Однажды вышел спор между архитектором и психологом. Дело было в 1962 г., в волнующую эпоху расширения европейских городов. Недавнего выпускника Школы архитектуры при Датской королевской академии изящных искусств Яна Гейла вместе с коллегами пригласили создать проект абсолютно нового района с использованием методов позднего модернизма. Они были поглощены идеей формы и эффективности, думали о водопроводах, свете и газонах. Но супруга Гейла, Ингрид, экологический психолог, скептически отнеслась к одностороннему подходу архитекторов. Она указала, что те редко задумываются об отношениях между средой и живыми существами, которые ее населяют. Конечно, они добавляют в эскизы человеческие фигурки — детей, играющих на больших газонах, группу матерей, болтающих возле голой бетонной стены, — но не изучают реакцию людей на здания, когда те уже построены. Стоит ли удивляться, что после того, как новые небоскребы возведены, ни дети, ни их мамы не появляются в местах, которые им отвели архитекторы.

У архитектора, который начал мыслить как психолог, произошла резкая смена парадигмы. Супружеская пара получила грант на изучение средневековых городов Италии и полгода провела среди соборов, музеев и дворцов, словно сошедших с живописных открыток. Но их интересовала не архитектура, а человеческая деятельность, которая кипела на узких улочках городов, еще не захваченных рациональными застройщиками или автомобилями. В Копенгагене они не встречали ничего подобного. Под бутылочку красного вина они начали наблюдать за этой жизнью: людьми, неспешно идущими вдоль каналов в Венеции, суетой извилистых улочек в Перудже, за Пьяцца-дель-Кампо в Сиене и многочисленными гуляющими. По сравнению с пустыми улицами их родного города, где мало кто останавливался, чтобы выпить чашечку кофе, жизнь в итальянских средневековых городах била ключом.

Взять, например, Пьяцца-дель-Кампо — величественную центральную площадь Сиены, радиально расходящуюся вверх по склону от Палаццо Публико и принимающую форму широкого полукруга, вдоль которого выстроились пятиэтажные виллы. Эта живописная площадь стала настоящей сценой, мимо которой торжественно вышагивает весь город. Здесь вы не встретите ни одного автомобиля.

Ян и Ингрид устраивались где-нибудь на краю площади и целыми днями наблюдали. Они отмечали, как люди приходят и уходят каждые полчаса, словно натуралисты, фиксирующие передвижения животных у водопоя. Утро обычно бывало спокойным. По мере того как солнце поднималось выше, площадь наполнялась людьми, которые приходили через каменные арки и темные аллеи. Они задерживались, чтобы пропустить по стаканчику и поболтать. Они собирались в небольших кафе и ресторанчиках, столики которых заполняли северную часть площади. Они опирались на известняковые столбы высотой по грудь, установленные через равные интервалы вдоль площади (они и нужны для того, чтобы на них опирались). Когда подсыхала роса, туристы, скрестив ноги, усаживались на покатую, вымощенную брусчаткой мостовую и наблюдали, как тень от башни Торре-дель-Манджа ползет по амфитеатру. После заката нарядные сиенские семьи приходили сюда на променад и дружески болтали у мраморного Фонтана радости.

Площадь сближала людей, замедляла темп их жизни, укачивала в своих ладонях.

Благодаря форме амфитеатра, многочисленным кафе по периметру и месту для прогулок центральная площадь Сиены, как магнит, притягивает и удерживает людей. (Фотографии Этана Кента / Project for Public Spaces)

Ян Гейл был покорен этим рукотворным «парком Серенгети». Может, итальянцы генетически более предрасположены, чем датчане, собираться в общественных местах? Вдруг этому способствовала их древняя культура? Возможно. Но даже если городские места вроде этой площади отражают местную культуру и климат, по мнению Гейла, их изящная геометрия определяет поведение людей и призывает их проводить время вместе.

Лучше всего эту теорию можно было проверить, вернувшись в Копенгаген, где начинался радикальный эксперимент.

После Второй мировой войны вокруг столицы Дании шел такой же бурный рост пригородов, как вокруг любого американского города. Люди покупали машины, и город уже было не удержать в исторических границах. Копенгаген как мог старался справиться с потоком личных автомобилей, наводнивших город. Общественные площади и хаотичные площадки между зданиями, которыми раньше пользовались жители, превратились в парковки. Но когда узкие улочки заполнились металлом, ревом моторов и выхлопными газами, город встал в пробках. Полиция оказалась бессильна. О расширении исторической части не могло быть и речи, это означало бы разрушение бесценных архитектурных сокровищ. Когда градостроители предложили проложить автостраду между величественных озер в западной части исторического центра, стало очевидно, что пора принимать непростое решение. Придется либо полностью изменить центр в угоду автомобилистам, как во многих городах мира, либо бороться с этой тенденцией.

В 1962 г., примерно в тот период, когда «Главный строитель» Нью-Йорка Роберт Мозес пытался продвинуть план прокладки автомагистрали через Нижний Манхэттен, городской совет Копенгагена решил пойти другим путем. Уступив гражданским протестам против автомобилистов, власти решили создать в центре Копенгагена пешеходную зону из пяти соединяющихся друг с другом улиц. Эта зона, получившая название Стрёгет (Strøget), стала экспериментальной.

Газеты предсказывали катастрофу. Собственники бизнеса были в ужасе. Разве может улица функционировать без автомобилей? Что будут практичные датчане делать с пустыми площадками между зданиями? Эксперты в один голос предупреждали, что исторический центр опустеет.

«Люди говорили: “Мы — датчане, а не итальянцы, мы не будем сидеть в уличных кафе и потягивать капучино среди зимы!”» — рассказал мне Ян Гейл, когда почти полвека спустя я встретился с ним в его офисе в Копенгагене. Люди были убеждены, что у города и его культуры есть только один путь. На этом же десятилетиями настаивали технические специалисты в других городах.

Но Копенгаген изменился, и очень сильно. Лучше всех о его трансформации знает Гейл. Почти сразу по возвращении из Италии он отправился в пешеходный центр Копенгагена и начал наблюдать за его жизнью.

«Каждый вторник и субботу, в жару, дождь и мороз, я смотрел, что здесь происходит: зимой и летом, днем и вечером, в будни и выходные. Я наблюдал, чем занимаются дети, пожилые, кто вообще сюда приходит, — рассказывал Гейл. — Моя цель была изучить цикличность — ежедневную, еженедельную и ежегодную, — чтобы понять, как изменился ритм города. Я хотел всем показать, как люди реагируют на разные городские форматы, чтобы мы могли начать диалог о взаимодействии между форматами и жизнью».

Целый год он наблюдал за жизнью пешеходной улицы Стрёгет. Люди заполнили пространство, которое освободилось от автомобилей. Они приходили сюда и летом, и в холодные зимние дни. Бизнес процветал.

Что притягивало людей? Стараясь найти ответ на этот вопрос, Гейл фиксировал каждую мелочь. Когда на улице установили новые скамейки, Гейл начал считать, сколько людей ими воспользовалось. Они оказались кладезью статистической информации. Скамейкой напротив цветочной клумбы пользовались в десять раз реже, чем той, с которой можно было видеть проходящих мимо. Гейл также обратил внимание, что возле строительных площадок больше людей, чем напротив витрин магазинов. Но когда строители уходили, толпа зевак тоже рассеивалась. Гейл сделал вывод, что людям интереснее наблюдать за тем, чем занимаются другие, чем любоваться на цветы или модные вещи. Его заключение кажется очевидным, но по тем временам оно было революционным: «Больше всего людей притягивают, заставляют остановиться и задержаться другие люди. Самый сильный магнит в городе — человеческая деятельность».

Центральная зона Стрёгет в Копенгагене с автомобилями и без. (Фотографии предоставлены Яном Гейлом и Ларсом Гемзё / Gehl Architects Urban Quality Consultants)