Пищеблоковский пёс Бамбук знал: маленькие люди иногда собираются в укромных местах пионерлагеря и жрут разные вкусности; надо ненавязчиво быть рядом, и тогда угощение гарантировано. Бамбук, улыбаясь, лежал в траве, дружелюбно хлопал хвостом по жёлтым цветам золотарника и наблюдал. Валерка, Гельбич, Гурька, Титяпкин и Горохов сидели на коленях возле дальнего угла своего корпуса и тёрли о кирпичи куски сосновой коры.

– По закону, кто победит, тот берёт конфеты, – сказал Горохов.

В Родительский день все получат подарки, и делёж начался заранее.

– А сколько можно брать? – спросил Гурька.

– Сколько хочешь, но не больше двух.

К перераспределению благ Валерку допустили только из милости. Он сразу предупредил, что родители к нему не приедут, значит, конфет у него не будет; однако Лагунов – слепошарый, и вероятность его победы равна нулю, поэтому пацы разрешили Валерке участвовать в затее просто для компании, чтобы корабликов получилось больше и морской бой был интереснее.

Кораблики делали из сосновой коры. Ещё при заселении Рин Хална обшарила вещи мальчишек и отняла ножи, и теперь приходилось изготовлять кораблики трудоёмким методом трения. Удобнее было тереть куски коры об асфальт Пионерской аллеи, но там остались бы коричневые следы, а вожатки запретили пачкать асфальт, так как в Родительский день на аллее проведут конкурс рисунков мелом. Пацы вынуждены были использовать кирпичную кладку фундамента. Однако препятствия никого не останавливали.

– Хорошо тебе в очках, – сказал Валерке Гельбич. – На футбол не гонят.

– Мне бы тоже, блин, очки, – согласился Гурька. – Меня тоже футбол задрал. Ты как зрение потерял, Валерыч?

– Осложнение после ангины, – с гордостью сообщил Валерка.

– Блин, везёт же дуракам, – расстроился Гурька. – Пацы, какую таблетку надо выпить, чтобы ангиной заболеть? Я у доктора скоммуниздю.

– Надо простыть очень сильно, почти до смерти, тогда и заболеешь, – объяснил Валерка. – А таблеток для ангины врачи пока ещё не изобрели.

– Ничё эти доктора не умеют! – буркнул Титяпкин.

Он тоже был не прочь носить очки и косить от футбола.

Гельбич, задумавшись, с такой силой надавил на кусок коры, что тот сломался пополам. Гельбич тупо посмотрел на корявый обломок в руке и с неожиданной злостью запулил его в дальние кусты. Бамбук, который сам себя ввёл в заблуждение, тотчас с места метнулся за обломком.

– Короче, пацы, революцию надо делать, и всё! – с отчаяньем произнёс Гельбич. – Надо Хлопова свергать. Иначе нам капец.

– А как свергать? – удивился Горохов. – Такого закона нету!

– Я всё прикинул, – сказал Гельбич. – Слушайте, – он понизил голос, и пацаны подползли поближе. – У Цыбастыша есть джопсы. Лежат в чемодане. Мы возьмём их и переложим в чемодан Хлопова. Все подумают, будто это Лёвчик штаны своровал. А за воровство его из лагеря выгонят. Так что в Родительский день Хлопова отдадут родакам, чтобы домой увезли.

Пацаны молчали, размышляя. Гельбич тревожно вглядывался в хмурые лица заговорщиков. А Валерке план революции не понравился.

– Это плохо, Венька, – неохотно сказал он.

Хотя почему плохо? А пить кровь у товарищей – хорошо?

– Ты вообще молчи, Лагунов! – набросился на Валерку Гельбич. – Ты не при делах! Ты не страдал, как мы страдали!

– Наколка – друг чекиста, – поддакнул Титяпкин.

– А кто джинсы переложивать будет? – спросил Гурька.

– Ты.

– А чё я-то сразу?

– Ты самый ловкий пацан. Хлопов же сказал, что ты голкипер.

Похвала удовлетворила и успокоила Гурьку.

На Пионерской аллее по трансляции заиграла музыка, означающая, что пора готовиться к обеду и сон-часу. Как раз в это время вожатые отпирали кладовку, где хранились чемоданы, и любой желающий мог зайти туда и порыться в своих вещах. Идеальные условия для начала революции.

– Делаем так, пацаны, – засуетился Гельбич. – Губерака идёт в кладовку. Титяпа и Горох стоят на шубе. А я задержу Цыбастыша в палате.

– Я с тобой, – сказал Гельбичу Валерка.

Он не хотел отделяться от коллектива, пусть и хреновенького.

Все в отряде знали, что Лёшка Цыбастов сегодня до обеда сидит в своей палате и никуда не отлучается: он подвергнут наказанию, потому что на завтраке бросил Женьке Цветковой жука в стакан с компотом. Гельбич и Валерка столкнулись с Цыбастышем в дверях палаты.

– Ты куда? Тебе нельзя! – гневно закричал Гельбич, грудью загораживая Цыбастышу путь к свободе.

– Музыка играет! – заорал Цыбастыш. – Я отмотал срок! Пусти!

Цыбастыш обеими руками оттолкнул Гельбича.

– Нельзя ещё! – упорствовал Гельбич. Он не отступал, но не знал, чем ещё, кроме драки, удержать Цыбастыша в палате.

– Отвали! Мне носки нужны!

Носки наверняка хранились у Цыбастыша в чемодане.

– Погодите вы! – вклинился Валерка. – Лёха, у нас дело к тебе!

– Какое, нафиг, дело?

– Проверка мозга у пацанов! – на ходу придумал Валерка.

Цыбастыш поколебался, шагнул назад и сел на койку.

– Ну? – недоверчиво спросил он.

Валерка принял важный вид.

– Отвечай на контрольные вопросы. Первый: что такое сверхскорость?

– Не знаю! – раздражённо ответил Цыбастыш.

– А чё за скорость? – заинтересовался в проёме двери Гельбич.

– Сверхскорость – это обежать вокруг дома и пнуть себя под зад, – сказал Валерка. – А что такое сверхнаглость?

– Чё? – одинаково спросили Цыбастыш и Гельбич.

– Навалить кучу в подъезде чемпиона мира по боксу, позвонить ему в квартиру и попросить бумажку подтереться.

Цыбастыш и Гельбич заржали.

– А что такое сверхтрудность?

– Да говори уже!

– Сверхтрудность – это лежать на потолке и укрываться одеялом!

Кладовка с чемоданами находилась на втором этаже. Вниз по лестнице скатились запыхавшиеся революционеры – Гурька, Титяпа и Горох. Валерка увидел их за спиной Гельбича, который по-прежнему заслонял выход.

– Конец медосмотра, – с облегчением сказал Валерка. – Лёха, у тебя мозг не работает. Всё, иди.

Цыбастыш не стал ссориться, вскочил, отпихнул Гельбича и убежал к лестнице. Гельбич, ухмыляясь, посмотрел ему вслед.

– Секи, пацы, чё щас будет, – самодовольно предупредил он.

Через минуту со второго этажа донёсся отчаянный вопль Цыбастыша.

– За мной! – воодушевлённо скомандовал Гельбич.

Кладовка была небольшой комнатёнкой без окна. Под потолком горела тусклая лампочка. Вдоль стен тянулись стеллажи. Дощатые перегородки разделяли их на секции. Каждая секция принадлежала одному хозяину. При заселении в корпус Ирина Михайловна распределила хозяев по алфавиту.

Цыбастыш распахнул свой чемодан прямо в ячейке и перетряхивал содержимое. Сбоку из чемодана, как слюни, свисали штанины трико.

– Джинсы пропали!.. – потрясённо повторял Цыбастыш. – Тут лежали!..

Вокруг Цыбастыша толклись взволнованные девочки.

– Поищи получше! – гомонили они. – Может, они в тумбочке остались? А ты точно помнишь, что никому их не давал? А какие они были?

– Украли, гады!.. – почти плакал Цыбастыш.

Рядом, как назло, оказался Лёва Хлопов.

– Нехорошо обвинять товарищей! – назидательно изрёк он.

– Пятьдесят же пять рублей!..

Подоспевшие революционеры Гельбича добавили драматизма.

– Надо во всех других сундуках пошмонать и проверить! – с фальшивым сочувствием подсевал Гельбич, возникая то справа, то слева от Цыбастыша. – Если кто спёр, то себе же в барахло и сунул!..

Секции Цыбастыша и Лёвы соседствовали, как буквы «Х» и «Ц». Лёва, стоя почти бок о бок с Цыбастышем, спокойно отщёлкнул замки на своём чемодане, поднял крышку и застыл: в чемодане поверх всех вещей бесстыже красовались джинсы Цыбастыша, свёрнутые в аккуратный квадрат.

– Вот они!.. – изумлённо охнул Цыбастыш.

Девочки вокруг застонали.

– Хлопов у Цыбастова штаны спёр! – без промедления заорал Гельбич, фиксируя в общественном сознании факт злодеяния Лёвы.

И тут в кладовку, привлечённый шумом, вступил Игорь Саныч.

– Что случилось? – строго спросил он.

– Хлопов у Цыбастова джинсы украл! – загалдели девочки. – Цыбастов полез к себе, а джинсов нет! А Хлопов открыл чемодан, и мы увидели! Он взял и себе спрятал! А Цыбастов заплакал! Пятьдесят пять рублей!

Ошеломлённый Лёва по-прежнему безмолвно стоял у ячейки, опустив руки. Он не прикасался к джинсам Цыбастыша в чемодане, словно брезговал дотронуться до такой пакости – или боялся оставить отпечатки пальцев. Игорь Саныч внимательно посмотрел по очереди на Лёву и на Лёху.

Грубый, но простодушный Гельбич не выдержал.

– Хлопов ворует! – выкрикнул он, пылая надеждой. – Его надо из лагеря выгнать! Пусть родители заберут его завтра!

Лёва медленно повернулся, как маяк, и вперился в Гельбича, пронзая насквозь лучами из глаз. И Горь-Саныч тоже перевёл взыскующий взгляд на Веньку. Несчастный Гельбич, незримо корчась, едва не задымился. Казалось, что он начал тихо потрескивать, как раскалённая сковородка.

Валерка наблюдал за событиями со стороны. И почему-то ему вдруг стало стыдно, хотя вампир Лёва заслуживал самой суровой кары. Валерка сразу понял, что и Лёва, и Горь-Саныч догадались о коварной подставе, устроенной Гельбичем. Революция Гельбича превратилась в позорище.

– Что за столпотворение? – раздалось из коридора.

Это вслед за Горь-Санычем на конфликт спешила Ирина Михайловна. Она отодвинула с дороги Титяпкина и вошла в кладовку, готовая к бою.

– В чём дело? – спросила она.

Игорь Саныч продвинулся сквозь толпу к стеллажу, обеими руками, как противопехотную мину, вынул свёрнутые джинсы из открытого чемодана Лёвы и бережно перенёс их в открытый чемодан Цыбастыша.

– Никаких проблем, Ирина Михайловна, – с показной беспечностью сообщил Игорь Александрович. – Просто глупая детская шутка. Ха, ха, ха.