что прослушивание его носило беспорядочный характер, он ловил случайные сигналы, которые попадались ему, пока он вращал шкалу настройки — и его в той же мере интересовали слова какого-то идиота-таксиста в Сингапуре, как и информация, поступающая о Шоде. На которую и надо обратить внимание.

— Полковник, как Марико Шоде поставили “клопа”? Он вздрогнул при этом имени, и я ожидал, что он отреагирует уже известным мне образом, но на этот раз все обошлось, и мы смогли поговорить о ней.

— Не могу сказать точно. Думаю, он в одном из ее лимузинов или в лайнере. Длина волны ничего не говорит. — На заднем плане слышался мужской голос, говоривший на лаотянском, и через мгновение полковник бросил тем же тоном: — Этот человек — производитель наркотиков, но он любитель. “Клопа” поставила наркомафия. Вот будет смеху, когда его поймают, верно? Паук и муха — так?

Нет. По крайней мере, тут будет не до смеха. Мозг этого бедняги чем-то напоминал панель, у которой он сидел: с нее шли случайные сигналы, которые он не отцеживал. Когда лезвие располосовало его лицо, в мозгу у него что-то сдвинулось.

Мне оставалось лишь задавать ему вопросы.

— Есть ли у вас какое-нибудь, предположение, полковник, кто мог подключиться к системе коммуникаций Шоды?

— Нет. — Но я не был уверен, что он слышал или хотя бы понял мой вопрос.

— Не думаете ли вы, что это могла быть женщина по имени Сайако?

Его пальцы перестали вращать шкалу настройки, и он так и застыл.

Он не повернул головы, не посмотрел на меня, он просто сидел. Я не имел представления, какое воздействие на него оказал мой вопрос, но был готов к чему угодно. В таком положении он сидел, кажется, несколько минут, затем его голова опустилась, и что-то, блеснув на свету, упало на панель. Эта реакция была столь странной со стороны этого человека, что я почувствовал к нему даже что-то вроде сострадания — чувство, которое, как мне казалось, давным-давно исчезло в той жизни, которую я избрал. Мы сидели друг против друга в заваленной комнате в глубине джунглей — иностранный агент и бывший шеф разведки; и слеза, упавшая на панель, оставила темное пятно, которое тут же высохло.

Полковник Чоу наконец повернул голову и посмотрел куда-то мимо меня; его изуродованная щека блестела от слез.

— Нет, — прошептал он, — это не Сайако.

С первыми лучами рассвета я проснулся, как от толчка, хотя мне ничего не угрожало. Просто спал я с подсознательным ощущением, что в любую минуту мой хозяин может соскользнуть с хрупкой грани здравомыслия и явиться ко мне.

Утренние часы он провел, обрубая лианы и делая записи в своем журнале, а к полудню уединился в радиорубке, где установил с кем-то микрофонную радиосвязь, переходя порой на свой язык, лаотянский, и время от времени на китайский диалект. Я болтался рядом с приоткрытой дверью и наконец вошел внутрь, спросив, не могу ли я передать сообщение о времени моего ухода отсюда.

О таком варианте развития событий я обмолвился впервые и внимательно наблюдал за ним. Все это время он был в ровном спокойном настроении.

— Значит, уйдете, отсюда?

— Да. Меня ждут дела.

Он сидел, глядя не на меня, а прямо перед собой.

— Дела?

— Мои планы по уничтожению Шоды. Наконец он повернулся ко мне, и во взгляде его читалась рассудительность.

— Ясно.

Я не был уверен, помнит ли он первый наш разговор при моем появлении здесь или же сказанное явилось для него откровением. Я решил, что не буду торопиться, пусть он мне задаст вопросы.

— Если вы согласитесь сообщить мне, на какой частоте можно подслушать Шоду, я мог бы весьма эффективно использовать ваши данные, полковник.

Какое-то время он еще смотрел на меня, а потом отвел взгляд.

— Посмотрим. Мы еще поговорим на эту тему.

Так что мне оставалось лишь ждать; к полудню он стянул свое кимоно и облачился в “ги”, после чего, повернувшись к портрету Фунакоши, отдал ему “рей”, короткий поклон, когда склоненная голова и опущенные глаза выражают уважение к противнику.

Затем он работал около часа, дав мне возможность понаблюдать, как он проводит “канку” и “джион”. В течение этого времени не раздавалось ни звука, кроме шуршания его босых ног по земле и глуховатых грудных выдохов с возгласом “кияу!”. Сухая пыль, вздымавшаяся при поворотах и ударах, висела над полом. Я снова обратил внимание на стремительность и мощь его движений, что отнюдь не успокоило меня.

Завершив занятие, он движением головы пригласил меня присесть вместе с ним на шкурах в углу. Глаза его были спокойны, но голова порой чуть дергалась, а я сидел лицом к нему в позе смиренного просителя. В первый раз мне приходилось иметь дело с не совсем здоровым человеком, и к тому же способным справиться со мной голыми руками.

— Значит, вы хотите уходить, — начал он.

— Да.

— Почему я должен вам доверять?

— В чем?

Он сделал движение рукой.

— Вы оказались тут. А у меня много врагов, которые очень хотели бы разыскать меня.

— Понимаю. Но вы можете доверять мне, потому что я ваш кохай, семпай.

В “шотокане” так именовались ученики, послушники.

— И этого достаточно?

— Фунакоши согласился бы, что да.

Его глаз переместился к портрету на стенке.

— В таком случае, если я позволю вам уйти, моя жизнь будет в ваших руках.

— И я это понимаю. Сочту за честь, семпай, если ценой своей жизни я смогу доказать уважение к вам.

По-английски это звучит не столь изысканно-вежливо, но смысл передан точно. А что еще мне оставалось делать? Я, незнакомец, прокрался сюда украдкой, убил одну из его собак и без приглашения нарушил его уединение; тем не менее, он предложил мне стол и кров, что, в сущности, означало жизнь саму по себе. Он также простил мне, что я увидел его кошмарно-уродливую физиономию, которую на весь остаток своих дней он надеялся скрыть от мира. Так что я мог предложить ему лишь свою жизнь, больше ничего.

— А вы настойчивы.

— Мне больше ничего не остается делать. Просто я надеюсь убедить вас.

Он начал было приподниматься, а я затаил дыхание и сконцентрировался. Сегодня он впадал в состояние психоза реже, чем вчера, может быть, потому что начинал понемногу доверять мне; но сейчас он напряженно размышлял, стоит ли довериться мне полностью, и его мозг испытывал непосильную нагрузку. Я же продолжал сидеть неподвижно, лицом у нему, пока он прицеливался ко мне глазом, скрывшемся за бугром скулы. Меня мороз драл по коже; он был настолько уверен, что наблюдает за мной из укрытия, что в какой-то мере преобразился, и я был почти готов поверить, что рядом со мной не его тело, а некий объект в его облике.

В мертвой тишине пискнула крыса, и даже этот еле слышный звук оглушительно прозвучал в ушах. Погруженный в размышления, Чоу не слышал его; все так же целясь” в меня.

Я хотел шевельнуться, но не смог, не осмелился.

Ждать.

Все, что я мог себе позволить.

Ждать.

И наконец я услышал, как он, расслабившись, перевел дыхание. Движение его головы было столь незаметным, что я даже не уловил его. Через мгновение он уже снова сидел лицом ко мне, и его взгляд был полон спокойствия.

— Очень хорошо, кохай.

Расстались мы следующим утром.

Чоу дал мне частоту, на которой работала подслушка у Шоды, но, ничего из записей. Они были “его голосами”, как он называл их, хотя я не понял, что он под этим имел в виду, разве что хотел наполнить голосами стены тюрьмы, которую он сам воздвиг вокруг себя. Будь он в нормальном состоянии, мне было бы легче убедить его: записи переговоров Шоды я бы смог разобрать и проанализировать в Сингапуре; в них была информация, за которую любой, агент на моем месте заложил бы душу. Но ничего не оставалось делать. Они принадлежали ему, и я не мог ни украсть их, ни вырвать силой; они были его “голосами”, его собственностью, и он не видел логики в том, чтобы передать их мне как оружие даже для уничтожения Шоды.

Но полученная частота — тоже большое приобретение, и мне оставалось лишь благодарить фортуну.

Я спросил его, что, по его мнению, означает упоминание о “поставке грузов” в разговоре Шоды, но он ответил, что не понимает, о чем шла речь. Я поинтересовался, не упоминала ли она о ракетах, но опять остался ни с чем. Я не хотел давить на него, потому что он согласился отпустить меня с миром, и я опасался, как бы он не передумал.

Он провел меня через двери, которые при мне никогда не открывались. За ними сгрудились псы.

— Не шевелитесь, — приказал он мне.

Шестеро злобных отродьев. Седьмая, оставшаяся на краю джунглей, уже превратилась в обглоданный скелет: они обглодали ее до костей. Здесь были их охотничьи угодья, их прибежище, где они размножались и существовали, и тут повсюду валялись кости с полусгнившими остатками мяса.

Увидев меня, они тут же приняли боевую стойку: уши прижаты, шейные мускулы напряжены, короткая шерсть на загривках вздыбилась; клыки у них что кинжальные лезвия.

Полковник Чоу обратился к ним на диалекте китайского; скорее всего он взял их из деревни. Но я не знал, в самом ли деле он контролировал их поведение или же считал, что они подчиняются ему; часть своей жизни он провел в мечтах и фантазиях, и отношение псов тоже могло быть оттуда. В определенной мере он был предсказуем даже меньше, чем лунатик; порой он не мог отличить реальность от бреда, от кошмаров.

— Та шин шоу иен! Пьен яо та!

Скорее всего, он сказал им, что я друг. Да — он положил руку мне на плечо, чтобы продемонстрировать им это, и у меня мелькнула бредовая идея, пока мы стоим в этой позе, кто-то попросит нас улыбнуться перед съемкой.

Но не похоже, чтобы ему удалось убедить эти отродья. Они чуть подались назад, но не разомкнули круг; опустив головы, они продолжали наблюдать за мной, глухо порыкивая; не обращай на них внимания, сказал я себе, вот долбаные псы, если навалятся все вместе, тут же сшибут с ног и прикончат, а единственный человек, который как-то еще может справиться с ними, то и дело слетает с катушек; я обривался потом, потому что у меня было только два выхода: или возвращаться и оставаться с ним, или же идти напролом сквозь строй собак и пусть будет, что будет.

— Они не нападут на вас, — сказал Чоу, снимая руку с моего плеча.

Меня обуяла чертовская гордыня и я не спросил у него, так ли он в этом уверен.

— Благодарю вас, семпай. — Сделав шесть шагов, я повернулся и отдал ему “рей” и снова повернулся, не глядя на псов, ибо таково основное правило — если ты смотришь им в глаза, они воспринимают твой взгляд как вызов, и это все, что им надо; так что я шел себе вперед, прислушиваясь к глухому ворчанию за спиной, которое становилось все громче, они разомкнули круг и поплелись за мной по пятам, а я шел себе, глядя прямо перед собой — какой тут прекрасный вид в окружении влажной буйной растительности, в переплетениях которой колыхалась голубоватая дымка, но этот вид ненадолго останется в памяти, если они примутся за кровавую разборку, эти псы, напоминающие акул, что кружат вокруг измученной жертвы, и стоит им только ощутить первый вкус крови, как они сходят с ума; вот так он себя и вел, полковник Чоу, когда, медленно поворачивая голову, прицеливался в меня глазом, пытаясь раз и навсегда понять, не предам ли я его, как только окажусь на пороге цивилизации…

“Та шин шоу-иен! Пьен яо та!”

Господи Иисусе, да что же такое он им тогда сказал, но теперь уже поздно ломать себе голову, потому что мне уже не повернуть назад, и оставалось только полагаться на карму, кис-мет, судьбу, называйте ее, черт побери, как хотите; я обливался потом, а эти создания продолжали следовать за мной, я слышал топотание их лап, но продолжал идти не оглядываясь, глядя прямо перед собой — тут такой прекрасный вид…